Размышления о Кристе Т. - Криста Вольф

Вы изображаете сверкающими красками все, что вы могли бы сделать для общества как член союза молодежи. Но сколько мне известно, вы вообще не состоите в союзе.

У Хаммураби сделалось непроницаемое лицо.

Ну да, не состою, сухо сказал он, но ведь мог бы.

Почти не тратя слов, ученики обучали ее некоторым правилам игры в практическую жизнь. Девушка на последней парте перестала даже наводить красоту, чтобы объяснить учительнице, что никто не заставит ее ради какой-то глупости получить худшую отметку. А уж с двойкой — если только учительница и впрямь осмелится — с двойкой она и вовсе ходить не намерена. В общем, после разговора с классом не осталось сомнений — и это было всего страшней, — что хотя они и понимают негодование учительницы, но считают его следствием неопытности, чувством, которое сами они давно переросли.

Директор был человек старый, его уже нет в живых. Выслушав Кристу Т., он велел секретарше сварить кофе. Вы ведь не торопитесь, не так ли?

О сочинениях, если только мне не изменяет память, он вообще говорить не стал.

Этого человека — она рассказывала мне о нем, но я его не знала — придется здесь придумывать заново. О себе он не говорил или говорил только о себе — понимай как хочешь. Ибо не делал разницы между временем и собой. Он остался в живых из горсточки, и дни его сочтены, и он знает об этом. Вообще же он историк, убежденный материалист, человек начитанный — не в последнюю очередь из-за длительного пребывания в тюрьме, как он сам шутит, и учитель до мозга костей. Я хотела бы походить на него.

Сидящая перед ним девушка — иначе он не может ее воспринимать — взволнованна. Для него эта сцена не нова, многие уже так перед ним сидели, и он знает, как будет протекать разговор, этот тип людей ему знаком. Он даже думает — или чувствует — в какую-то долю секунды, что слишком много таких сцен выпало на его долю, что слишком часто ему бывает заранее известно, как все кончится, что он всегда оказывается прав и что все реже в его жизни случается что-нибудь действительно новое для него. Знает он и то, как это следует понимать. Это, конечно же, не пресыщенность, нет, скорее это своего рода мудрость. Он улыбается. Мудрость. Значит, песенка спета.

О чем они могли разговаривать, как раз эти двое, как раз в то время? Реплики и ответы легко иссякают, коль скоро один знает слишком мало, а другой — слишком много, пусть не знает, но, во всяком случае, предчувствует. И другой частенько спрашивает себя, не хочется ли ему самому побыть в шкуре этой молоденькой — гладкий лоб, чистое волнение из-за — ах, боже мой, из-за пустяка. О сочинениях мы лучше говорить не будем. Лучше поучимся глубинному мышлению, которое снова и снова делало возможной жизнь и даже смех, — неужели для нее это так трудно? Он сам себе отвечает: не легче, чем для нас.

Но на этом тождества кончаются. Да, он слегка высокомерен, почему б ему и не быть высокомерным. Его судьба не повторится в судьбе нынешних мальчиков, неважно, заслужили они это или нет. И они никогда не поймут нас до конца, тоже факт. От такого факта чувствуешь себя одиноким. Ну что они понимают?

Ну что я понимаю? — думает Криста Т. Конечно, я кажусь ему смешной. Возможно, он и прав. Нам никогда не сделать того, что сделал он.

Полного согласия не будет, думает он и знает, что согласия далеко не всегда можно достигнуть. В этом он ее превосходит. Впрочем, он смотрит на свою собеседницу не без предубеждения — как и она на него: у каждого есть свое представление о другом, и каждый знает, что у другого есть такое же о нем. Я могу попытаться изменить это представление, а могу подладиться под него. Но опять-таки ему, и только ему известно, как трудно изменить сложившееся представление. Он все чаще отказывается от попыток. В свое время научится и она. Чувство, похожее на сострадание и перемешанное с завистью. В свое время он тоже был из легковозбудимых. И с тех пор он запомнил: это отнюдь не худшие. И еще одно: таких надо придерживать. Эта истина продумана давным-давно, раз и навсегда, на основе примеров, которые выскользнули у него из памяти, но сама истина, та осталась. И еще мимолетное чувство: за свои выводы им не придется платить так дорого, как платили мы. Но к чувству прилагается следующая мысль: нельзя же каждый новый случай рассматривать от его истоков.

Налет привычности не ускользает от внимания Кристы Т., но кто станет оспаривать, что поданное по привычным канонам может быть справедливым? И потому она согласна с ним; даже если это нелегко дается, надо уметь в каждый момент жизни отделять существенное от несущественного. Он читает, что творится за ее лбом: сколько раз мне уже все это говорили! — ибо не разучился еще читать по глазам, в свое время это спасло ему жизнь, и до сих пор его тешит чувство, которое испытываешь, разгадав мысли своего собеседника.

А знала бы ты, думает он про себя, сколько раз все это уже говорили мне. Потом невольно улыбается, сообразив, что с некоторых пор ему и говорить ничего не надо, потому что сам он себе это говорит. И часто.

Но таким путем мы не продвинемся ни на шаг. Хочу ли я продвигаться? Это приводит его в замешательство. Должно быть, я не выспался, кто задает подобные вопросы? Только не я, этого еще не хватало. Он снова овладел собой.

Вы хотите иметь все сразу, говорит он задумчиво. Власть и доброту и уж не знаю, что еще.

А ведь он прав, удивленно думает она. Ей не приходило в голову, что человек и не должен хотеть всего сразу. Вдруг ее осеняет: это его конкретный случай. Он сам себя воспитал, чтобы хотеть ровно столько, сколько он может достичь предельным напряжением. Не будь этого, его бы не было в живых или он не сидел бы здесь. Возразить нечего. Все фразы, которые с такой легкостью изрекаются, например: «Слова не должны расходиться с делом», или «Жизнь на одном дыхании», или «Никаких компромиссов, правду и ничего, кроме правды…» — все они остались у него позади.

Забавно, вторгается он вдруг в ее мысли, что жизнь идет дальше, вам, наверное, трудно представить себе фразу более банальную. Но порой это становится всего важней…

Здесь, на середине разговора, вдруг встретились их мысли, и на этом мы покинем наших собеседников. При таком положении дел на большее надеяться нечего. Он знает слишком много, но недостаточно, зато у него есть предчувствия. Правда, действительность их превзойдет, однако надеяться, что благодаря новым несомненностям его ночи станут менее тягостными, он не может. Вот почему он и не знает, ждет он несомненности или страшится ее.

Так или иначе, ему следует молчать. Здесь сидит более молодая… ах да, со своими сочинениями.

Криста Т. выходит от него, не зная, что ей думать: что он вообще говорил? Ничего, если быть точной. Хотя нет, что-то сказал, какую-то странную фразу в конце. Мы можем быть уверены в одном, сказал он ей, и этого вы не должны забывать: то, что мы привнесли в этот мир, уже никакой силой из него не исторгнешь.

Сначала эта фраза вылетела у нее из головы, потом, в свое время, она возникнет снова. Теперь, когда она едет домой, верх берет новое чувство, довольно странное. Она вдруг испытывает радость при мысли, что питает желания, которые выходят за пределы ее возможностей. И за пределы того времени, которое мне суждено пережить, впервые говорит она себе. А этому человеку, директору, она благодарна, но иначе, чем была благодарна тому представлению, которое она себе о нем составила. Она благодарна ему за свои желания. Их он тоже оплатил.

Вот как все это могло происходить, но я на своей версии не настаиваю. Мы создали себе на потребу разные представления, среди них есть очень устойчивые, когда других не хочется. Возможно, этот человек, ее директор, был не таким, но таким он тоже мог быть. Спросить у него уже нельзя: он умер. А даже будь он жив, как прикажете у него спрашивать? Откуда нам знать, какое представление он имел о себе сам и каким поделился бы с нами? Спустя десять лет. Едва ли он согласился бы спускаться обратно в шахту. Он должен был бережно расходовать оставшиеся у него силы.

Любопытно, однако, что вовсе не обязательно она, Криста Т., сидела перед этим человеком. В описанной сцене ее может заменить великое множество лиц того же возраста. Великое множество, но не все. Время, когда надо будет отличаться друг от друга, постепенно приближалось к нам, только мы еще о том не подозревали. Пока оно не свалилось нам на голову.

То, о чем будет рассказано ниже, могло случиться только с ней. История про жабу. Я и не знала, что она так близко приняла ее к сердцу. Сказала-то она об этом немного, всего несколько фраз. Ты только представь себе, на днях один мальчик из моего класса в моем присутствии откусил голову жабе. Фу, какая гадость, будто бы ответила я… Ах да, теперь припоминаю: мы в шутку набросали черновик письма нашему старому профессору педагогики, кульминацию которого составлял вопрос: господин профессор, что должна делать молодая, неопытная учительница, в присутствии которой у одного из ее учеников, человека почти взрослого, вдруг возникает потребность откусить голову обыкновенной полевой жабе?