Мальчики да девочки - Елена Колина

– Говорят, что Он сегодня растопил камин тридцатитомным собранием Шиллера, – влюбленно прошептала девушка. – Он не признает немецкую поэзию...

Ася кинула на Лилю отчаянный взгляд, – раз уж Шиллер отправился в огонь, то у нее совершенно точно нет никаких шансов быть принятой в студию!..

Лиля ждала Поэта, и возбуждение так и пузырилось в ней, – какая здесь особенная, волнующая атмосфера творчества, и люди особенные, и от возбуждения она вдруг – раз, и ущипнула Асю под столом и тут же невинно Асе улыбнулась.

Студийцы читали стихи по кругу. Лиля сидела в кресле с голубой шелковой обивкой так близко к Поэту, что могла протянуть руку и дотронуться до него. Но дотрагиваться до него ей совсем не хотелось и смотреть на него не хотелось, уж лучше она будет смотреть на скульптуры Родена или на розовых ангелов, чем на Поэта...

Это же просто крах, крушение всех планов! Ведь она же шла к Поэту на свидание, она уже была влюблена, она уже все придумала: Поэт отогреет ее тонкие руки своим дыханием, она отнимет у него руки, подойдет к окну, и тогда Поэт... Но разве он – Поэт? Поэт должен быть такой, как Блок на своей знаменитой фотографии, златокудрый, томный, прекрасный!.. Какое ужасное, невыносимое разочарование!.. Он не Поэт, а... Учитель, Мэтр...

Мэтр оказался совсем не подходящим для романа, он не был ни златокудрым, ни томным, он был просто-напросто некрасивый, даже какой-то необыкновенно некрасивый, с продолговатым, как огурец, черепом, узкими, вытянутыми в ниточку презрительными губами и косящими глазами... Держался Мэтр величаво, и это при его неловких движениях и заметной косолапости казалось смешно.

Манеры Мэтра Лиле тоже не понравились, у него были просто ужасные манеры, – он вел себя со студийцами как ротный командир с новобранцами, но все беспрекословно подчинялись его мнениям, и никто, кроме нее, не удивлялся его самоуверенным повадкам. Но разве может быть непреложно все, что говорит один человек, тем более такой некрасивый?..

– Я теперь ненавижу его стихи, – обиженно шепнула Лиля на ухо Асе.

Она любила Пушкина, Лермонтова, особенно Лермонтова, и сонеты Шекспира любила, и немецких романтиков любила, особенно Шиллера, и Северянина любила, и Блока, и стихи Мэтра любила тоже, но... отчего же у него все-таки голова, похожая на огурец?..

Студийцы все читали и читали стихи по кругу... круг был большой... У всех читавших почему-то была плохая дикция, они шепелявили, пришепетывали, грассировали и картавили, – потом-то Лиля убедилась, что в быту все они говорили правильно, но, читая стихи, следовали отчего-то возникшей моде не произносить половину звуков. К тому же все они немного слишком подвывали, выть стихи – это тоже была модная петроградская манера. Ей понравились стихи только одного человека – тонкий темноволосый юноша очень скромно читал стихи, вроде бы простые, но особенные...

Ася смотрела вокруг как утопающая корова, безропотно и печально, – как она могла вообразить, что ее примут в поэтическую студию? Единственная надежда на то, что про нее просто забудут... Но круг закончился, и Мэтр взял со стола несколько листков бумаги, – это означало, что сейчас он прочтет стихи гостей студии, желающих стать поэтами... На самом верху стопки лежали листки, исписанные Лилиным почерком, – девушки решили, что ее почерк более поэтический, чем Асин, и Асины стихи переписывала она, она же постаралась подложить их первыми.

– Сейчас он прочитает твои стихи и скажет – среди нас настоящий большой поэт... – ободряюще прошептала Лиля, отдирая от себя под столом Асину руку. – Отпусти, сумасшедшая...

Мэтр начал читать первое стихотворение. Боже, что это?! Ох, нет, это происходит не с ними, не с Асей!.. Все смеются – над Асиными стихами... Мэтр читает первое стихотворение, издевательски усмехаясь, после каждой строчки отпуская насмешливые замечания, – как красиво, как поэтично, какое замечательное подражание всему на свете...

– Моя жизнь кончена, – прошелестела Ася.

– Но это не подражание, это МОИ стихи, – Лиля вскочила с видом «стреляйте в меня» и тут же, как ванька-встанька, уселась обратно, стоять перед всеми все же было страшновато.

Девушка-поэтесса, та, с которой Лиля боролась за место рядом с Мэтром, внимательно глядя на Мэтра, предложила тоном первой ученицы:

– Второе стихотворение читать не стоит, такими стихами надо растапливать печку, как Шиллером... – и поинтересовалась у новеньких, Аси с Лилей: – Вы, наверное, любите Шиллера?..

Ася испуганно дрогнула ресницами – нет-нет, что вы, какой может быть Шиллер...

– Да, я люблю Шиллера, – выступила Лиля. Лиле было наплевать на Шиллера, к тому же она не знала, может быть, у поэтов принято сжигать в камине стихи других поэтов... Пусть ее выгоняют из студии, но она ни за что не даст противной поэтессе взять над Асей верх. – Да-да, я ОЧЕНЬ люблю Шиллера, в переводах Жуковского и на немецком.

Мэтр надменно улыбнулся, словно капитан, удивившийся бунту на корабле.

– Люди, любящие Шиллера, ничего не понимают в стихах, – послушно следуя выражению его лица, сказала девушка-поэтесса.

– А я люблю, – упрямо вскинула голову Лиля, повернувшись к Мэтру, и вдруг изобразила на лице крайнее смущение, покорность: – Но можно я все же буду любить Шиллера – немно-ожко? Я ведь всего лишь глупая маленькая гусыня.

Ей очень хотелось выделиться из всех этих послушно внимающих учеников, стать для Мэтра особенной. Может быть, ее жизнь третьей, неглавной, дочкой включила в ней этот механизм – непременно стать главной, любимой, но все ее существо только одного и желало – соблазнить, увлечь. Все секреты завлечения были ей известны из книг: нужно всего-то не сводить с него глаз, удивить неожиданным своеволием и тут же сделать вид, что ничего не понимаешь и просишь его быть твоим учителем жизни...

Все у нее получилось так мило, так небрежно кокетливо – никто из присутствующих по своей воле не признал бы себя гусыней. Как будто в этом была ее к Мэтру снисходительность – ну, ради Бога, ей не жаль признать себя гусыней, курицей, кем угодно.

«Я хочу, хочу, хочу! Полюбите меня, пожалуйста...» – повторяла про себя Лиля, не сводя с Мэтра глаз, пытаясь поймать его взгляд, он так сильно косил, что она не могла выбрать, в какой его глаз смотреть. Мэтр смотрел на нее удивленно: что же она его гипнотизирует, эта красотка, играет в медиума? Она и правда похожа на медиума – бледное лицо, черные брови вразлет, как крылья птицы, зеленые глаза. И вдруг произошло странное, прежде студийцами не виденное: отчего-то Мэтр вдруг как будто смутился, оробел, словно гимназист перед красивой барышней.

– Вам не понравились мои стихи, – горестно и нежно сказала Лиля, – но прошу вас, прочитайте второе стихотворение, пожалуйста...

Мэтр прочитал вслух второе Асино стихотворение и покровительственно кивнул – ну что же, это хотя бы грамотное, это вполне обнадеживает...

– Но это, второе стихотворение, не мое. Это ее стихи, – показала Лиля на пунцовую от счастья Асю.

Мэтр принял Асю в студию и Лиле тоже велел остаться, – он и из нее сделает поэта, если она будет беспрекословно его слушаться.

Лиля насмешливо фыркнула – она не собиралась никого слушаться – и тут же приняла благонравный вид. Не признаваться же ему, что она нисколько не претендует быть поэтом, что она в жизни не срифмовала ни одной строчки, не считая стихотворения о гибели и страсти, посланного в журнал «Аполлон» от имени горничной.

– Я вам очень благодарна за снисходительность, спасибо, – беспомощным детским голоском сказала она, чрезвычайно довольная своей блиц-интригой, – добилась того, чего хотела, заинтересовала его собой.

Затем студийцы принялись вычерчивать таблицы. По теории Мэтра, любое стихотворение сложной ломаной линией укладывалось в специальную таблицу, и таблица эта давала безошибочную возможность писать хорошие стихи. Лиле показалось, что стихи у студийцев получались неважные и что таблицы – ерунда, а для стихов главное – чувство, но она больше не высказывала своего мнения, а вычерчивала таблицы вместе со всеми, вчертила в таблицу свое детское стихотворение, – больше у нее ничего в запасе не было...

Ася цвела нежным румянцем, она была счастлива, но и Лиля пришла в студию не напрасно, – к концу вечера она все-таки оказалась безумно, безумно влюблена!

Мэтр читал свои стихи, рассказывал о дальних странах, о розысках Атлантиды, об островах, жирафах, о кораблях с черными флагами, о капитанах с золотыми манжетами, и Лиля совершенно забыла про его незлатокудрость и неприятные манеры, – а главное, как, как она вообще могла подумать, что у такого гениального поэта голова огурцом?! И он не только Поэт, но и Воин, у него Георгий за храбрость!.. И вместе со всеми Лиля восторженно замирала, восхищалась и очень, очень сильно влюбилась навсегда.

– Ты спасла мне жизнь, – стыдливо пробормотала Ася, когда все закончилось и студийцы начали расходиться. – Я трусиха, просто не смогла признаться, и теперь ты никогда меня не простишь... Я твоя вечная должница, я никогда не смогу расплатиться с тобой за то, что ты взяла на себя мой позор...