Наследницы - Марина Евгеньевна Мареева

сочувствием посмотрела на мать.

— Половина сказанного ею — правда.

— Что?!

Анна Федоровна побледнела. «Не верю, не верю, не верю…» — уговаривала она себя.

— Эта… она действительно была любовницей отца, родила ему сына. Прости, мама, что я говорю тебе об этом, но я молчала десять лет.

Вера старалась не смотреть на мать. Ей было больно видеть, как та страдает.

— Знала и молчала?

— Зачем тебе было знать об этом? Зачем тебе эта боль? — Вера подсела к матери с желанием ее обнять, но передумала, закурила сигарету. — Отец тогда пришел ко мне за советом. Выпил для храбрости. Бухнулся в ноги… — Вера нервно затянулась. — Это было десять лет назад. Эта… девушка с копьем была тогда беременна. Он хотел оставить тебя, уйти к ней… Он плакал… сказал: «Вер, как скажешь, так и будет». Ты же знаешь, я всегда для него была верховный судья. За мной было последнее слово.

— Зачем же ты десять лет молчала?

— Затем, что я тебя щадила. Для тебя он всегда был икона, праведник. Слава богу! И правильно. Я ему тогда сказала: «Если ты уйдешь, папочка, я тебя прокляну. Пусть эта дрянь хоть тройню рожает…» И он остался. И у тебя было десять лет счастья.

— Какой ценой!

Вера обняла мать.

— Вот мы теперь и расплачиваемся.

Пронзительно зазвонил мобильный телефон. Это было так не к месту, не ко времени… От неожиданности женщины даже вздрогнули. Вера неохотно потянулась за трубкой.

— Алло… Кто говорит? A-а, я узнала тебя. Мама здесь, рядом со мной, — Вера прикрыла трубку рукой, — это Георгий Китовани, будешь с ним говорить?

Анна Федоровна молча кивнула.

— Передаю трубку.

— Да, Георгий, здравствуй… Нет, ничего, просто устала очень. Спасибо, держусь… Что-что? Не поняла, какое издательство?.. Ты теперь работаешь в издательстве?.. Передать мне? Что?.. Знаешь, те времена прошли, с недавних пор разлюбила сюрпризы… Ну хорошо, давай встретимся. Да, на этой неделе. Я сама тебе позвоню.

* * *

Юра сидел на диване и, не отрываясь, смотрел на экран. Он видел, как к дому подъехала машина, из нее вышла Лера, поднялась на шестой этаж. Повсюду во дворе и в самом доме были установлены камеры наружного наблюдения. Он открыл дверь.

— Слава богу! Лера, где ты была?

Не сняв шубу, Лера молча прошла в гостиную. Вид у нее был усталый.

— Приехал домой, два часа тебя жду. Зачем-то мобильный отключила.

Кивком головы Лера показала на детскую. Юра понял ее, ответил:

— Володьку с трудом уложил, хотел поцеловать тебя перед сном. — Он сделал движение, собираясь помочь Лере снять шубу, но она отстранила его.

— Не надо, знобит что-то. Принеси лучше что-нибудь выпить, и покрепче. — Лера сняла сапоги и с ногами забралась на диван. На стене, прямо над диваном, висел большой портрет в дорогой раме. Ее портрет, тот самый, написанный Иваницким десять лет назад на Николиной горе. — И себе плесни.

— Я за рулем.

Юра прошел к барной стойке. Лере налил коньяк, себе — яблочный сок. Вернулся в гостиную.

Это была большая, уютная комната. Стены обшиты дубом, освещение рассеянное. Мебели немного: диван, пять больших кожаных кресел, столик-аквариум, на полу — настоящий персидский ковер. Лера любила возвращаться домой. Ей нравилась эта квартира, которую нашел ей Юра пять лет назад. Она стоила безумных денег, но Лера даже не раздумывала. Ее бизнес процветал, и упускать такую квартиру она не хотела. Из окна ее кабинета была видна Москва-река и статуя Петра Первого, из спальни — Зачатьевский монастырь, из детской — забавный современный дом, сложенный из стеклянных кубов-кубиков. Лера, не отрываясь, смотрела на рыбок Разноцветные шаловливой стайкой преследовали серебристых.

— А ты где была? — Юра сел в кресло сбоку от дивана. — Адвокат раз пять звонил.

Она сделала глоток, потом еще.

— Ну что, затеяла грандиозную разборку?

Лера мельком взглянула на Юру и опять уставилась на аквариум. Теперь серебристые гонялись за разноцветными.

— Имею право, — устало сказала она. — Там — наследство, здесь — наследник.

— Понятно. — Юра встал, прошелся по гостиной. — Правда, мне непонятно, что я здесь делаю? Десять лет делю тебя с этим старым козлом.

— С ума, что ль, сошел? — то ли спросила, то ли удивилась Лера. — Он же покойник Ты что, ревнуешь меня к покойнику?

— Этот покойник, — Юра взглянул на портрет, — для меня живее всех живых.

— Что ты хочешь? А? — как заученный, много раз повторенный урок заговорила Лера. — Ты мне сказал: «Делай выбор, я или он». Я сделала. Выбрала тебя. Не виделась с ним два года…

— Да перестань, перестань, — перебил ее Юра, закипая. — Все равно он был здесь, все время был здесь, третьим, незримо. — Он остановился перед Лерой в надежде заглянуть ей в глаза, прочесть в них подтверждение своей правоты, но она по-прежнему не отрываясь смотрела на рыбок. — Ты знаешь, я шкурой чувствовал, что ты постоянно делаешь выбор между ним и мной. И сравнение это было не в мою пользу.

— Ты мог запретить мне видеть его, — Лера гордо вскинула голову и, глядя Юре в глаза, жестко закончила, — но запретить помнить его ты не можешь.

— Значит, он всегда будет здесь! Живой, мертвый, не имеет значения. — Он со звоном поставил бокал на стеклянный столик, рыбки в испуге шарахнулись по углам. — Шикарный у нас любовный треугольник нарисовался — ты, я и покойник Нет, Лер, я так не могу.

— Не можешь — уходи. Я тебя никогда не держала.

Из дневника Владимира Иваницкого

Вот журналюги, чтоб им пусто было! Хотя сам виноват. Ведь сказал же себе раз и навсегда: больше никаких интервью. И что? Подловил меня в Доме кино какой-то щупленький, жалкий, я еще подумал, на Иудушку Головлева похож. Прилепился как банный лист: дайте, пожалуйста, интервью, дайте. Я, мол, и с тем говорил, и с этим. И всех моих людей называет, не шелупонь какую-нибудь. Я и расслабился. Еще попенял себе: разве можно о человеке судить лишь по его внешности? Господь, может, его физическим здоровьем обделил, зато душу вложил необыкновенную, где все в триединстве: и глазки, и ушки, и сердечко. Тут же и сели в буфете на втором этаже. Сначала он все про творчество расспрашивал, но как-то странно, то ли он меня с кем-то перепутал, то ли… черт его знает, не понял. И в какой-то момент он как-то ловко повернул разговор на семью, на детей. У меня еще возникло ощущение, что ради этого все и было задумано. А я что? Раз уж назвался груздем, значит, отступать некуда, только в