По шумама и горама (1942) - Николай Соболев

я:

— Тачку где взял?

— Так в депо, вечером верну.

— Стой. Ты хозяйке сколько угля обещал?

— Еще тачек пять-шесть выйдет.

Вечером, перед уходом Глиши на смену ему наказали запомнить всю процедуру, как его будут впускать обратно, но ничего, кроме обычного осмотра, и не было — вот фактура на покупку угля, вот подпись начальства, вот печать, вот предписание вернуть казенную тачку, вот эта самая тачка, все бьется, проходи.

Утром мы ее по винтикам разобрали и чуть в пляс не пустились — ось из полой трубы сделана! Из полой!!! Ну и получил Глиша наказ купить не пять, а десять тачек угля, и безмерную благодарность хозяйки. А мы — способ протащить все нужное за неделю.

Оставалось ждать и готовится. Марко тренировался ставить мину, ребята прикрывать его, а я… А у меня на место опаски первых дней понемногу пришла уверенность, что моя новая очкастая и брюнетистая рожа никому нахрен не сдалась и можно выбраться в город.

Нет, не в Карабурму.

Добрел до бульвара Милоша Великого, дождался трамвайчика, всучил кондуктору в белой куртке мелочь и уселся у окна. Город изменился не сильно — строек новых нет (мосты не в счет), разбомбленные здания не снесены и не отремонтированы, только завалы расчистили да прибрались. И уймы недичевских офицеров, и немцы, особенно в центре. Наглые, веселые, довольные.

Хозяева.

И гестапо совсем по-хозяйски, прямо на площади Теразие, в отеле «Великая Сербия», бывшем «Москва». Пассажиры, когда мимо проезжали, аж примолкли и опасливо косились на пятиэтажное здание ар-нуво с двумя островерхими башенками.

Я же вертел головой, рассматривая эклектику города, от классицизма Старого двора до модернизма дома Игуманова и брутализма гостиницы «Балкан», от сияющих хромом «мерседесов» и велосипедов до пролеток и телег.

Добрался до поворотного кольца в Калемегдане, залез на горку и обломился — за год заныканные в развалинах документы к чертовой матери раскисли и заплесневели. Только печати посольские сохранились нормально, хоть какой-то прибыток. Вот будет номер, если заныканное на кладбище оружие проржавело насквозь.

Вовремя заметил патруль, проверявший документы на углу Парижской, свернул и тихо-тихо добрался до квартиры, хватит геройства на сегодня.

На следующий день засунул в карман принесенную Глишей бутылочку с маслом, сел в трамвай, только в другую сторону. Дребезжащий вагончик повез мимо военного и финансового министерства, к Скупщине, неуловимо напоминающей Капитолий (портила впечатление только полосатая будка караульного), брутального здания Главной почты, мимо собора Святого Марка и маленькой русской церкви Святой Троицы, где похоронен Врангель.

Душа потянулась зайти, но разум сказал нет, там легко напороться на тех, кто знает кадета Сабурова-старшего.

Проехали парадные кварталы, проехали здания университета, потянулись домики попроще, с лавками и кафанами на первых этажах. Из одной, на углу Албанской, доносились звуки скрипки, под которые я и нырнул в ворота французской части кладбища.

Кружил долго, но посеченные пулями памятники нашел только после того, как полуприкрыл глаза и попытался отключится от реальности. Подсознание само вывело на место, где я застрелил Клингенберга и его людей. Еще пять минут — и вот плита, под которой, расковыряв руками землю, нашел винтовку. Воровски озираясь, осмотрел, признал годной, пролил ее маслом и сунул обратно. Теперь склеп, но с ним проще — масло в замок и петли, Глишины отмычки, скрип железной дверки…

Извел остаток масла на шмайсер и магазины, закрыл и через пятнадцать минут уже шел по улицам Професорски колонии.

Боковое крыльцо Сабуровых за прошедший год обзавелось выщербленой ступенькой, хорошо хоть окна вымыты, но через два их них шли бумажные полоски, скреплявшие разбитые половинки. Чистенько, но бедненько, или господин Зедич пожлобился на новые стекла? Сердце кольнул внезапный укор — пусть Ольга Борисовна мне совсем чужая, но я занял место Владимира Сабурова и мог бы помочь его матери.

Расспрашивать соседей не рискнул, даже несмотря на свое новое обличье — тут все всех знают, немедленно доложат, что Сабуровыми интересовался некий молодой человек, начнутся пересуды, ненужные тревоги… Нет, прочь отсюда.

Ноги сами понесли меня к мосту и дальше, в Карабурму, под панические крики внутреннего голоса «Куда??? Куда, долбодятел? Ты какой из двух голов думаешь?» Заткнув потревоженную совесть обещанием обязательно передать Сабуровой денег, я решительно топал дальше, к вилле Продановичей и к закату вышел под те же самые деревья, из-за которых наблюдал высадку немцев.

Листва пока не выстрелила и сквозь голые ветви я хорошо видел происходящее у виллы — в ворота, неспешно шурша по гравию, въехал лимузин, сверкнув серебряной мерседесовской звездой. Из него как чертик на пружинке выпрыгнул молодой офицер, и открыл заднюю дверь. Из бархатных недр выбрался наружу весьма солидный господин, кругломордый, сытый, в хорошем пальто.

Не успел он подойти к ступенькам, как дверь открылась и навстречу, цокая каблучками и натягивая на ходу перчатки, спустилась Милица в шляпке с пером.

Адъютант ожег ее восхищенным взглядом и распахнул дверцу машины еще шире, Милица милостиво кивнула, наклонилась и ее попа скрылась в утробе мерса. Кругломордый, подозрительно покосившись на застывшего навытяжку офицера, залез следом, хлопнули двери и длинный автомобиль, оставив вместо себя сизый дымок, скрылся на дороге в Белград.

На квартиру я вернулся в раздрае. Организм бунтовал и требовал немедленно бежать обратно, к Милице, разум увещевал не дергаться и не палить контору. Спал от этого отвратно.

Утром Глиша вернулся с очередной с тачкой угля и первым делом, даже не умывшись, налил себе ракии.

— Мне тоже, — подвинул я вторую рюмку.

— А у тебя-то что случилось? — спросил он со своим фирменным угрюмым видом.

— Муторно на душе.

— А меня чуть не арестовали, — и Глиша опрокинул стопку в рот.

— Как?

— Да вдруг решили обыскать на выходе, не спер ли чего-нибудь, заставили весь уголь выгрузить.

— Ну так там ничего ведь нет?

— Угу, я тоже так думал. Стражники каждый кусок угля осмотрели и вдруг один как заорет «Документы!», я чуть не обосрался. И выдергивает из кучи какую-то бумажку.

Я тоже чуть не обосрался и махнул ракию, но тут же сообразил — если Глиша вернулся, то все в порядке.

— Бдительный, кучкин сын, а там всего лишь старая милитарфаркарт была.

— Чего? — не опознал я немецкое слово в произношении Глиши.

— Ну, билет, для военных, швабский. Старый, кто-то выкинул, а он в угольную яму попал.

— Н-да, нервная у нас работенка.

— И не говори, — хлопнул вторую рюмку сливовицы Глиша. — Я к