Седина в бороду – бес в ребро - Алексей Петрович Морозов

прямо… я не знаю… – неуверенно и сбивчиво непонятно перед кем стал оправдываться Дмитрий и, растерянно посмотрев на Людмилу, с обидой в голосе спросил, – неужели я на голову ненормальный, Люсь? А? Ну скажи!..

– Ненормальный, Митька, ненормальный! – уверенно заявила Людмила. – Как вегетарианец в племени людоедов…

– Ну вот о чём ни спроси – всё испоганит, ехидна!.. – со злостью отмахнулся Дмитрий.

Людмила обиженно отвернулась:

– Неча пенять на зеркало, коль рожа крива…

Любаша несколько минут молча о чём-то думала:

– Ну что ж, можешь не говорить… Скажи только: а кто автор стиха?

– Я…

– Ты-ы?.. – с удивлением протянула девушка.

– А что?.. У меня было время подумать… Когда очередные три дня он обнимал тебя, а я – холодную подушку…

– Опять три! – тут же отреагировал Дмитрий. – Ну было же когда и два!..

В глазах Виктора появился лукавый огонёк:

– Дим, тебе надо было отчёты составлять…

– О проделанной работе… – ехидно добавила Людмила.

– Да пошли вы все!..

Любаша, помолчав несколько минут, заговорила с короткими паузами, словно размышляя в эти мгновения о чём-то:

– Да-а, это разумом не напишешь… только душой… умеющей любить и терпеть… – неожиданно в её речи появился примирительно-извиняющийся тон. – В твоих глазах я, конечно, бессовестная… Конечно… Думаешь, я без души… А ты пробовала жить в доме, где полно тараканов, крысы бегают по коридору, а удобства – во дворе?.. И общая кухня на кучу семей… Не пробовала?..

– К счастью, не довелось…

– А я с мамой жила там с рождения и до двадцати девяти лет! И никакого просвета! Никакой надежды на нормальное жильё!.. Мы с мамой обе бухгалтеры. Зарплаты хватало лишь на еду и скромную одежду… А потом мама ушла на пенсию, потому что заболела и не могла больше работать. Жить стало совсем тяжело… И однажды, в мой день рождения, когда мне исполнилось двадцать девять, она сказала мне, что именно в этом возрасте её жизнь круто изменилась к лучшему. Но каким именно образом, как я её ни пытала, так и не призналась… И в этот же день я подумала, если я не предприму что-то экстраординарное, так и помру в этом крысином сарае!..

– Ну понятно… Решила искать богатенького…

– А какой у меня был другой вариант? Ну вот скажи, какой?..

– Ну… Училась бы… Окончила бы институт…

– А зарабатывал бы кто? Жить двоим на мамину пенсию?..

– Ой не знаю… Неужели не было выхода?..

– Не было! – выкрикнула Любаша с отчаянием человека, только что вновь на мгновение оказавшегося в той беспросветной нищете в обнимку с крысами и тараканами, из которой не так давно с успехом выкарабкался. – И быть не могло!..

– Ужас… Что ж это за жизнь такая?..

– А вот такая! Если смотреть на неё не через розовые очки!.. Ты думаешь, я одна ринулась в объятия к спонсору? И эти юные девицы, отдающиеся старичкам с тугими кошельками, так уж и мечтают об этом?.. И по ночам им не снится молодое упругое мужское тело?.. Вот почему они со временем начинают буквально грезить сексом!.. Я ведь почему ходила на мужской стриптиз? Да чтоб хоть там представить себе, что этот молодой сильный красавец мой! И что я с ним счастлива!..

– Ну завела бы себе такого…

– Боялась, что Димка узнает, и я потеряю всё… – девушка неожиданно всхлипнула. – А ты думаешь, я ничего не понимаю, где там, в любви, фундамент, а где вершина… Думаешь, я помешана на сексе… – Анна с удивлением увидела, что Любаша вдруг заплакала. – Да я, может, была бы самой верной и самой любящей женой!.. Да только где он, этот молодой принц, который зарабатывал бы хоть чуть больше чем я?..

– Мой тоже копейки приносил… – сочувственно вздохнула Людмила. – Поэтому и слинял к богатой…

– А что, ухажёров не было совсем? – спросила Анна.

– Ну почему же. Были. Только сплошь не Рокфеллеры… Это потому что я, хоть и симпатичная, но неброская. И очень стеснительная.

– Я этого не заметила, – усмехнулась Анна.

– А я от отчаяния стала хамить. Ага! Так бывает, поверь, когда человек так настрадается от своей скромности, что вдруг, неожиданно для самого себя, в какой-то момент превращается в развязного циника… Вот и ты увидела мой цинизм, но не увидела душу…

– Ну ещё бы я у любовницы своего мужа стала разыскивать душу… Какая тут может быть душа?.. – Анна немного помолчала, внимательно посмотрела на девушку. – Но эта твоя неожиданная откровенность… Я увидела тебя совсем другой… И поняла… Есть всё же душа… Есть… Заблудшая и израненная… и не меньше, пожалуй, моей израненная…

– А ты знаешь, – Любаша заметно обрадовалась неожиданному развороту разговора с человеком, которого ещё совсем недавно ненавидела так, что даже попыталась отравить его, – я рада, что мы с тобой, начав с враждебной перебранки, всё-таки сумели раскрыть друг перед другом свою боль… Я рада…

– И я… – призналась Анна. – Не ожидала этого, честно говоря…

Дмитрий, уже довольно долго сидевший в позе лотоса в кругу своих новых загробных друзей, вдруг вскочил на ноги и закричал в отчаянии:

– О боже праведный, спаси-помоги! Я больше так не могу! Не могу больше!.. Я сейчас умру!..

– Так уже ж отбросил копыта! Второй раз, что ли? На бис?.. – искренне удивилась Людмила.

– Грубая ты всё-таки, Люська! – отвернулся от неё Виктор.

– Не обученная я придворному этикету! – обиделась Людмила. – Тоже из барака! А там – какой этикет?.. И чужая душа для меня тоже – потёмки…

– А я вот понимаю мужика, – сочувствующе посмотрел на мечущегося по моргу Дмитрия Виктор. – Разобрался, наконец-то, в лабиринтах заблудшей души…

Из затемнённой стороны стола Дмитрия, сразу не замеченный никем, вдруг появился Бог. Он был по-прежнему в белом балахоне до пят, со светящимся нимбом над головой и с крестом в руках. Бог прошёл в промежуток между столами и подошёл к сидящим на полу в центре помещения Людмиле и Виктору и к вскочившему в отчаянии на ноги Дмитрию. Дмитрий раньше всех увидел Бога и заворожено, почти с самого момента его появления, следил за его приближением.

– Ох и беспокойный же ты, Димка!.. Нет от тебя передыху никакого… – выразил своё недовольство поведением Дмитрия Бог. – Ну что тебе ещё приспичило?..

Дмитрий рухнул перед Богом на колени, сложил ладошки домиком перед своим лицом, посмотрел снизу-вверх на Бога так, как, наверное, не сможет посмотреть даже умирающий с голоду на того, в руках кого он видит спасительный для себя кусочек хлеба:

– Боже мой праведный! Умоляю тебя! Оживи меня, ради бога!

– Ради меня?..

– Ох, прости