Мой сын – серийный убийца. История отца Джеффри Дамера - Лайонел Дамер

экспериментировать с отбеливателями и соляной кислотой на старых кусках курицы, которые он покупает в местном продуктовом магазине. Он сказал, что просто хотел посмотреть, что химикаты сделают с куриным мясом.

Несколько месяцев спустя, снова заехав в гараж после воскресной службы, моя мать почувствовала странный запах. И снова она столкнулась с Джеффом, который сказал ей, что вымыл пол в гараже и что запах исходил от химических чистящих средств, которые он использовал в процессе.

Ни на одно чистящее средство, которым она когда-либо пользовалась, это тоже не походило. Она снова позвонила нам, чтобы выразить свою озабоченность тем, что творится с Джеффом.

Я решил, что сам слетаю к ним в Вест-Эллис, чтобы лично все проверить. После изучения гаража я снова потребовал от Джеффа ответов, пока он наконец не признал «правду». Он сказал мне, что во время прогулки увидел мертвого енота в канаве за несколько улиц отсюда. Он собрал его останки в мешок для мусора и принес домой. На вопрос, почему он принес их домой, Джефф ответил, что хотел поэкспериментировать с тушей, используя отбеливатель и различные химикаты.

– Я знаю, это звучит глупо, – сказал он, – но я просто хотел посмотреть, что будут делать химикаты.

Я продолжал расспрашивать его, но Джефф настаивал на своей истории. Он снова и снова повторял, что это была «глупая идея», но енот и химические смеси уже исчезли, и поэтому вопрос, как и в случае с манекеном, по его мнению, закрыт.

Но я так не считал. И продолжал давить на него.

– Но зачем ты добавлял химикаты в эти вещи? – спросил я.

– Просто эксперимент.

– Что за эксперимент, Джефф?

– Просто эксперимент. Чтобы посмотреть, что произойдет.

– Но какой в нем смысл?

Последовало знакомое пожатие плечами.

– Никакого смысла. Я знаю, что это глупо, папа, но я просто люблю экспериментировать.

Но это был настолько глупый, настолько совершенно бессмысленный и детский эксперимент, что я решил разобраться в нем немного подробнее. Я обыскал гараж, затем спустился в подвал. В гараже я ничего не нашел, кроме густой черной жидкости в том месте, где моя мать держала свои большие металлические мусорные баки, и я предположил, что это не что иное, как остатки мяса и овощей, которые она регулярно оставляла в банках. В подвале я нашел только то, что мог ожидать – неиспользуемые вещи, древний кинопроектор, старинные лампы, рождественские украшения, немного дров, а также стиральную машину и сушилку.

На следующий день я вернулся в Огайо. По дороге я позволил себе поверить Джеффу, поверить во все его объяснения, какими бы дурацкими они ни казались. Я позволил себе поверить, что мой сын не собирался делать с пистолетом ничего противозаконного и что запахи, которые моя мать почуяла в подвале и гараже, исходили от высушенных останков мертвого енота.

Я почему-то решил – и в этом самое большое мое заблуждение, – что есть какие-то «красные линии», которые ему не пересечь. Это были линии, отделявшие вред, который он причинял себе, от вреда, который он мог причинить кому-то другому. В целом я понимал, что Джеффу не удалось устроиться в жизни. Я знал, что он плохо учился в школе и потерпел неудачу в армии. Я знал, что он не смог найти ничего, что могло бы его заинтересовать или к чему бы он мог привязаться. Я знал, что он не сможет поддерживать длительные отношения ни с кем, кроме ближайших родственников.

Я должен был признать, что у Джеффа имелась темная сторона, хотя в тот момент я не позволял себе думать о том, к чему эта темная сторона может привести.

Итак, моя жизнь сделалась упражнениями в избегании и отрицании. Я хватался за каждую надежду, избегал любой неприятной правды. В последующие месяцы мои беседы с Джеффом продолжались в том же самолете под наркозом, в котором они находились с тех пор, как он был подростком. Мы общались, но не разговаривали. Я вносил свои предложения. Он принимал их. Он сочинял отмазки. Я принимал эти отмазки. Это было так, как если бы мы договорились говорить только половинками предложений, сообщая только то, что было безопасно передавать, никогда не пытаясь преодолеть стену, возникшую между нами.

Теперь, когда я думаю о тех последних днях, я вижу себя в каком-то ментальном напряжении, наполовину ожидая какого-то внезапного удара, но вопреки всему надеясь, что он никогда не случится. Я смирился со стеной, которая отделяла меня от моего сына. Я даже стал думать об этом не столько как о стене, сколько как о щите, который нужен нам обоим, чтобы мы вообще имели возможность как-то общаться. Это было так, как если бы мы договорились говорить только о банальностях, потому что каждый из нас знал, что есть и другие вещи, которые, если честно взглянуть им в лицо, разлучат нас обоих. Мы негласно договорились строго ограничить темы, о которых мы могли бы говорить. Мы бы обсуждали только самые тривиальные вещи в жизни, и пусть все более глубокие и тревожащие вопросы исчезнут из наших разговоров. Мы бы жили в мире поверхностных обменов мнениями, и пусть все остальное останется невысказанным. И эту ужасную тишину мы бы называли покоем.

Джефф на побывке из армии, с Дейвом и Лайонелом. Бат, штат Огайо, 1979 год

Глава седьмая

К осени 1988 года было гораздо, гораздо больше вещей, которых я не знал о своем сыне, чем знал о нем. Так, я не знал, что он уже убил четырех человек, и двоих из них – в подвале дома моей матери.

Еще я не знал, что его дважды арестовывали за непристойное поведение, сначала в 1982 году, а затем в 1986 году. Я не знал, что в 1985 году, когда он сидел в библиотеке Вест-Эллис, мужчина передал ему записку, в которой говорилось, что если он хочет, чтобы ему «поработали ротиком», то пусть приходит в мужской туалет на втором этаже. Позже Джефф скажет, что именно эта записка отправит его по спирали вниз со все возрастающей скоростью – сначала в бани, где он вырубал различных гостей наркотиками и потом «возлежал» с их неподвижными телами, а затем на еще более непостижимые глубины.

26 сентября 1988 года Джефф переехал из дома своей бабушки в Вест-Эллис. Три года назад он устроился в кондитерскую «Амброзия» в Милуоки и решил, что хочет жить поближе к своей работе. Кроме того, он сказал, что хочет жить сам по себе.

Конечно, он уже давно достиг того возраста, когда имел на это право, поэтому