Дракула - Брэм Стокер

Незадолго до десяти часов штиль стал положительно угнетающим, и тишина была настолько велика, что ясно слышно было блеяние овец в поле и лай собаки в городе, а толпа на плотине, с ее веселыми песнями, являлась как бы диссонансом в великой гармонии тишины в природе. Немного после полуночи раздался какой-то странный звук со стороны моря.

Затем без всяких предупреждений разразилась буря. С быстротою, казавшейся сначала невероятной, а затем уже невозможной, весь вид природы как-то вдруг преобразился. Волны вздымались с возрастающей яростью, причем каждая из них превышала свою предшественницу, пока наконец, в какие-то несколько минут, море, бывшее только что гладким как зеркало, не уподобилось ревущему и все поглощающему чудовищу. Волны, украшенные белыми гребнями, бешено бились о песчаные берега и взбегали по крутым скалам; иные перекидывались через молы и своей пеной омывали фонари с маяков, находившихся на конце каждого мола гавани Уайтби. Ветер ревел как гром и дул с такой силой, что даже сильному человеку с трудом удавалось держаться на ногах и то только в том случае, если ему удавалось уцепиться за железные стойки. Пришлось очистить всю пристань от толпы зрителей, иначе ужасы ночи были бы еще значительнее. Вдобавок ко всем затруднениям и опасностям этой минуты, с моря на берег ринулся туман — белые мокрые тучи, двигавшиеся как привидения, такие серые, мокрые и холодные, что достаточно было совершенно скудной фантазии, чтобы вообразить, что это духи погибших в море обнимают своих живых братьев цепкими руками смерти, и многие содрогались, когда эта пелена морского тумана настлала их. Временами туман рассеивался, и на некотором расстоянии виднелось море в ослепительном сверкании молний, непрерывно следовавших одна за другой и сопровождавшихся такими внезапными ударами грома, что все небо, казалось, дрожало от порывов шторма. Некоторые из этих явлений были бесконечно величественны, а море — поразительно интересно; тут и там бешено неслась, с лохмотьями вместо паруса, рыбачья лодка в поисках приюта. На вершине Восточного Утеса был уже приготовлен новый прожектор для опытов, но его все как-то не удавалось применить. Теперь офицеры, которым он был поручен, привели его в действие и в просветах тумана освещали лучами поверхность моря. Труды их были не напрасны. Какую-то полузатопленную рыбачью лодку несло к гавани, и только благодаря спасительному свету прожектора ей удалось избегнуть несчастья разбиться о мол. Каждый раз, когда какая-нибудь лодка оказывалась в безопасности в гавани, среди толпы, стоящей на берегу, раздавалось ликование. Радостные крики прорезывали на мгновение рев бури и уносились затем вместе с ее новым порывом. Вскоре прожектор осветил вдали корабль с распущенными парусами, очевидно, ту самую шхуну, которая была замечена немного раньше вечером. За это время ветер повернул к востоку, и дрожь охватила зрителей на утесе, когда они поняли ту ужасную опасность, в которой оказалась теперь шхуна. Между шхуной и портом находился большой плоский риф, из-за которого пострадало так много пароходов: и при ветре, дувшем с невероятной силой, шхуне не было никакой возможности достигнуть входа в гавань. Был уже час высшей точки прилива, волны были так высоки, что чайки неслись с ними на одном уровне, и на всех парусах с невероятной быстротой летела шхуна. Затем снова разостлался туман гуще и плотнее, чем раньше. Лучи прожектора были теперь направлены через Восточный Мол на вход в гавань, на то место, где ожидалось крушение. Толпа ждала, затаив дыхание. Ветер внезапно повернул к северо-востоку, и остаток морского тумана рассеялся в его порыве. И тогда — mirabile dictu[3] — между молами появилась странная шхуна и, перекатываясь с волны на волну, с головокружительной быстротой, на всех парусах вошла в гавань. Прожектор ярко осветил ее, и тогда содрогание охватило всех ее увидевших, так как оказалось, что к рулю был привязан чей-то труп, голова которого болталась из стороны в сторону при каждом движении корабля. На палубе никого больше не было видно. Ужас овладел всеми, так как казалось, что корабль попал в гавань как бы чудом, ведомый рукой мертвеца. Все это произошло гораздо скорее, чем возможно написать эти строки. Шхуна, не останавливаясь, пронеслась по гавани и врезалась в большую массу песка и гравия, омытую многими приливами и штормами, — в юго-восточном углу плотины, находящейся под Восточным Утесом, известной здесь под названием Тэт Хилл Пир.

Конечно, когда корабль выбросило на песчаную кучу, это вызвало большое сотрясение. Все брусья, веревки и снасти были уничтожены, и некоторые из верхних с треском полетели вниз. Но страннее всего было то, что как только шхуна коснулась берега, на палубу выскочила громадная собака и, пробежав по палубе, соскочила на берег. Направившись прямо к крутому утесу, на котором подвышается кладбище, собака исчезла в густом мраке.

Как-то случилось, что в это время на Тэт Хилл Пир никого не было, ибо все, чьи дома находились по соседству, или уже спали, или находились на утесах. Таким образом, береговой сторож, находившийся на восточной стороне гавани и тотчас же спустившийся и прибежавший к малой плотине, был первым взобравшимся на борт человеком. Он подбежал к корме шхуны и наклонился, присматриваясь, над рулевым колесом. Но сразу попятился назад, как будто внезапно чем-то потрясенный. Это обстоятельство вызвало всеобщее любопытство, и целая масса народа устремилась туда. От Западного Утеса до Тэт Хилл Пир порядочное расстояние, но ваш корреспондент довольно хороший бегун и поэтому прибежал намного раньше своих спутников. Тем не менее, когда я появился, на плотине собралась уже целая толпа, так как сторож и полиция не разрешали ей взойти на борт. Благодаря любезности главного лодочника мне, как корреспонденту, и еще маленькой группе людей, уже видевшей мертвого моряка, привязанного к колесу, было разрешено взойти на палубу.

Нет ничего удивительного в том, что береговой сторож был поражен или даже испуган, так как редко приходится видеть такие сцены. Человек был привязан за руки к спице колеса, причем руки его были связаны одна над другой. Между рукой и деревом находился крест, а четки, к которым этот крест был приделан, обмотаны вокруг кистей рук и колеса, и все вместе было связано веревкой. Возможно, что этот бедняк раньше находился в сидячем положении, но хлопавшие и бьющиеся паруса, очевидно, разбили рулевое колесо, и тогда его начало кидать из стороны в сторону, так что веревки, которыми он был привязан, врезались в мясо до самых костей. Были сделаны точные записи о положении вещей, и доктор, сэр Дж. М. Каффин, прибывший сейчас же вслед за мной, после краткого осмотра заявил, что этот человек уже, по крайней мере, два дня как умер. В его кармане была пустая, плотно закупоренная бутылка со свертком бумаги внутри, оказавшимся дополнением к корабельному журналу. Береговой сторож говорил, что он, должно быть, сам связал себе руки, затянув веревку зубами. Затем покойный штурман был почтительно снят с того места, где он стоял на своей благородной вахте до самой смерти, и теперь, внесенный в список мертвых, ожидает следствия.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});