Если ты простишь (СИ) - Шнайдер Анна

После этого разговора я сделал пару рутинных звонков, а затем настало время забирать машину и возвращаться к дому, на встречу с Ариной.

.

Когда дочка вышла из подъезда, я сидел на скамейке детской площадки и ждал её. Утро уже не было настолько морозным, в воздухе разливалась приятная свежесть. Если не знать, что на дворе ноябрь, можно легко перепутать с апрелем.

Ариша вприпрыжку побежала к скамейке, на которой я сидел. Дочка так сильно подпрыгивала, что выбивающаяся из-под шапки светлая косичка взметалась выше её головы.

— Привет, дочь, — сказал я и улыбнулся, когда Арина остановилась возле лавочки.

— Привет, пап! Ты смешно смотришься один на детской площадке.

— И это ты ещё не видела, как я катался тут с горки, пока тебя ждал…

— Да ладно?! Не верю!

— И правильно не веришь.

Она хихикнула и села рядом, крепко обняв меня. Именно в этот момент я с облегчением осознал, что она совсем не сердится на меня за то, что я не рассказал ей про измену Лиды. После ночного разговора с женой я не был в этом уверен, но сейчас всё стало очевидным. И в какой-то степени разговор, который я хотел провести, потерял смысл. Однако поговорить нам было нужно, ведь я не знал, о чём думает дочь после Лидиных признаний, а домысливать за других — это капкан, в который люди постоянно попадают, выстраивая друг с другом отношения.

— Папа, о чём ты хотел поговорить? — спросила Арина и, не дав мне ответить, опасливо уточнила: — О маминой… измене?

Как же больно это звучит из уст десятилетнего ребёнка. Видит бог, я хотел оградить её от всего этого… Но не вышло.

— Да, Ариша, — кивнул я и погладил дочь по спине подбадривающим жестом. — Можно и так сказать. Мама рассказала мне о вашем разговоре. И я хотел извиниться перед тобой. Прости меня, Ариш. Мне очень жаль, что это происходит в нашей жизни… Я старался этого не допустить, но…

Арина обняла меня ещё крепче и перебила, горячо прошептав:

— Пап, не надо. Не извиняйся. Я всё понимаю!

Так странно быть уверенным, что это действительно так. Дочь у меня и вправду мудрая не по годам. Надо напоминать себе об этом почаще и вести себя с ней соответствующе.

Я поцеловал Аришку в макушку.

— И в кого ты такая умная…

— Не такая уж я и умная, — грустно вздохнула дочка. — Вчерашний урок по математике вообще не поняла.

— Умная! Даже не представляешь насколько. И зря я пытался от тебя скрыть произошедшее. Не было в этом смысла.

— Ты хотел как лучше…

Меня вдруг напугали её слова. Нет, не слова, а интонация. Что же мой ребёнок пережил за эти две недели, что уже может настолько спокойно говорить о крахе нашей семьи? Во всяком случае, внешне спокойно. Надо бы мне больше проводить времени с Аришкой, чтобы она чувствовала: как минимум одна железобетонная опора у неё точно есть.

— Да. Я хотел как лучше. И я тебе обещаю сделать всё, чтобы наш с твоей мамой…

— Развод? — перебила меня дочь.

— Да, развод. Я постараюсь сделать так, чтобы он тебе не навредил… Насколько это возможно. Понимаешь?

— Понимаю. А мама сказала, что я останусь с тобой?

— Да! И… — Я часто-часто заморгал, потому что глаза увлажнились. Я, конечно, железобетонная опора для Арины, в этом нет сомнений. Но и у меня есть чувства. — Спасибо. Я не подведу, обещаю.

— Знаю, пап. Но вообще у меня не было выбора. Я же не хочу умереть от голода, оставшись с мамой.

Арина посмотрела на меня с абсолютно серьёзной миной на лице.

— Что?!

— Я шучу, пап!

Мы оба засмеялись. Никак не могу привыкнуть к этому взрослому юмору Арины, который стал проявляться у неё в последний год.

То ли ещё будет…

В этот момент Лида прислала Арине сообщение: «Через две минуты выйду».

Мы, не сговариваясь, поднялись со скамейки. Дочка явно тоже не хотела, чтобы я лишний раз встречался с её мамой. Видимо, догадывалась, что утром между нами что-то произошло. А может, и слышала Лидин визг, когда я устроил ей шоковую терапию холодной водой.

— Пап, ты куда сейчас?

— Заберу вещи из машины и пойду домой, кое-какими делами позанимаюсь. Потом опять уеду. А вечером я в оперу. Ты почему-то отказалась со мной пойти… Совсем не догадываюсь почему, — саркастично заметил я и получил соответствующий ответ:

— Выспаться я и дома могу!

Я снова засмеялся и, поцеловав Арину, уже хотел идти к машине, но дочка остановила меня, серьёзно сказав, совсем как взрослая:

— Папа, можешь уже снять кольцо. Ты после отъезда мамы стал постоянно крутить его на пальце.

— Постоянно? Я и не замечал… Да, сниму, но немного позже. А то на работе начнут шушукаться и отвлекаться, а студии это ни к чему сейчас. Пусть лучше работают.

— Поняла. Пока, пап!

— Пока, дочь.

Я, не оглядываясь, почти дошёл до машины, но в какой-то момент всё же обернулся.

Арина шла вместе с мамой в противоположную от меня сторону. И как-то так получилось, что в тот же момент, как я посмотрел на них, оглянулась и моя почти бывшая жена.

И если бы она умела читать мысли на расстоянии, то сейчас непременно услышала бы:

«Какая же ты дура, Лида. Мы ведь могли бы идти вместе, втроём».

28

Лида

Случившееся утром размазало меня по реальности, как раздавленную муху по стеклу.

Именно мухой я себя и ощущала — маленькой, ничтожной и никчёмной, бесконечно раздражающей и противной. Особенно когда внутренности этой мухи гнойно-кровавой смесью расползаются по поверхности, вызывая острое желание взять тряпку и смыть всю эту гадость.

Гадость… Я для Вадима — гадость.

Наверное, посторонний человек, услышав пересказ утренней сцены в ванной, решил бы, что я, залезая к Вадиму, специально хотела его соблазнить, чтобы он меня простил. Да, скорее всего, именно так всё и выглядело со стороны… Но нет — ни о чём подобном я не думала. Господи, да я же знаю Вадима! Для того чтобы простить меня — если это вообще возможно, — ему нужно намного больше, чем утренний секс в ванной комнате. А секс… ничего не значит. Абсолютно.

Но я, увидев голого мужа, поняла две вещи. Во-первых, я осознала, что безумно хочу его. Да, боюсь, что он меня оттолкнёт, причём до ужаса боюсь, — но и хочу не меньше. По правде говоря, я не помнила, когда в последний раз хотела Вадима с такой невероятной силой…

И во-вторых, я, заметив реакцию мужа на себя, поняла, что у него давно не было секса, а в таком состоянии он и правда становится более раздражительным, чем обычно. Хотя даже в раздражённом виде Вадим куда более терпелив большинства людей. Думаю, многие мужчины на его месте не то что окатили бы меня ледяной водой из душа — выкинули бы с голой задницей в коридор, ещё и пинка дали. А он до последнего ждал, когда я опомнюсь и выйду из ванной сама.

Но я не могла уйти. И сделать шаг вперёд тоже не могла. Точнее, его-то я всё-таки сделала, но с огромным трудом… и пожалела об этом спустя пару минут, получив холодной струёй в лицо.

Да, я ещё и не того заслуживаю. Вадим со мной и так очень мягко обходится. Вода — это ерунда, конечно. И тем не менее мне было больно настолько, будто Вадим меня не водой окатил, а ударил кулаком в солнечное сплетение.

По телу расползались колюще-режущие мурашки — каждая из них проникала под кожу, жалила её, и я чувствовала себя человеком, угодившим в рой бешеных пчёл.

Меня трясло. Глаза наливались слезами, губы дрожали, и всё, что я могла, — склониться над столом, на котором пыталась что-то приготовить для Аришки, и стараться дышать.

Просто дышать — и больше ничего. Кажется, больше я ни на что и не способна.

— На меня не готовь. Я ухожу, — раздался позади спокойный голос Вадима, и я зажмурилась, непроизвольно впиваясь пальцами в столешницу.

Как же мне плохо.

Если бы он знал, как мне плохо, если бы мог почувствовать то же, что и я, — простил бы?

Если бы был способен прочитать мои мысли — принял бы обратно?

Может, в этом и есть самая большая проблема человеческих отношений — мы, причиняя друг другу боль, не можем понять, что будет чувствовать партнёр, как этот поступок ударит по нему, что заставит пережить.