Матерый мент - Николай Леонов

– Проверка плановая или что-то в этом роде. Меня вчера Лев Иванович спросил, он мне, кстати, понравился, не то что чинодрал этот: глаза оловянные, и двух слов связать не может. Я и присоветовала взять у Вацлава список наличных реактивов лаборатории, пусть убедится, что мы чисты, как слеза младенца. Он, наверное, десять раз забыл про это, видишь, сегодняшний полковник даже удивился. Андрюша, а полковник – это большой чин у них? Вроде завгруппы у нас или выше?

– Мне откуда знать, нашла специалиста, – раздражения в голосе Алаторцев скрыть не сумел. «Большой, идиотка наивная. Мне хватит, особенно двоих полковников главного управления, за глаза, – злость на Кайгулову была готова вот-вот плеснуть наружу. – Тот забыл, этот удивился. Не оперативники, а детский сад прямо. Но откуда этот интерес? Ведь никому ничего Ветлугин не говорил. Не успел. Постой-ка…» Мысль, важная догадка крутилась совсем рядом, но никак не давалась в руки. Это было мучительно, как боль в гнилом зубе. Алаторцев прикрыл глаза и усилием воли подавил закипающее бешенство.

Ничего этого не заметившая Мариам положила руку Андрею на голову и ласково поворошила волосы.

– Я спросить тебя еще раньше хотела, да все не до того было, а утром этот Крижко, или не помню как там его, напомнил, – она продолжала рассеянно перебирать тонкими пальцами его волосы, Мариам вообще очень любила прикасаться к Алаторцеву. – О чем ты все-таки с Дедом в понедельник говорил, Андрюша? Вы вправду из-за твоей докторской пересобачились? Странно… Переживаешь теперь, наверное.

– Святый боже, да почему пересобачились? С какого фонаря ты это взяла?! Надеюсь, ты впечатления свои при себе оставляешь или «по секрету всему свету», ментовню эту включая?

– Мне-то не ври. Про Деда не скажу точно, а ты, Андрюшенька, из его логова вылез, только что не оскалившись. Бог с тобой, не хочешь – не говори. Что до «впечатлений», – она фыркнула, очень похоже скопировав интонацию Алаторцева, – то никому это не интересно. Хотя, – Кайгулова удивленно посмотрела на Андрея, – хотя да. Спрашивали они про дедовское настроение, а вовсе даже не про твое, и вчера, и сегодня. Я еще удивилась, что он, гимназистка румяная, настроением его интересовался?

– И что ты отвечала? Да перестань ты в моей прическе рыться, я не павиан, и блох там нет.

– Грубиян ты, Алаторцев! – Мариам прижалась грудью к затылку Андрея. – Ничего не отвечала, я не психолог и за Дедом слежки не веду. Откуда я знать могла, как дело обернется, – она нахмурилась, – ну, что убьют его. Всегда так бывает, когда случается что ужасное, то начинают говорить: вот, мол, предчувствовал человек, сердце – вещун и все такое… Глупости это. Ничего людям предчувствовать не дано, и слава всевышнему, а то не жизнь была бы, а тихий ужас.

– Тебе не биологом, а философом быть, – Алаторцев несколько успокоился, – а про диссертацию не бери в голову. Я с тобой посоветуюсь попозже, вот с текучкой разберусь только.

– Дед со мной на прошлой неделе тоже о тебе говорил, вроде как советовался. Ты в этот день, четверг прошлый, по-моему, в библиотеке сидел, он до меня и докопался. Это же Дед – раз интересное что-то почуял, перспективное, так вынь да положь неформальное научное общение. Я тогда значения не придала. Но его не твоя официальная тема интересовала, а наши работы по Papaveraceae. Удивлялся, почему тебя маковые заинтересовали, тематика твоя ведь злаковая, вообще-то. Пшеница, кукуруза… С любопытством расспрашивал, просил последние записи по сортам показать, планом-схемой дальнейшей работы очень интересовался.

– И… ты показала все? – Голос Алаторцева дрогнул, но Кайгулова ничего не заметила, лишь все теснее прижималась грудью к его голове.

– А чего тут секретить, от Деда тем более? Удивилась маленько, что он со мной все обсуждает, а потом подумала – и правильно, основную идею как-никак я тебе подбросила, я же умничка, правда? – Она победно и ласково улыбнулась, оглянулась по сторонам и, нагнувшись, поцеловала Андрея в макушку. – Я еще потом посоветовала Деду эту тему на межлабораторный семинар вынести, а дальше – чем черт не шутит – можно бы и на симпозиум тбилисский как постерный доклад оформить. Смотались бы в Грузию с тобой, к Вахтангу в гости напросились бы, киндзмараули под шашлычок попили…

«Что ты несешь, кретинка, бог ты мой! Межлабораторный… Симпозиум… Киндзмараули… А вместо Тбилиси Нарым не желаешь?.. Та-ак. Отсюда он рыть и начал. Теперь малость понятнее. А в понедельник устроил мне „межлабораторный семинар“ по полной программе. И все равно нескладушки. Откуда ментам про это знать? С кем эти ищейки говорили, кроме наших? Прокуратура? Нет, им-то откуда? Стой, стой!..» Та самая неуловимая мысль всплывала из глубины подсознания все ближе.

– Слушай, ты мне позавчера говорила, напомни: откуда первый раз этот, как бишь его, Буров? Дуров? Откуда он нам первый раз позвонил? Ты еще трубку снимала, когда я в боксе сидел.

– Он – Гуров, Лев Иванович. А ты не придуряйся, Отелло ревнивое, мало ли что он мне понравился, – она снова поцеловала Андрея. – От Людмилы Александровны звонил.

Все. Он ухватил мысль за жабры и больше ее не выпустит. До разработки лаборатории менты были дома у Людмилы Александровны!

«Вот оно! Оттуда и ветер дует, больше попросту неоткуда ему, заразе, дуть. Дед что-то сказал жене, а та – ментам. Но не спеши, Андрей, подумай. Ведь Людмила Александровна в наших делах ни уха ни рыла не соображала, где средневековая Франция, а где мои прибамбасы с… С этим. Значит? Если Дед ей и вякнул, то никакой конкретики, одни что? До-мы-слы! Кстати, ничего, кроме домыслов, и не было у него. И времени эти домыслы – хм! – домыслить тоже не было. – В голове его прокручивалась мешанина вариантов, но внешне он оставался спокоен. Что-что, а это Андрей Алаторцев умел. – Спокойнее, сейчас главное, не подставиться дорогой подруге. Завтра на поминках надо будет осторожно версию проверить, повыспросить, хорошо бы не самому, а через Марьяшку, говорил ли Дед обо мне и нашем разговоре Людмиле Александровне и, главное, что она непосредственно этому Гурову наболтала. Попутно прикинуть – как она на меня реагирует, всегда прекрасно относилась: „Андрюша, милый да хороший“, – а теперь?»

Алаторцев ощутил усталость, голова впрямь начинала болеть, несильно, занудно постукивало в висках и над бровями.

«Разговор с Марьяшей надо завершать, пока не ляпнул чего. И завершать нестандартно, пусть у нее в памяти кончик останется, а содержание – хорошо бы тю-тю. Не помню где, но точно читал, что так шпионы опытные делают. У Юлиана Семенова, кажется. Ладушки, сейчас я ее порадую!»

Алаторцев, полуобернувшись к женщине, правой рукой обнял ее талию, а левой тихонько погладил по щеке:

– Малыш, я по тебе соскучился! Завтра не получится, после похорон настроение не то, а воскресенье давай-ка вместе проведем, у меня, а? Хочешь, вечером в кабачок заглянем, давно не позволяли себе. У меня под боком, в Филях, варьетешка новая открылась, со стриптизом! Полюбуемся на профессионалок, а как домой вернемся, ты мне и докажешь, что они тебе в подметки не годятся, заметано? Под музыку Вивальди…

– Ой, Андрюшка, ты меня так давно не вытаскивал никуда, мне и надеть-то нечего, – Кайгулова счастливо улыбнулась и, воровато оглядевшись, крепко поцеловала его. – Заметано, еще как!

– Шмотки – тлен! – в свою очередь улыбнулся Алаторцев. – На тебя можно мешок из-под картошки надеть с тремя дырками, все равно будешь самая красивая и желанная. Договорились. Слушай, Мариамчик, у тебя пожевать чего в заначке есть?

– Две помидорины и сандвич с куренком. Ты голодный, что ли?

– По тебе, дурехе, изголодался. Давай свою закуску и принеси с мойки две мензурки. Возникло острое желание выпить прямо сейчас за нас с тобой. Ничего, что на рабочем месте. Я и.о. завлабораторией, надо будет, так письменный приказ издам! Да и одни мы с тобой, молодежь еще с обеда не вернулась.

Алаторцев покопался в тумбочке своего стола, достал литровую колбу с мутновато-розовой, слабо опалесцирующей жидкостью и плеснул из нее в два маленьких конических стаканчика с делениями…

* * *

…Андрей Алаторцев не стал оригиналом. Крупные неприятности у него начались тогда же, когда у всей отечественной науки и страны в целом. Удивительное, нигде в мире не виданное и никем в мире не понятое явление под диковатым названием «перестройка» – острословы быстренько нашли уморительную английскую кальку: debuilding – благополучно издохло. Последним приказом социалистического Отечества своим гражданам стал приказ «Долго жить!», жаль, выполнить его многим этим гражданам если и удавалось, то с трудом. Любимая народом партия-рулевой вкупе со своим единственно верным марксистско-ленинским учением помянутый выше приказ продублировали…

Рушилось все: некогда нерушимый Союз со всей своей историей, оказавшейся при ближайшем рассмотрении кашей из грязи, замешенной на крови, экономика и финансы, армия и милиция, спорт и культура, образование и медицина, устойчивые репутации и неустойчивые политические блоки. А что не рушилось сразу, как, к примеру, ВПК, тоже медленно, но верно сползало в это сюрреалистическое болото. Страна все больше походила на, по брезгливо-образному выражению Александра Ветлугина, «вулканическую помойку» со всеми присущими помойке видами, запахами и человеческими типажами. На Западе те, кто поумнее, уже догадывались, что совершенно неожиданно для себя выиграли третью мировую войну, но даже самые умные не понимали, как они это сделали. Да! Куда как загадочна славянская душа, и умом Россию точно не понять. Другим же местом – очень больно! Один из самых перспективных и толковых молодых российских политиков с печальной иронией заявил, что не желает быть «мозговым центром в сумасшедшем доме». Сумасшедший дом невиданных в человеческой истории масштабов наличествовал. С мозговыми центрами дело обстояло много хуже.