Зеркало маркизы - Наталия Ломовская

А может, даже и больше. То платье она купила себе сама. И оно принадлежало ей. В нем она чувствовала себя более уверенно. Чувствовала себя в безопасности.

А все эти чудесные вещи придется снять и вернуть.

Но ради удовольствия своей подопечной Анна ничего такого не сказала и сделала вид, что в восторге от платья. Притворилась, будто ей нравится до дрожи держать в руках драгоценные камни. С нежностью прикасалась к кружевному белью. Почти влюбленно смотрела на белоснежную шубку. Вдыхала аромат духов, которыми ее обрызгала Муза, – холодный, чистый, снежный запах.

Но не ощущала ни влюбленности, ни вожделения.

Впрочем, ее чувства переменились, когда Анна увидела на пороге Милана. Тот явно не собирался заглядывать в светелку Музы. Быть может, только проходил мимо, да так и застыл. Анне льстило его внимание, нравилось ошеломленное выражение лица. Милан прикусил губу, что делал, как она успела раньше заметить, в минуту смятения, и это крошечное движение вдруг отозвалось теплой волной у нее в груди.

Да что же такое?

В конце концов Анна согласилась на эту авантюру. Согласилась только потому, что представила себе, как она едет в машине с Миланом. Как снежный, чистый аромат ее духов наполняет салон автомобиля. Как Милан наклоняется к ней, чтобы сказать что-то – что? – но не говорит, а прижимается лбом к ее плечу. Как соприкасаются их лица. Как он находит ее холодные, дрожащие губы своими горячими губами. Быть может, она почувствует в его объятиях хоть что-то… Что сделает ее живой.

Но все происходит гораздо быстрее, чем она ожидала. Анна устала. Оказывается, все эти дамские штучки, которых ей так не хватало в прошлой жизни: примерки, прически, маникюры – оказывается, они действительно могут утомлять. Муза тоже устала. Угомонилась гораздо раньше, чем в обычные дни. Впрочем, музыка все так же играет. Вариации Гольдберга. Пожалуй, Анне будет не хватать этого, когда она отсюда уедет. Но никто не мешает ей купить несколько дисков с классикой и гонять их все ночи напролет на своем маленьком музыкальном центре. Она знает, где можно их найти. В большом торговом центре, где Анна покупала себе пуховичок, есть небольшой закуток. За прилавком стоит лысый продавец, обращающийся с покупателями с таким галантным презрением, словно он владеет какой-то тайной магией. Над его блестящей, как хрустальный гадательный шар, головой тихо покачиваются «ловушки для снов», позванивают «ветерки», колышутся свитки с иероглифами. На полках причудливые вещицы – те же хрустальные шары, ароматические палочки, магические талисманы. Таращатся бронзовые жабы с монетками во рту, сыто улыбаются костяные божки. Около них висят бусы и четки из желтого камня, малоценность которого насмешливо подчеркивается стоящими рядом пепельницами – из него же. Там же есть стеклянная витрина с дисками: звуки природы, буддистские мантры, суфийские зикры и немного классики. Едко, вкрадчиво пахнет благовониями. Магией…

Анна думала о ней, проваливаясь в сон. Она не верила в магию, не верила в сверхъестественное. В ее жизни вера в высший разум занимала ровно столько места, сколько в родительском доме занимал импровизированный иконостас. Тумбочка под кружевной салфеткой, на ней старинная икона Николы Чудотворца, потемневшая до того, что видна только поднятая для благословения рука и страшные белки глаз. И рядом икона новая, глянцевая, ярко отпечатанная, – Иисус Христос среди беленьких овечек на зеленом лугу. За иконами спрятаны тонкие свечки, гибкие от тепла, и потрепанная книжица с молитвами на каждый день. Мать иногда пытается читать их, с большим трудом продираясь через трудности церковнославянского шрифта, зажигает свечу, астматически вздыхает. Мать иногда говорит о грехе, о царстве Божьем, о милости Господа, но как могут быть связаны царство и подтаявшие свечи? Милость и склянка с крещенской водой? Анна никогда не могла связать для себя эти вещи и понятия. Ей проще поверить было в то, что полые звенящие трубочки отпугивают злых духов, что бронзовая жаба с монеткой во рту приносит в дом богатство, а гороскоп в воскресной газете может помочь избежать неприятностей – неважно, что ты забываешь его, едва успев дочитать до конца.

Но должна же существовать на свете настоящая магия? Истинные молитвы, слова которых пробирают до костей, которые шепчут со слезами в темноте? Неподдельные обряды, дающие надежду и внушающие трепет, вершащиеся в глубокой тайне?

В дверь постучали, и Анна тут же поняла – кто это, потому что некому было, кроме Милана, подняться по рассохшимся ступеням на второй этаж и постучать в ее дверь. И она встала и побежала босиком по ледяному полу, и открыла – сразу, весело и бестрепетно, навстречу тому неизвестному и известному, что томило ее уже несколько дней, от чего ее улыбка дрожала, кожа делалась как шелк, а колени – как вода.

Все вышло очень просто и хорошо. Сначала Милан пытался придумать благовидный предлог для своего несвоевременного визита – что-то ему там показалось, послышалось, – а она просто стояла и смотрела на него, ожидая, когда он поймет ненужность этого, когда ему надоест наконец оправдываться. И едва Милан замолчал, Анна прошептала:

– Можно я залезу обратно под одеяло? У меня совершенно застыли ноги.

Милан кивнул, придя на секунду как бы в легкое замешательство, а потом двинулся за Анной и наклонился к ней, уже лежащей, дрожащей, уже почти желающей, чтобы он ушел. Его губы были настойчивыми и сухими, руки – горячими. Что происходит, подумала Анна, неужели нас обоих сжигает этот внутренний пожар? Не обошлось без мелких катастроф. Из-под подушки выкатилось вдруг щекастое яблоко, которое Анна припасла себе на ночь перекусить, за ним последовали массажная щетка для волос, детектив в яркой обложке и маникюрные ножницы. От шума, сотворенного низвержением всего этого скарба, Анна замерла, но томившая ее жажда была слишком велика, ее не утолил бы и океан – океан, зашумевший в крови, подхвативший тело, проникший в сердце, понесший Анну куда-то на горячей багряной волне…

Повинуясь неумолимому приливному ритму, кровать, стоящая слишком близко к стене, бьется об эту самую стену спинкой, но любовникам уже не до посторонних звуков, они поглощены друг другом. Объятия становятся лихорадочными, поцелуи проникают под раскаленную кожу. В зеркале Анна успевает разглядеть нечто настолько невероятное, что ее рассудок отказывается воспринимать увиденное. Кто-то вскрикивает низким голосом…

Сквозь кожу проникает в нее жар летнего полдня. Она лежит ничком в густой траве на опушке леса. В волосах запутался ломкий стебель подмаренника, который тут растет повсюду, его медовым ароматом полнится воздух, разбавленный также острым запахом лесной клубники, в этом году ее уродилось много. Травинки покалывают голые ноги и шею. Ей хочется пить, но шевелиться лень, и она просит Марка принести воды. Ему тоже лень, но он поднимается и идет к брошенному поодаль рюкзаку, достает запотевшую бутылку, недавно наполненную в лесном роднике, и начинает пить из горлышка. Глаза Марка смеются, он дразнит ее и забавляется игрой, а игра для них – все. Анна преодолевает истому, одним движением вскакивает на ноги и кидается к нему. Марк поднимает руку с бутылкой, он высоченный, ей не достать. Анна хохочет, подпрыгивает, виснет на локте Марка, дергает его за волосы – и вдруг видит близко-близко его потемневшие глаза.