Дочь царского крестника - Сергей Прокопьев

class="p1">– Ну что, Павлик, как там ваш Рыжка?

– Отлично! – говорю. Но тон Павлика мне не понравился.

У отца в то время подрастал бегунец – рыжий, горячий, грива на две стороны, отец ему пророчил хорошее будущее: «Не один приз, Павлик, возьмём с Рыжкой!» Рыжка и сам рвался в бой. Любил, когда я его в галоп пускал.

Петя спешился, с хитрецой бросил:

– Скоро ваш Рыжка будет в колхозной конюшне!

Сердце моё ёкнуло, но промолчал. А отцу передал Петины слова. Нас по схеме коллективизации должны были раскулачить во второй волне. После первой планировалась масштабная следующая. Отец не стал её дожидаться, не афишируя свои намерения, поехал с Рыжкой в Хайлар и продал…

Поплакал я тайком от родителей, жалко было бегунца до горьких слёз, ведь так мечтал, видел себя, как на скачках первым лечу на Рыжке к финишу на виду у всей Драгоценки…

Матерью Рыжки была Косолапка. У отца как один бегунец выходил из строя, на подходе обязательно другой был. В табуне всегда две-три матки… Родилась Косолапка в Никольские морозы. У землячки Марины Чайкиной в стихах о Трёхречье есть слова:

Край и дик, и суров, а трескучей зимою

Голубей на лету подсекает мороз.

На Николу морозы под пятьдесят градусов – обычное дело. Отец утром пошёл во двор сена скотине дать, смотрит – жеребёнок трясётся от холода. Часа три уже как народился. Отец подхватил его и в зимовье. В угол для новорождённых телят поставил… Кобылка была. Печь натопил… Долго возился с ней. Какими-то отварами поил, чуть не спал рядом, бегал по ночам смотреть, пока не отошла… И выходил… Но простуда взяла своё – ноги искривились. Почему и назвали Косолапкой.

В рабочие лошади она с таким увечьем не годилась, в хомуте и под седлом никогда не ходила – организм работой не изнашивался – поэтому давала крепкое потомство. Самое интересное, а в нашей округе было изрядно волков, Косолапка рожала исключительно дома. Беременная ходила в табуне, но не потеряла ни одного жеребёнка. Чувствуя приближение родов, из табуна шла домой и рожала под защитой хозяина. Чувство благодарности к нему хранила всю жизнь. И ни одного года не пропустила, аккуратно давала приплод… С десяток отменных жеребят принесла.

Колхоз просуществовал в Драгоценке года два. Всё профукали колхознички, пропили, пустили по ветру… В последние колхозные месяцы неприкаянно бродил по Драгоценке однорогий колхозный бык. В насмешку его звали Колхозник: «Гляди-ка, Колхозник по миру пошёл, жрать опять хочет». Отец в подпитии, язык развяжется, подделываясь под китайца, повторял:

– Кому нара – хорошо, кому низа – плохо.

Мама ворчала:

– Доболтаешься, будет тебе «комунара»! Будет и «нара», и «низа» под нарами – посадят в кутузку!

А младшая сестрёнка Галя (кто уж её научил?), маршируя, декламировала, много раз повторяя:

– Сталин, Ленин Мао Цзэдун – вся компания тун-тун!

Громко, с выражением. Тун-тун по-китайски – вместе.

Русские колхозы в Китае быстро разорились, и было принято решение, конечно, при участии советского консульства, а значит, Москвы: прекратить дуроту. Возвращать раскулаченным было нечего – ни скота, ни сельхозтехники, одни строения. Тётушка Соломонида с Иваном Михайловичем вернулись в свой дом. Иван Михайлович его несколько месяцев ремонтировал. А через год Хрущёв подписал в Пекине соглашение, и мы двинулись в Советский Союз.

Никак не могла советская власть примириться – где-то русские живут по другим законам, китайцы подыгрывали – всячески вредили. Дрова заготавливать собрался – бери у китайцев разрешение, а те всячески волокитили, ставили рогатки… Или надо пахать, сеять, а на выезде из посёлка пост. Китаянка и русская выезжающих едва не обыскивают, чтоб не провезли спички. Будто бы в целях пожарной безопасности. Но как обойтись без спичек в поле, на сенокосе? Как варить?..

И всё равно нас технически с подачи советского консульства раскулачили. В пятьдесят четвёртом, уезжая в Советский Союз, хозяйство за бесценок и мы, и все русские сдавали китайцам. Отец, можно сказать, подарил им только крупного рогатого скота сто голов, лошадей – пятнадцать. Строения шли почти задаром. Пекин прислал с юга китайцев обживать Трёхречье. Им достался наш дом. Единственно, что продали по хорошей цене – бегунца Карьку, за семь миллионов юаней. Простая кобылица шла за какие-то сотни юаней. И обменный курс установили в Союзе неравнозначный. Стадо крупного рогатого скота сдали, а в Союзе смогли купить одну коровёнку. Кое-какие вещи, конечно, привезли. Отличную кожаную куртку перед отъездом купили. С меховым отстёгивающимся подкладом, на замке, меховой воротник. Ганя освободился из лагеря, и мама ему подарила. Шикарная по тем временам вещь. Храню фотографию – Ганя ездил в пятьдесят восьмом в Кисловодск и там сфотографировался в этой куртке…

Моё поле

Как казачонок садится на лошадь? Думаете, подводит к крыльцу или какой-нибудь колоде и оттуда попадает на спину коню. Можно и так. А если казачонок в поле – ни крыльца, ни колоды поблизости и подсадить некому? Два варианта решения проблемы, в зависимости под седлом конь или нет. В первом случае проще – хватайся за стремена, а дальше, где зацепишься, где подтянешься… Используя силёнку в руках, ловкость и гибкость, как паучок, взбираешься… Ситуация при отсутствии седла. Тогда обвиваешь левой ногой переднюю ногу лошади, левой рукой хватаешься за гриву, подтягиваешься, правой рукой обхватываешь шею, закидываешь правую ногу и… ты уже настоящий казак… Бьёшь пятками по бокам лошади – вперёд…

В Трёхречье земля плодороднейшая – чернозём. И столько этого богатства, пшеницу на одном месте всего три раза сеяли: залог (целина), перелог и третий хлеб. После чего сеяли овёс, гречиху или оставляли землю отдыхать, появлялись залежи. Климат исключительный, засушливый год – редкость. Рай для крестьянина. Отец засевал десятин десять-двенадцать пшеницей.

Мне довелось пройти все этапы сельхозработ. Начинал в шесть лет с пристяжного. Пахали на быках, дышловая упряжь, две пары впряжены, а на постромках впереди лошадь, в седле казачонок – направляет быков строго по борозде. Впервые за старшего (уже не пристяжного) пахал в пятьдесят третьем. Отец выбрал для залога падь Лабцагор. Пахали вчетвером. Кроме меня Миша, родной младший брат, и двоюродные Саша с Алексеем, дети тётушки Харитиньи. Саша сейчас в Германии. Женился в Казахстане на немке. Тридцать лет с ним не виделись. Как-то звонит, спрашиваю:

– Саша, помнишь, как залог пахали?

– Такое, брат, не забывается.

Он сейчас, как заложник в Германии, ему съездить в Россию – это года три копить, во всём себе отказывая. Алексей живёт