Великие князья Великого Княжества Литовского - Витовт Чаропко

Очерняет Длугош Ягайлу, когда утверждает, что в военных делах он «нестарательный и медлительный». Но сам же признает, что Ягайло «почти во всех войнах имел счастье и удачу». В Грюнвальдской битве Ягайло показан как сторонний наблюдатель, который возлагал больше надежды на Бога, чем на оружие. И только тогда, когда победа стала клониться на сторону его войска, он захотел участвовать в битве.

«Король Владислав стремился в бой с большим пылом и давал коню шпоры, порываясь ринуться в самую гущу врагов, так что его с трудом удерживали обступившие телохранители. Из-за этого чеха Золаву, одного из телохранителей, слишком грубо схватившего королевского коня за узду, чтобы он не мог ехать дальше, король ударил концом своего копья, но не сильно; король требовал пустить его в бой, пока его не отговорили и не удержали просьбами и решительным сопротивлением все телохранители, заверявшие его, что они пойдут на любую крайность, прежде чем это произойдет». Можно заподозрить Ягайлу в лицедействе. Но даже, если бы он горел искренним желанием лично участвовать в битве, ему это сделать не дали бы. Слишком дорогая была цена победы в этой битве, чтобы подвергать опасности Ягайлу, «потому что короля одного оценивали в десять тысяч рыцарей».

Как видим, король не оставался безучастным, он руководил битвой и сорвал голос, призывая и вдохновляя воинов на победу. Ягайло был не воинственным, но не был и трусливым. Видимо, Длугош не знал о письме Ягайлы познаньскому епископу Альберту, ибо изменил бы свое описание поведения Ягайлы во время битвы. Ягайло писал: «Наконец сами с твердостью и без промедления войска наши приготовили и, построив, направили против врага, идущего в битву». Его слова подтверждает свидетельство автора «Хроники конфликта» — наиболее точной реляции о битве. «Но, закончив молитву, в тот же миг приказал всем повязать какие-нибудь повязки из соломы для взаимного распознавания и установил для рыцарей слова боевых кличей — «Краков!» и «Вильно!»; сам же, сев на коня, лично поспешил взглянуть на врага и в то же время начал построение боевых порядков на одном поле между двумя рощами; потом собственными руками опоясал тысячу или больше рыцарей так, что утомился этим опоясыванием». Как видим, Ягайло лично руководил построением войска, а Длугош приписывает это краковскому мечнику Зиндраму из Машковиц, который якобы командовал польским войском в то время, как король молился. Хоть вот таким способом, но украсть у Ягайлы славу полководца и победителя.

В рассказе Длугоша о присылке крестоносцами двух мечей — вызова Ягайлы и Витовта на бой польский король показан как нерешительный, уклоняющийся от битвы полководец, молящийся Богу о даровании ему победы. Не за молитвой застали его орденские герольды, а за посвящением в рыцари воинов. И не испугался он врага, и передал через герольдов магистру: «Мечи нам вами посланные принимаем и принять желаем: с вами, взывая к имени Христа, в битве хотим сойтись».

Своей пламенной речью король побуждает воинов к мужеству и героизму. «О, рыцари мои, друзья славные! Известно вам, на какие беды и беззакония обрекли нас и наших предков эти гордецы, на которых смотрят ваши глаза, сколько и как много зла причинили они нашим землям, как презрели божьи святыни и бесчестили людей, служащих Богу. Помните о грабежах святынь, насилиях, злодеяниях и темных делах, какие творились еще недавно! Приняв в качестве поддержки ту справедливость, которую каждый заметить сможет, потому что она сама за нас сражаться будет, вооружитесь для защиты этой справедливости и не бойтесь: сейчас лучше погибнуть за нее вместе со мною, чем жить без нее. Уже поэтому я и рыцари мои готовы пойти с вами на жизнь или на смерть против тех, кто желает нашей погибели». Эти слова Длугош не приводит в своей «Хронике», ибо ясно, что они противоречат нарисованному хронистом характеру Ягайлы. Король не уклоняется от битвы, не боится врага, а готов идти вместе со своими воинами «на жизнь или на смерть против тех, кто желает нашей погибели». Зато в ответ Ягайлы орденским герольдам Длугош вкладывает свои цветастые слова, целую религиозную проповедь о том, что «высшие силы будут стоять за правое дело; за которое сражаются поляки». Виден идеологический смысл так называемого «ответа» Ягайлы. И это не единичный пример, когда Длугош вопреки исторической правде занимался измышлениями и религиозно-идеологическими изысками. Вот и в описании Грюнвальдской битвы он, забыв, что держит перо историка, отходит от первоисточника, из которого брал данные о битве, — «Хроники конфликта» и создает не исторический рассказ, а красочный памфлет о неотвратимом наказании Ордена за его агрессию против Польши, нравоучительное повествование «о дерзости и поражении одной стороны и о смирении и торжестве другой». Поэтому и Ягайло «лишается» черт реального предводителя польского войска и предстает смиренным христианином, он даже не может отразить нападение на себя рыцаря Диппольда Кикерау фон Дибера, и короля защищает королевский секретарь Збигнев Олесницкий, опекун Длугоша, хоть в «Хронике конфликта» указывается, что король лично сразился с рыцарем и ранил его лицо копьем. Но зачем было Длугошу показывать воинственность «смиренного» Ягайлы? Вот его подвиг и совершил Олесницкий. И этот «смиренный» король «собственной персоной» возглавил преследование крестоносцев, как сам он признался в письме к познаньскому епископу и своей жене, королеве Анне. Хорошо, когда есть возможность проверить сообщение летописей и хроник по другим источникам, что избавляет нас от предвзятости их авторов.

Совсем иным предстает Ягайло в описании других авторов, не таивших на него злобы и не сводивших с ним свои счеты на бумаге, которая, как известно, все стерпит. Он был простоватым, но не простаком. Его считали диким и необразованным, а он вел теологические диспуты, любил искусство (в особенности живопись в византийском стиле) и музыку. Может быть, не просто похвала, а справедливое признание королевских достоинств заключено в словах магистра вольных искусств Яна из Ключборга: «Ягайло выделялся необыкновенной добротой, ученостью, мудростью и трезвостью, справедливостью и энергичностью. Этими качествами, а также постом, трогательными речами, милостью и опекунством король может быть примером для других правителей мира. Любил справедливость, творил согласие и справедливый суд вершил, вдов и угнетенных, бедняков и сирот освобождал из неволи крестоносцев. Чаще выбирал мир, чем войну с неприятелем... Матери своей — римской церкви покорно подчинялся, был удивительно щедрым, ибо почти все свое королевство раздал и очень мало, почти ничего, не оставил для себя, свое наследство и родную землю отдал другим. Был это правитель, который руководствовался не тщеславием, не вероломством, но набожностью и справедливостью, своими подданными правил мудро». Идеальный образ христианского короля, который хотели видеть в Ягайле. И Ягайло хотел ему соответствовать.

Высокий авторитет Ягайлы признавали не только отдельные люди, но и целые народы. В 1402 году венгры, недовольные правлением своего короля Сигизмунда I, отстранили его от власти и предложили венгерскую корону Ягайле. Он повел себя очень благородно, не воспользовался «несчастьем» венценосного коллеги. «Не вам отдавать, не мне ваш скипетр брать не следует, пока законный владетель Венгерской земли, муж старшей дочери Людовика (бывший венгерский король. —Авт.), который вами взят в неволю, живой. Вы должны освободить его. Никто больше, глядя на ваш поступок с предшественником, не захочет такой судьбы», — ответил Ягайло венгерским послам. Тут он проявил и благородство, и политическую осторожность, которую можно принять за мудрость. Как «справедливого правителя», доброжелательного к чешскому народу, в 1420 году чехи просили Ягайлу стать их королем. Он и на этот раз отказался от короны, проявив предосторожность. «Судьба ваша смутная, и несчастье чешского края сам переживаю; в таком важном деле без согласования с Витовтом не могу ответить». От короны Ягайло отказался, но сам факт, что восставшие против немецкого засилья чехи видели в нем достойного кандидата на чешский престол, говорит о многом, и в частности об его авторитете за рубежом. Добрая слава далеко разносится.

Польша была для Ягайлы чужой, и он для поляков чужим. Своим укладом жизни, обычаями Ягайло отличался от поляков и не был похож на короля. Говорил по-белорусски, ни писать, ни читать по-польски не умел. Был немногословен, суеверен, прост в быту и в обхождении с людьми.

По-прежнему Ягайло горячо любил свою Родину, за что его не раз упрекали поляки. Ян Длугош писал: «Свою Отчизну, Литву, семью, братьев так сильно любил, что все богатства и прибыли королевские отдавал на защиту и обогащение Литвы, в то время как Польское Королевство, никогда не задумываясь, втягивал в разные войны и обрекал на поражение». Но и литвины обвиняли Ягайлу в измене Литве. А он объяснял в акте Городельского сейма от 2 октября 1413 года, что желал: «...земли Литовские, из-за враждебных нападений и козней крестоносцев и к ним примыкающих всяких других врагов, которые стремятся разорить названные земли Литовские и Королевство Польское и разрушение их замышляют, в уверенности, безопасности и лучшем попечении сохранить и о постоянной для них пользе позаботиться». Ягайло искренне воспринял свою миссию объединителя двух народов, их спасителя от агрессии Ордена. «Знаем хорошо, что крестоносцы не только моей или великого князя (Витовта. — Авт.) ждут смерти, чтобы напасть на Польшу, разорвать и уничтожить единство между обоими народами. Но я этого не допущу. Посвящу всего себя ради целостности моих народов, поэтому соберу большое войско и Орден так сокрушу в Пруссии, что после моей смерти не сможет вредить моим державам», — заявлял в 1422 году Ягайло. И надо признать: во многом стараниями Ягайлы была сокрушена сила Тевтонского ордена.