Избранное - Ван Мэн

Какова цена человеческой жизни? Что стоят радости и горести человека? Что стоят те страдания, которые люди причиняют друг другу; мучения, которые они обретают в любви, ненависти, скорби и радости, терзаясь из-за своей ничтожности или величия? Вспомнил и запечатлел в знаках. Но что стоят пепельно-серые листы бумаги, исписанные бледными буквами? Эти немолчные звуки правды и вымысла — что стоят они?

Пустынные горы, заброшенное жнивье на террасированных полях, издали похожих на рыбью чешую. Ямы, выкопанные тут и там без цели и с умыслом. Еще не ожившие или почти омертвелые молодые саженцы кипарисов и акаций. Следы труда десятков, десятков сотен, тысяч заступов и мотыг. Красноватые, желтые, зеленые травы. На ветвях деревьев мертвые листья, не желающие падать на землю. Свежезаваренный чай в кружке, из которой медленно поднимается пар. Еще один год! И снова весенний ветер проносится над землею!

Охваченный вдохновением, состоянием знакомым, горячечным, но таким ускользающим, чувством, которое так редко нас посещает, я продолжаю писать историю семьи Ни…

Ни Учэн пожелал белого мяса в глиняном горшочке — «шаго», порцию жаркого и тарелку с оленьим огузком. Вино? Пожалуй, можно и вина. Четыре ляна[54] хватит? Вы пьете?.. Не советует врач?.. Тогда хватит двух лянов… Лучше подогреть? Прекрасно! Что еще? Хотите чего-нибудь? А больше ничего?.. Прекрасно, значит, ничего!.. Нет, больше ничего не надо!..

Официант ресторана «Шагоцзюй» («Глиняный горшок»), изогнувшись дугой, продолжал стоять у стола и не собирался уходить. Изволите заказать что-то еще? В вежливых трафаретных фразах звучит укор в адрес двух прилично одетых посетителей, молодого и пожилого, заказавших такой скромный стол.

Ни Учэн поначалу хотел пригласить господина Ду в «Таньцзяцай» — «Ресторан семьи Тань» — или позвать его выпить вина в Пекин-отель, на худой конец пойти в пассаж «Дунань шичан» («Восточное спокойствие»), где работал ресторан с западной кухней. Здесь, например, можно было полакомиться французской кухней. Кстати, это единственное место, где во все времена года подают мороженое. О своих намерениях, исходивших, как он считал, из самых лучших побуждений гостеприимства, он уже давно поведал господину Ду, который, услышав приглашение, почему-то вдруг смущенно улыбнулся. Его улыбка означала, что ему очень неудобно доставлять лишние хлопоты. Но так было в первый раз. Впоследствии он еще много раз получал приглашение от Ни Учэна, поэтому его улыбка делалась все более стыдливой. К чему кормить одними обещаниями? Ведь дальше приглашений дело не шло. Господину Ду было неловко за Ни Учэна.

Господин Ду, он же Ду Шэньсин, профессор истории культурных связей Китая с Западом. Из-за болезни матери он не смог вместе с друзьями эвакуироваться в глубокий тыл, а потому остался в Пекине, оккупированном японцами. С момента событий у моста Лугоуцяо[55] он почти не выходил из дома и редко принимал у себя гостей. В сорок лет он отпустил окладистую бороду, поэтому его звали не просто по имени, а «господин Ду». Его глубокие познания и широкая эрудиция снискали ему уважение и авторитет даже у японцев. В свое время он учился в Японии и потому бегло говорил по-японски. Естественно, ничего удивительного не было в том, что японцы имели определенные планы относительно господина Ду и пытались переманить его на свою сторону. Ходили даже слухи, что господин Ду назначается ректором какого-то университета, директором национальной библиотеки или вот-вот получит другой, не менее важный пост. Прослышав об очередной сплетне, господин Ду лишь прищуривался и на его губах появлялась ироническая улыбка. Он молчал, не комментируя слухов.

Уважение, которое испытывал Ни Учэн к господину Ду, было вполне искренним. Хотя понятно, что знакомство с известным человеком могло оказаться весьма выгодным для приобретения соответствующего положения в обществе, точнее, для будущей карьеры. Что касается приглашения профессора в «Ресторан семьи Тань» или в заведение с европейской кухней, то его можно было бы даже объяснить меркантильными и довольно низменными соображениями Ни Учэна, но можно было и не подозревать Ни Учэна в корыстных интересах. Ни Учэн любил приглашать в ресторан своих знакомых и даже малознакомых людей, хотя некоторые из приглашенных ровным счетом ничего для него не значили. Однако еще больше он любил (возможно, и не вполне осознанно), когда знакомые или малознакомые люди приглашали в ресторан его самого. При этом Ни Учэна нисколько не смущало, чье приглашение он принимает, так как сам он по характеру был человеком открытым и хлебосольным. Пожалуй, главный его жизненный принцип состоял в том, что всякая еда в компании хороша.

С годами Ни Учэн приобрел вид весьма утонченного молодого человека. Западный костюм цвета серой черепицы, хорошо отглаженные брюки, скрывавшие кривые тощие ноги, яркий галстук. Правда, не слишком приятное впечатление оставлял не вполне свежий воротничок его рубашки. У Ни Учэна был мощный торс, широкая грудь, крепкая шея с сильно выпяченным кадыком, крупное, несколько удлиненное лицо, которое оживляет приветливая улыбка. За небольшими очками в круглой оправе поблескивали выразительные глаза. Всем своим обликом он мало напоминал пекинца сороковых годов, то есть периода японской оккупации. Не удивительно, что его жена Цзинъи часто корила мужа за его внешний вид: «Ты совсем не такой, как остальные китайцы». Однако сам Ни Учэн очень гордился своей наружностью. Да, он совершенно не похож на всех этих деревянных истуканов — мужских особей, которые встречаются почти по всему Китаю, в особенности в глубинке, откуда он родом, — в Мэнгуаньтунь и Таоцунь, — на полуживых существ, скособоченных, с головами, втянутыми в плечи.

В практических делах Ни Учэн достаточно опытен и в меру «заботится о семье». Его деловитость и забота о благосостоянии семьи подсказали ему нынче в полдень, точнее, в тот момент, когда осуществилось наконец его заветное желание пригласить господина Ду в ресторан, не особенно раскошеливаться и заметно снизить уровень званого обеда. К чему морские яства и западные деликатесы? Не лучше ли сводить профессора в недорогой, но вполне пристойный «Шагоцзюй», где можно заказать действительно дешевые, но довольно сносные сытные кушанья? Ресторанчик, расположенный у Гончарного рынка — «Ганваши», в западной части города, когда-то обслуживал бедных сюцаев[56] и очень незначительное число чиновников, приезжавших в столицу сдавать экзамены на получение вакантных должностей. Основными же его посетителями были все те же неудачники, которых ожидала участь Кун Ицзи[57]. Ресторан славился главным образом своими дешевыми, но вкусными блюдами из жирного и постного мяса, свиных голов и ножек.

Ни Учэн стойко выдержал наглый натиск официанта. В какой-то момент господин Ду заметил, что Ни Учэн как будто испытывает некоторую неловкость. Ему и самому было мучительно сознавать, что его приглашает на обед такой добросердечный и гостеприимный юноша, которому никак невозможно было отказать. Господину Ду стало не по себе. Он почувствовал себя очень неловко, оттого что именно он, Ду Шэньсин, задолжал этому молодому человеку обед с морскими деликатесами в «Ресторане семьи Тань». Ду решил в ближайшие дни непременно устроить ответный обед — может быть, пригласить гостя в респектабельный ресторан «Эньчэнцзюй».

Ни Учэн и вправду испытывал неловкость, но лишь самое короткое мгновение, потому что по своей природе он отличался общительностью, любил поболтать и пошутить. Смеялся он от души. …Блюдо, называвшееся «оленьим огузком», на самом деле оказалось жареными кусочками свиной кишки. Официант подал к нему вина в оловянном чайнике, погруженном в миску с горячей водой. Поскольку господин Ду от вина отказался, Ни Учэн налил себе. Отхлебнув глотка два из небольшой чарки, он потянулся палочками к жаркому из свиных кишок. Его глаза заблестели, на лице блуждала довольная улыбка, голос стал громким, звонким.

— Господин Ду, прошу вас, попробуйте вот это блюдо!.. Не стесняйтесь! — Он сделал широкий жест, не без изысканности, приглашая гостя приступить к трапезе, словно стол ломился от разносолов и яств.

— Как я рад, что вы, господин Ду, почтили меня своим присутствием. Для меня, ничтожного человечишки, это большая честь! Это подлинно великое счастье. Как говорят… — далее последовала невнятная фраза. — Вы знаете, я ведь учу и французский язык. Да, да… французский… Между прочим, вы случайно не встречались с молодым европейцем-китаистом? Его зовут Вольфганг Штраус, по-китайски — Ши Фуган. Милейший человек. Он изучал науку о знаках и логику, а потом решил заняться психоанализом. В конце концов его увлекла китайская грамота, то есть наша культура. Представляете! Если иностранцы объедятся нашего дурмана, «обопьются китайского зелья», они совсем потеряют разум и никогда не придут в себя! Политика?.. Нет, Ши Фуган заявил, что политика его нисколько не интересует… Да, политика у нас, конечно, существует, а вот социальные отношения начисто отсутствуют, впрочем, как и любовь — пожалуй, даже в еще большей степени. Только подумайте, за всю историю нашей цивилизации на протяжении нескольких тысячелетий любовь находилась под запретом… У Канта, разумеется, ее тоже не было. Он жил в небольшом немецком городке и ежедневно прогуливался по строго установленному им маршруту, который он никогда не изменял. Типичный немецкий ученый, железный человек… Сегодня я хотел пригласить сюда и господина Ши Фугана, но он внезапно уехал в Тяньцзинь. Вы знаете, он крутит любовь с одной нашей студенткой из Тяньцзиня. Таковы все европейцы: стоит им где-то появиться — и сразу же любовь! У китайцев совсем другое — повсюду конкуренция, борьба, везде выискивают шпионов и предателей. Ради этого люди готовы не спать по нескольку ночей подряд. Мой учитель, господин Ху Шичжи, как-то говорил… Он сказал примерно так: «Сначала смелая гипотеза, а потом скрупулезная система доказательств». Вот в чем суть философии! Философию можно уподобить королю Лиру, который раздал все свое состояние детям, а сам остался ни с чем. Увы…