Маленький лорд Фаунтлерой - Фрэнсис Бёрнетт

— А ты думаешь, что можешь ездить рысью и галопом? — спросил граф.

— Я бы хотел попробовать, — ответил Фаунтлерой.

Граф сделал знак Вилькинсу, который тотчас сел на свою лошадь и взял пони на длинный повод.

— Ну, пустите рысью, — сказал граф.

Следующие минуты были довольно неприятны для маленького всадника. Он нашел, что ездить рысью не так легко, как ездить шагом, и чем скорее скакал пони, тем труднее казалась ему езда.

— Тря… трясет порядочно, не правда ли? — сказал он Вилькинсу. — Вас тоже трясет?

— Нет, милорд, — ответил Вилькинс. — Понемногу и вы привыкнете. Приподнимайтесь только на стременах.

— Я… я… под… поднимаюсь… все вре… время, — возразил Фаунтлерой.

Действительно, он приподнимался и опускался довольно неловко, его порядочно трясло и подкидывало. Он запыхался и покраснел, но тем не менее старался твердо сидеть в седле и держаться прямо. Графу из окна все было видно. Когда наездники подъехали к нему после того, как скрылись на несколько минут за деревьями, Фаунтлерой оказался уже без шапки, причем лицо его разгорелось, как маков цвет, а губы были крепко стиснуты. Все же он мужественно продолжал ехать рысью.

— Постой, — окликнул его дед. — Где твоя шляпа?

Вилькинс дотронулся до своей.

— Она свалилась, ваше сиятельство, — сказал он, видимо забавляясь. — А поднять милорд не позволил.

— Не очень он трусит? — спросил граф сухо.

— Что вы, ваше сиятельство! — воскликнул Вилькинс. — Да он, можно сказать, и не знает, что это значит! Многих молодых господ обучал я езде, но ни одного не видел такого смелого, как он.

— Ты устал? — спросил граф Фаунтлероя. — Хочешь сойти?

— Трясет больше, чем я думал, — откровенно признался юный лорд. — Я тоже немного устал, но слезть мне еще не хочется. Я хочу поскорее научиться. И как только немного отдохну, поеду назад за шляпой.

Самый умный человек в свете не мог бы подсказать Фаунтлерою лучшего ответа, чтобы угодить старому графу. Когда они снова поехали по направлению к главной аллее, легкая краска покрыла суровое лицо графа и глаза его из-под нависших бровей заблистали давно не испытанным удовольствием. Он сидел в напряженном ожидании, пока снова не послышался стук копыт. И когда они через некоторое время вернулись обратно, то оказалось, что шапка Фаунтлероя была в руках у Вилькинса; личико же мальчика еще более раскраснелось, волосы развевались по ветру, но он, несмотря на более скорую езду, все так же твердо сидел на лошади.

— Вот! — воскликнул он, переведя дух. — Я ехал галопом. Не так хорошо, как мальчик с Пятой авеню, но все же проскакал и не свалился!

После этого он быстро подружился с Вилькинсом и с пони. Не проходило дня, чтобы их не видели вместе весело скачущими по большой дороге или вдоль зеленых тропинок парка. Дети из коттеджей выбегали к дверям, чтобы поглядеть на пони и смелую маленькую фигурку, так прямо сидевшую в седле, а молодой лорд снимал шапку и, размахивая ею, восклицал: «Хэлло! Доброе утро!» — что не совсем соответствовало его графскому достоинству, но зато отличалось милой приветливостью. Иногда он останавливался, чтобы поболтать с детьми. Однажды Вилькинс, вернувшись в замок, рассказывал, как юный лорд настойчиво пожелал сойти с пони около школы для того, чтобы посадить на него хромого усталого мальчика.

— Его невозможно было уговорить, — рассказывал потом об этом в конюшне Вилькинс. — Я ему предлагал усадить мальчика на мою лошадь, а он не соглашался, говоря, что мальчику будет неловко на большой лошади. «Видишь ли, Вилькинс, — сказал он мне, — этот мальчик хромой, а я нет, и я хочу, кроме того, поговорить с ним». Так мы и усадили мальчугана на пони, а милорд преспокойно пошел себе пешком, руки засунул в карманы, шапку сдвинул на затылок — идет и разговаривает с мальчиком как ни в чем не бывало! А когда мы подъехали к их дому и мать мальчика выбежала впопыхах посмотреть, что случилось, он снял перед ней шапку и говорит: «Я привез домой вашего сына, сударыня, потому что у него болит нога, а эта палка ему плохая опора. Я попрошу дедушку, чтобы он заказал ему костыли». Провались я на этом месте, если женщина не чувствовала себя на седьмом небе! А я чуть не лопнул со смеху.

Когда граф узнал об этом случае, он не рассердился, как того боялся Вилькинс, а только расхохотался и, позвав Фаунтлероя, заставил его рассказать всю историю с начала до конца.

Через несколько дней экипаж Доринкорта остановился перед коттеджем, где жил хромой мальчик; Фаунтлерой выскочил из экипажа с парой крепких костылей; он нес их на плече, как ружье, и передал миссис Гартль (так звали мать мальчика).

— Дедушка вам кланяется, — сказал он, — и посылает эти костыли вашему сыну; мы надеемся, что он скоро поправится.

— Я передал от вас поклон, — заявил он графу, снова усевшись в экипаж. — Вы мне об этом не сказали, но я подумал, что, верно, вы забыли. А ведь это следовало сказать, правда?

Граф снова засмеялся, но возражать не стал. Дело в том, что они все более и более сближались и уверенность Фаунтлероя в доброте деда увеличивалась с каждым днем. Он не сомневался, что его дедушка был самым любезным и великодушным человеком. Действительно, его желания исполнялись почти прежде, чем он успевал их выразить, а подарки и удовольствия сыпались на него в таком изобилии, что по временам приводили его в полнейшее недоумение. По-видимому, старый граф желал дать ему все, чего бы он ни пожелал. И хотя по отношению к другим мальчикам подобная система воспитания могла бы оказаться не совсем разумной, но маленькому лорду она не принесла вреда. Общение с матерью спасало его от дурных последствий такого баловства. «Лучший друг» следил за ним внимательно и нежно. Они вели долгие разговоры вдвоем, и он никогда не возвращался в замок без того, чтобы не задуматься над словами матери.

Был, правда, один вопрос, приводивший мальчика в сильное недоумение. Он думал о нем гораздо чаще, чем это можно было предположить. Даже его мать не знала, как часто он задумывался над ним, а граф долгое время совсем и не подозревал этого. Сообразительный мальчик не мог не удивляться, почему мать и дедушка ни разу не виделись друг с другом. Когда экипаж графа Доринкорта останавливался перед Корт-Лоджем, граф никогда не выходил из него, а в редких случаях, когда его сиятельство посещал церковь, Фаунтлерою предоставлялось одному говорить с матерью на паперти или сопровождать ее домой. Но, несмотря на это, ежедневно из оранжерей замка посылались в Корт-Лодж цветы и фрукты.

Лучшим доказательством необычайной доброты деда в глазах Цедрика явился следующий случай, происшедший вскоре после того воскресенья, когда миссис Эрроль в одиночестве пешком вернулась из церкви домой. Неделю спустя, отправляясь в гости к матери, он увидел у подъезда вместо большого парного экипажа красивую маленькую колясочку, запряженную отличной лошадью.

— Это твой подарок матери, — отрывисто промолвил граф. — Не может же она всюду ходить пешком. Ей нужен экипаж. Это подарок от тебя.

Восторг мальчика был безграничен. В пути он с трудом сдерживал себя. Миссис Эрроль собирала розы в саду. Увидев мать, он выскочил из коляски и стремительно бросился к ней.

— Милочка! — закричал он. — Смотри, это — тебе. Он говорит, что это подарок от меня. Это — твой собственный экипаж, в котором ты будешь кататься!

Он был так счастлив, что она не решилась возражать ему.

Миссис Эрроль было, конечно, неприятно получить подарок от нелюбившего ее человека, но могла ли она огорчить своего мальчика отказом? И по его просьбе она сейчас же села с ним в коляску с розами в руках и поехала кататься. Дорогой он не переставал рассказывать ей про необыкновенную доброту деда, и она невольно улыбалась его невинной уверенности, радуясь в душе, что он видит столько хорошего в старом эгоистичном графе Доринкорте.

На другой день маленький лорд написал длинное письмо мистеру Гоббсу. Он долго трудился над ним; сперва написал черновик, потом все переписал набело и наконец принес его на просмотр деду.

— Уж не знаю, правильно ли я написал? — сказал он. — Вероятно, вы найдете тут много ошибок. Поправьте, пожалуйста, я потом перепишу.

Конечно, ошибок было много, кроме того, никаких знаков препинания. Письмо в исправленном виде гласило следующее:

«Дорогой мистер Гоббс, пишу вам, чтобы сказать, что дедушка мой самый лучший граф на свете и все, что вы слышали про графов, — ошибка. Они вовсе не тираны, и дедушка совсем не тиран, и я очень бы желал, чтобы вы с ним познакомились, у него подагра в ноге, и он очень страдает, но он очень терпеливый, и я люблю его все больше и больше, потому что нельзя не любить такого графа; он очень добрый со всеми, и я хотел бы, чтобы вы побеседовали с ним; он знает все на свете, и его можно спрашивать о чем угодно, только в мяч он играть не умеет. Он подарил мне пони и кабриолет, а маме прекрасную коляску, и у меня три комнаты и столько всяких игрушек, что вы, наверно, удивились бы, увидев их. Вам бы очень понравились замок и парк; замок такой большой, что в нем можно легко заблудиться. Вилькинс — это мой грум — говорит, что под замком есть тюрьма; замок такой красивый, а в парке бы вы всему поражались, в нем растут такие большие и высокие деревья, есть олени, кролики и лани. Дедушка мой очень богат, но совсем не гордый, какими, по-вашему, бывают графы; мне очень приятно, что я живу у него; люди здесь все такие добрые и вежливые, мужчины всегда кланяются, а женщины всегда приседают и часто говорят: „Да благословит вас Бог!“ Я выучился ездить верхом, но сперва меня очень трясло, когда я ездил рысью. Дедушка оставил ферму за одним бедным человеком, который не мог платить аренду, а миссис Меллон отнесла вино и разные вещи его больным детям. Мне очень хотелось бы повидать вас и хотелось бы, чтобы Милочка могла жить в замке, но я все-таки очень счастлив, когда не очень чувствую ее отсутствие, и я люблю дедушку, и, пожалуйста, напишите мне поскорее. Ваш любящий старый друг Цедрик Эрроль.