Легенды Арбата (сборник) - Михаил Веллер

– Здравствуй, Цурэн! Как скот, здоров?

– Спасибо за лекарство, Далбон! Те четыре овцематки, что болели, теперь совершенно здоровы.

Начальство терпеливо ждет, когда начнется гомосексуальная любовь. Оно проинформировано в деталях и тоже хочет приобщиться к оригинальному монгольскому кино.

А разговоры все о поголовье, о методах содержания скота. О повышении рождаемости овцематок и выживаемости ягнят. Привес обсуждают – плановый и сверхплановый! И голосуют за резолюцию всем собранием.

Стоп! – говорит секретарь по идеологии Республиканского ЦК, он же куратор фестиваля. – Вы эту производственную драму нам совать бросьте. Мы понимаем ваши сомнения, но, чувствую, вы просто заробели!

Свет вспыхивает, фильм останавливается, монгольский переводчик краснеет. Мнется неловко.

– Ничего не стесняйтесь! – говорят ему. – Мы все понимаем. Это искусство. Национальные традиции уважаем. Реалистическая форма, социалистическое содержание. Так что – переводите точно!

С переводяги пот льет: на таком уровне прессуют! – и переводит:

– Может быть, тебе лучше поехать в город? – (говорит сыну-скотоводу ласковая мать.) – Ты сможешь выучиться на учителя или инженера, люди будут тебя уважать.

А отец ей возражает сурово:

– Сотни лет наш народ выхаживал скот в этой суровой степи. Это наше богатство. Даже на монете скотовод скачет за солнцем! И долг нашего сына – быть там, где трудно. Там, где нужнее родине.

Руководящие товарищи раздражаются. У переводчика сконфуженное лицо, но упирается на своем как баран. А любовники под одеялом рассуждают о выхаживании недоношенных ягнят! В зале посмеиваются.

– Так, – принимает решение секретарь по идеологии. – Нечего тут глаза нам замазывать. Давай сюда старого переводчика!

Бегут за Познером. Познера нигде нет. Долго ищут, приставая ко всем. В конце концов вышибают закрытую дверь и вытаскивают его из комнаты тугих девочек.

Познер необыкновенно благодушен, белозубо обаятелен и поддат. Не совсем понимает, куда и зачем тащат. В конце концов пихают его за пульт. С наказом:

– Переводи, как тогда!

На экране овечье стадо, и болезненно подпрыгивающий в седле пастух поверяет пространству, лаская парнокопытных счастливым взором:

– Сначала мне было больно. Я стыдился своего желания. А потом стал хотеть этого ощущения. – Механической гайморитной скороговоркой строчит гундосо Познер классический киносинхрон.

Руководящие товарищи замирают. Непроизвольно сглатывают сухим горлом.

– Стоп! Сначала поставьте!

И Познер гонит эту скотоложескую гомосексуальную эротику. Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и де Саде.

После чего удивительным и нетипичным фильмом заинтересовались в ЦК Узбекистана. Щекочет тема и обжигает. Эдакая клубничка с монгольским кумысом! Над фильмом засиял ореол стильного.

В ЦК пригласили монгольского переводчика и выгнали вон и его. И снова позвали Познера.

А он уже прет с креном на автомате без заднего хода: а, завтра забудется.

Короче, они пришли к выводу, что из неловкости и конспирации монголы как бы маскируют в СССР свой фильм под скотоводческий, хотя на самом деле он о трагедии феодальной любви, наказуемой социалистическим законом. Работа за гранью риска, безоглядно откровенная и поразительно народная по душевности характеров.

И фильму дали «Специальный Приз». С формулировкой: «За нетрадиционное освещение современной проблематики тружеников монгольской степи».

Прессе, конечно, все было прекрасно известно про настоящий перевод и про попытки авторов фильма скрывать истинный смысл работы и стесняться его. Поэтому корреспондентка журнала «Искусство кино» постаралась построить вопросы своего интервью как можно тактичнее:

– Скажите, пожалуйста, – наклоняла она декольте под нос монгольскому режиссеру, скромному молодому человеку, похожему на Джеки Чана в замшевой куртке и черных очках, – как вы пришли к основной теме вашего смелого фильма?

– Эта тема волновала меня всегда, – отвечал он. – У нас вообще весь народ этим занят. Это часть нашей культуры и истории.

– А как вы относитесь к женщинам?

– Женщина – это друг мужчины, помощник, товарищ в партийной работе.

– А какие мужчины вам нравятся?..

– Храбрые, сильные, работящие. Настоящий друг не бросит тебя никогда!

– А вас когда-нибудь бросали друзья? – расхрабрилась журналистка в легком головокружении от откровенности темы.

– Случалось, – режиссер вздохнул.

– Вы… сильно переживали?

– Конечно. Кто бы это не переживал?

– А… если мужчина любит женщину?

– В этом фильме меня это не интересовало. Я поставил перед собой задачу раскрыть основную тему. И чувства между мужчиной и женщиной тут могли только помешать, отвлечь от более важных переживаний. Помыслы героев имеют иное направление, понимаете?

– Вы верите в любовь?

– Разумеется.

– Как вы думаете, главный герой утешится после своей трагедии?

– Он молодой, ищущий. К нему нашел подход секретарь комсомольской организации. Там уже возникло настоящее взаимопонимание.

– Так что можно сказать – настоящее счастье всегда впереди?

– Конечно. Как всегда.

– А… это чувство не осложняет жизнь героя?

– Какое?

– Ну… главное?

– То есть любовь к основному делу? Конечно осложняет. Да еще как… Но в этом и счастье! Это делает жизнь богаче, наполняет ее смыслом.

Журналистка озаглавила свое интервью «Любовь по-монгольски» и по возвращении в Москву сдала в «Искусство кино» сенсационный материал, первым результатом чего явилось вышибание ее с работы с треском, а вторым – модернистские слухи об ее жизни в коммуне тибетских гомосексуалистов.

Но. Но. Фильм полгода спустя был представлен на Московский кинофестиваль!! И тусовка ломилась на него, куда там Антониони. И получила свои удои овцематок и ремонт кошар.

– Сволочи, – сказали любители кино. – Уроды. Это же надо – переписать весь звук!

Светское-то общество, имея доступы к информации, знало достоверно: Москва приказала своим меньшим монгольским братьям превратить прекрасную народную трагедию однополой любви в производственный роман; соцреализм хренов.

– Вы знаете, в чем там дело, что они говорили на самом деле? – передавали друг другу со вздохом любители… Мат входил в моду эстетствующих салонов.

Познера вызвали в Идеологический отдел ЦК – уже Всесоюзного, и вставили ему фитиля от земли до неба. Познер держался на пытке мужественно. Показывал номер партийного билета и клялся под салютом всех вождей, что переводил с листа, а точнее – просто читал, то, что ему клали на пульт. Знал бы кто? – сдал гадов на месте: но в темноте лиц не видно! При этом он был такой обаятельный и преданный, проверенный интернационально-коммунистический и полезный радиопропаганде на всех языках, а глаза честней сторожевого пса… поднявшаяся в замахе Руководящая Рука погрозила пальцем и отослала выметающим жестом.

Плюнули и спустили на тормозах. Но вспоминали долго, и до конца не верили, что гомосексуальной любви не было.

Шутник советского союза

Никита Богословский был не совсем человек, а фантастическая флуктуация. Небесный гость, он прочертил траекторию через сто лет своей жизни в светящемся облаке веселящего газа. Другого бы сто раз сгноили на Колыме, а ему все сходило с рук. Всякий тоталитарный режим обожает своего шута Балакирева.

Страна огромная пела «Темную ночь» и «Шаланды, полные кефали», а Богословский, „жуир и бонвиван“, как написали бы в старом французском романе, наслаждался жизнью на авторские отчисления. Он был по советским меркам богат и преуспевающ, он жил в шикарной квартире композиторского дома на улице Горького у Красной площади, и маленький рост с блеском давал бабам носить его на руках. Шампанское, бенгальское, рояль, шанель, шарм.

Птица его удачи танцевала на столах, и веселье гения носило гомерический характер. Его шутки раскрашивали серый регламент бытия в мифологическую радугу и уходили в фольклор. Ему боялись попасться под легкую руку на острый зуб. Жертвы наслаждали народ искажением лица и биографий. Задолго до появления слов «хэппенинг» и «реалити-шоу» он возвел розыгрыш на высоту искусства в сумасшедшем доме.

Сталин благоволил ему нежно. Он понимал толк в измывательстве над соратниками, и ценил мастера.

На склоне долгих лет и славы, увенчанный всем, что можно нацепить, водрузить или повесить, Никита Богословский решил написать книжку. Автобиографическое повествование приняло форму не столько отчета о проделанной работе, а радостного пересказа диких проделок.

Небесный Покровитель его юмора решил по такому случаю пошутить лично, и книга вышла с опечаткой в фамилии автора на обложке. Не замеченная всем издательством вопреки реальности – уникальная в своем роде Шютка выглядела так: