Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алиса нахмурила брови, её наполняла нежная недоброжелательность, пока ещё не ведавшая, на что она направлена, но уже готовая броситься между Мишелем и болезнью, Мишелем и опасностью, Мишелем и ранами, нанесёнными рукой Алисы… Она смотрела, как он шагает взад-вперёд, точно помешанный, и опустила глаза, почувствовав, что её взгляд стал слишком пылким.
– …И ты могла бы признать, что я не совсем неправ, Алиса?.. Так, Алиса?
– Что-что?..
– Честное слово, она меня даже не слушает!
С нежным упрёком он положил ей руку на голову:
– Бедная маленькая мучительница… – сказал он. Она извинилась с принуждённой улыбкой:
– Не сердись, Мишель. Я пытаюсь собрать осколки… Неужели ты каждый день будешь что-нибудь разбивать? Дай нам хоть немного покоя, по крайней мере, хоть немного тишины.
Она пододвинула к нему лампу.
– Давай поделим газеты… Я возьму с картинками… «Я из-за него становлюсь трусливой, – подумала она. – Я свыкаюсь с этой ситуацией, вот что ужасно. Два дня назад назови он меня "бедной маленькой мучительницей", я бы ему показала… Сколько часов мы уже не ругались?.. Он ведь привыкнет к такой жизни, позволь я ему. Изо дня в день несчастный вид, изо дня в день "если бы", и каждый день уносит год жизни. А по большим праздникам – объятия, полные стыда, раскаяние в придачу, сладострастно-инфернальные воспоминания о пресловутом Амброджо… Амброджо! Вот о ком он думает!..» Она хладнокровно представила себе тонкое лицо человека из Ниццы, его чёрные волосы, блестевшие, точно перья. «А у него были красивые губы, не то чтобы красные, а скорее бежево-пунцовые… И удивительно хороши были дёсны, обрамлявшие зубы, словно маленькие розовые арки… А сколько ещё других достоинств…» Она рассуждала о нём в прошедшем времени, словно о покойнике. «Думать об Амброджо!.. Даже я о нём не думаю!»
Она неслышно опустила на стол иллюстрированный журнал, который перелистывала. Газета в руках Мишеля вздрагивала в такт неровному и частому биению уставшего сердца.
«А вот он думает: Подожду ещё два-три дня… А потом решусь…»
И она принялась ждать. Но она допустила оплошность: не смогла скрыть, что ждёт. Само это ожидание, лёгкий шум в ушах от прилива крови, каждодневный телефонный звонок, бубенчик на велосипеде почтальона, невидимые поезда, переезжавшие через реку и оставлявшие после себя стелющееся над долиной белое облако пара: всё, что слышала, всё, что видела Алиса, напоминало ей о беге времени, и она вытягивала шею, словно во власти галлюцинации.
– К чему ты прислушиваешься? – спрашивал Мишель.
Она безмятежно лгала:
– Наверху скребётся мышь… Мне показалось, что на кухне хлопает ставень.
Однажды вечером он заметил, как она только делает вид, что читает, а на самом деле сидит уставившись в тёмное пространство между книжными шкафами.
– Что там такого интересного?
– Ничего. Темнота, – ответила она. Мишель улыбнулся.
– А, так ты тоже всматриваешься в темноту?
– Да, я тоже… Мы с тобой дивно развлекаемся, – заметила Алиса уныло.
Она повернула к нему голову на всё ещё гибкой, округлой шее:
– Мишель, а что, если нам завтра вернуться в Париж?
Он весь сморщился, ощетинился:
– В Париж? Ты что, с ума сошла? Когда у нас осталось ещё девять дней отпуска, до того, как надо будет сменить Амброджо?! Когда я пытаюсь восстановить душевное равновесие, пытаюсь…
– Не надо кричать, – перебила Алиса. – Окна открыты.
– Уезжай одна! Уезжай в свой Париж! Я никого не принуждаю сидеть тут и скучать, ни от кого не жду ни помощи, ни участия, ни…
– Ладно, ладно, считай, что я ничего не говорила. Мне и здесь неплохо.
Мишель положил очки на секретер, всмотрелся в лицо жены.
– Неправда, – сказал он жёстко. – Тебе здесь плохо. Но мне непонятно, с чего бы тебе могло быть хорошо. С чего, если ты этого не заслужила?
– Потому что мне этого хочется.
– Хороша причина!
– Лучшая из всех. Что тут говорить о заслугах! Какая связь между заслугами и желанием дышать полной грудью, хорошо выглядеть, не истязать себя каждое утро?
– Не говори о том, чего не знаешь, – возразил Мишель. – Истязать себя! Ты – и самоистязание…
– Скажи лучше: мы – и самоистязание. Если не считать твоей привычки покусывать себе щёки изнутри, чтобы удержаться и не разукрасить физиономию какому-нибудь дельцу, если не считать того, что я умею отказывать себе в излишнем, то есть в новой одежде, в отдыхе, чтобы сохранить необходимое, то в смысле аскетизма мы друг друга стоим.
– Необходимое? Что ты называешь необходимым?
Алиса пожала плечами, как-то особенно, по-своему, словно хотела стряхнуть с себя платье и уйти голой.
– Любовь – например, нашу любовь. Автомобиль, когда мне этого хочется. Право кое-кого послать к чёрту. Надеть под старый английский костюм красивую блузку. Я круглый год пью одну только воду, но мне нужен «фрижелюкс», чтобы её охладить. И ещё всякие мелочи. Вот это и есть необходимое.
Она ушла, чтобы не видеть его волнения, и, уходя, дала себе торжественную клятву: «Завтра, самое позднее завтра!»
Ночью она спала мало. В первые ночные часы её охватывала тревога, она чувствовала неуверенность, дрожь во всём теле и успокаивалась только после полуночи, перед рассветом. Уткнувшись лбом и коленями в стену, она старалась как можно дальше отодвинуться от соседней кровати, где тихо дышал спящий Мишель, усмирённый двойной дозой аспирина.
«Это я посоветовала ему удвоить дозу, – думала Алиса. Грамм аспирина – это много. После этого грамма я не слышу его дыхания… Как это жестоко – поставить две кровати рядом, и как непристойно! У двуспальной кровати хоть есть своё оправдание. Но эти парные кровати, эти наблюдательные посты… Вот приедем в большой отпуск – обязательно переделаю эту дурацкую спальню… Но каким он будет, наш большой отпуск?»
Сон связывал разнородные частицы в единое целое, смешивая приземистые башни Крансака, долговязую чёрную фигуру Шевестра – «как кюре, как кюре», – напевала она, – и целый рой пёстрых бумажек, а потом растворял всё в густой тьме, застоявшейся между крутыми и величавыми, словно утёсы, книжными шкафами, – и Алисе привиделось, будто она встаёт, собирает бумажки и убегает. Но вдруг голос первого дрозда оттеснил ослепительное однозвучие соловьёв, вторгся в пределы сна и возвестил о заре Алисе – она разогнула колени, разжала скрещённые руки и, умиротворённая, незаметно заснула.
Наутро забота проснулась прежде её самой, и снова ожило то, что донимало в первые минуты сна: «Завтра, это будет завтра…»
«Нет сегодня», – поправила она себя, открыв глаза. Мишель, бледный и спокойный, спал так крепко, словно убежал от самого себя. Она не стала его будить, взглянула на него с состраданием. «Он как юноша, когда спит… Это будет сегодня, и раз нам предстоит так много сделать, то поесть надо как следует». Она влезла в туфли на подкладке, надела белую мольтоновую блузу и пошла на кухню, где Мария выгребала из плиты непрогоревшие угольки и одновременно следила за молоком и кофе, закипавшими на синей изразцовой печурке.
- Жюли де Карнейян - Сидони-Габриель Колетт - Исторические любовные романы
- Ангел мой - Сидони-Габриель Колетт - Исторические любовные романы
- Клодина в Париже - Сидони-Габриель Колетт - Исторические любовные романы
- Клодина уходит... - Сидони-Габриель Колетт - Исторические любовные романы
- Клодина замужем - Сидони-Габриель Колетт - Исторические любовные романы
- Кошка - Сидони-Габриель Колетт - Исторические любовные романы
- Графиня Шатобриан - Генрих Лаубе - Исторические любовные романы
- Лондонские тайны - Джулия Куинн - Исторические любовные романы
- СОЛНЦЕ В БОКАЛЕ - Долли ГРЕЙ - Исторические любовные романы
- Где же ты, любовь? - Картленд Барбара - Исторические любовные романы