Газета Завтра 616 (37 2005) - Газета Завтра Газета

Антагонисты практически во всех вопросах, мы, тем не менее, пришли к единому мнению — что существует некий метафизический долг образованного и чувствующего человека, попавшего надолго "в эту систему", это, минимум — зримо и выпукло описать весь этот ужас, максимум — посвятить остаток жизни правозащитной (в хорошем смысле этого слова) деятельности.

Поэтому я рад в пространстве "Zэка" представить читателю выдержку из рукописи Леонида Амстиславского, посвящённой как раз таки "Матросской тишине", хотя и не рад тому, что этот отрывок документально точен и воспроизводит реальную картину условий содержания — радоваться тут нечему, один ужас.

«БОГ ЕСТЬ. ТЫ УМРЁШЬ. РОССИЯ — МУЧЕНИЦА»

«БОГ ЕСТЬ. ТЫ УМРЁШЬ. РОССИЯ — МУЧЕНИЦА»

О новом романе Александра Проханова «Надпись», о литературе и эпохе беседуют Юрий Бондарев и Владислав Шурыгин

Владислав ШУРЫГИН. Юрий Васильевич, я знаю, что вы закончили читать роман Александра Проханова "Надпись". Несмотря на то, что события, описанные в романе, отстоят от нас всего на четверть века, мы на самом деле немного знаем о том времени, которое сегодня принято называть "застоем". Точнее, о часовом механизме той эпохи. Пружинах, приводивших в действие государственную машину, маятниках, раскачивавших общественное сознание. И в этом смысле "Надпись" для меня стала своего рода открытием неизвестных страниц нашего прошлого. При этом мы видим не мемуары в чистом виде, когда читателю предлагается документальный сухой пересказ свидетеля той или иной эпохи. Это роман. Его герои живут, любят, страдают, ненавидят, совершают подвиги, умирают. И, написанная ярко, образно, "Надпись" захватывает, погружает в это время. Каким вы увидели этот роман, закрыв последнюю его страницу? Мне сложно дать какое-то одно-единственное определение роману. "Надпись" — роман интеллектуальный, фантастический, мифологический, исторический, биографический. Но ещё, я хотел бы обязательно выделить, что это — роман-коллаж. Он, как рисунок-коллаж, — сделан из, казалось бы, разнородных эпизодов, которые вместе дают яркую картину.

Юрий БОНДАРЕВ.

В литературе пятидесятых—шестидесятых годов поиск новых литературных форм явился одним из направлений литературного процесса. Писатели работали с текстами, как художники с материалом. Монтируя тексты не только из самых разных форм, сюжетных линий, но даже размещая их на страницах вопреки всем законам верстки, книгопечатания. Но эти эксперименты тогда так и не ушли дальше неких формалистских работ, интересных разве что узкому кругу критиков. И вот, спустя почти три десятилетия, мы увидели замечательный пример авангардного романа. И это роман "Надпись".

В современной литературе именно Александр Проханов может по праву считаться лидером авангарда реализма. Причём делает он это без нарочитого эпатажа, демонстративного нарушения канонов этики и эстетики, как это делал один из персонажей его романа писатель Малеев, а мастерским владением словом, конструкцией композиции. На страницах романа сходятся и, как в калейдоскопе, переплетаются судьбы доброго десятка героев; события, разнесённые во времени и в пространстве. Но, несмотря на столь объёмный сюжет, динамическое пространство, "Надпись" оставляет ощущение внутренней гармонии. Её легко читать.

Это настоящий реалистический роман, и как бы этот жанр ни хоронили некоторые экстравагантные литературоведы, реалистический роман жив и своей историей восходит к летописям. Самые великие из этих романов сами становятся летописями, как, например, "Тихий Дон" Шолохова. И в данном смысле "Надпись" Александра Проханова продолжает эту традицию, по сути, становясь летописью времени и событий, которые канули в лету, не оставив после себя документальных исследований и научных трудов.

В.Ш. Юрий Васильевич, эпоха "Надписи" — это эпоха вашего восхождения на Олимп литературной славы. Вы застали ее в своём творческом расцвете. И вам, наверное, тоже очень хорошо знакома эта катакомбная культура московских квартирных клубов, тайных вечерь, кухонных и кабинетных дискуссий. Политические и духовные реторты, где фактически зарождались все те процессы и политические силы, которые сегодня решают судьбу России. Какой запомнили вы её? Какой она была для вас? И какую роль эта эпоха сыграла в нашей истории? Да, я застал эту культуру и хорошо помню то время. Я много раз был на "интеллектуальных" квартирах, до хрипоты спорил. Но только, на мой взгляд, тогда эта культура была немного иной, чем её описал Александр Андреевич. Чуть менее разнузданной и чуть больше "шлягерной", что ли. И когда встречались интеллектуалы — так было бы правильнее называть круг этих людей, причём в это слово я не вкладываю никакой отрицательный смысл, просто оно точно отражает круг людей, собиравшихся там; их вкусы в литературе, в музыке, в живописи были неизменно ориентированы на самый острый, часто эпатажный авангард. И это родство вкусов, пристрастий было даже неким "кодом", пропуском в ту или иную компанию, в тот или иной круг. Для этих собраний была характерна этакая экзальтированность и нетерпимость — из всей литературы вдруг назывался один писатель, поэт или какая-то одна книга, которая объявлялась гениальной, а все остальные — не стоящими внимания.

Ю.Б.

Обычно эти встречи заканчивались пением под гитару. Именно тогда достигло популярности то, что сегодня называется "бардовской песней". Часто сами встречи проходили, как небольшие квартирные концерты. Я встречал там Галича, Окуджаву.

"Хлыстовства", описанного Прохановым в сцене с подпольным писателем Малеевым, я не встречал. Такого откровенного порока, скандальности — не помню. Тогда вообще практически не употреблялось слово "секс"…

Эти "кружки", скорее, были такими, какие Александр описал во встречах на квартире Солима, не всегда влиятельными, но с уклоном в интеллектуальность, политизирование и философию.

Но цель такого сгущения красок и эмоций мне кажется понятной. Это своего рода метафора. Через неё Проханов хотел показать, как во внешне тихой атмосфере конца семидесятых зарождались те политические бури и культурные ураганы, которые через десять лет сокрушили страну. И это действительно так. Именно носители этой "катакомбной", "кабинетной", "кухонной" культуры, постепенно проникнув в высшие эшелоны власти, потом стали "революционной гвардией" грядущего переворота. Судьба СССР была решена именно в таких узких келейных компаниях, за бокалами виски или коньяка за спинами дряхлеющей партноменклатуры. В романе есть отличный образ: один из членов ложи Солима говорит о корабельном руле, к которому он не допущен, но который, тем не менее, он в силах немного отклонить. Совсем чуть-чуть. Но этого достаточно, чтобы курс изменился и утратил прежнее направление. И Проханов первый, кто смог действительно рассказать — КАК зарождалась, складывалась и крепла эта "гвардия".

В.Ш. Через весь роман проходит тема искушения Коробейникова. Войдя в круг Марка Солима, он встаёт перед выбором. Стать частью этого круга, переступить через какие-то принципы и подняться по социальной лестнице, получить власть, влияние или остаться художником, остаться верным своему пути, но тогда быть вычеркнутым из круга избранных. На что можно обменять талант — на карьеру или на Слово? Часто ли встаёт такой выбор перед художником? Конечно, прикасаясь к таким "кружкам", испытываешь огромный соблазн. Сила, влияние, возможности этих людей очень велики. И отмеченного вниманием человека можно вознести на очень высокий уровень. И мне в этом смысле понятны чувства главного героя. Я сам когда-то стоял перед таким же выбором: делать политическую карьеру или остаться художником? И на этом перепутье я, как Коробейников, выбрал свободу художника. Именно в период этого выбора я сел писать "Тишину", и роман помог мне перешагнуть этот искус. Хотя "Тишина" очень трудно пробивалась к читателю.

Ю.Б.

Я не хочу себя представлять героем, которого давили или не печатали. Те "страдальцы", кто так говорит, лукавят. Если их не печатали, давили, то сегодня, когда напечатать можно всё что угодно, где их неизданные и запрещённые гениальные книги? Где они? А ведь их просто нет!

Я говорю о том, что быть честным, с самим собой и с читателем, можно было и тогда. Ни по одному принципиальному для меня вопросу я не уступил, споря, не соглашаясь с цензором.

В.Ш. В предыдущих романах Проханова реальность иногда настолько прочно скована с вымыслом, с вторгающимися в неё иными измерениями, что в какой-то мере эти романы можно назвать метафизическими, проходящими по самой грани реальности? "Надпись" выпадает из этого стиля своим замыслом, своей особой автобиографичностью. "Надпись", мне кажется, это своего рода "сериал" про эпоху. Насколько документальна "Надпись"? Я узнавал эпоху. В "Надписи" есть несколько сцен, которые настолько пронзительно передают эпоху, что поневоле просто окунаешься в неё. Переживаешь её заново. Это и сцены редакционной жизни, взаимоотношений в редакциях. Я сам в то время сотрудничал с "Литературной газетой" и очень хорошо знаю прототипов героев романа. Они узнаваемы и очень реалистичны.