Не ходите, девки, замуж! - Татьяна Веденская

– Что вы… вы что, повесили трубку? – поразилась я, глядя, как мой мобильник исчезает в недрах безразмерного вязаного пальто. От невозможности этой ситуации я даже не знала, что сказать. Я вдруг почувствовала себя ужасно усталой, старой и беспомощной. В конце концов, я всю ночь не спала, сегодня ночью у меня было ощущение, что вся моя прошлая жизнь раскололась на куски, а саму меня подменили моим двойником, совершенно неприличной женщиной, о которой я пока еще ничего не знала. Я хотела бы забиться в какую-нибудь тихую укромную норку и отдохнуть, подумать о том, что произошло, о записке, которую оставил Алексей. Откуда мне взять силы, чтобы бороться с этой непобедимой старушкой?

– Прошу прощения за эту безобразную сцену! – патетично выговорила она с соответствующим лицом. – Мне стыдно за сына. Меня извиняет только то, что в его воспитании участвовал и этот ужасный человек – его отец.

– Может, вы вернете мне телефон? – без особенной надежды спросила я, когда где-то в недрах ее карманов мой телефон опять зазвонил.

Но Маргарита Владимировна, не обманув моих ожиданий, ловко сделала вид, что я вообще ничего не спрашивала, а звона никакого и вовсе нет. Она застыла на секундочку, видимо, делая внутри себя перезагрузку и одновременно ловким и почти незаметным движением отключив телефон прямо в кармане. Через секунду она подгрузилась обратно, посмотрела на меня, растянулась в своей фальшивой улыбочке и заявила как ни в чем не бывало:

– Мы будем жить в совершенно чудесном месте. Моя квартира выходит окнами на Фонтанку. Могли ли вы себе представить, что будете жить на набережной?

– Нет, даже не представляла, – обессиленно пробормотала я и откинулась на сиденье. Оставшиеся минут двадцать я пропускала через себя потоки пространных заверений в том, как мы подружимся, рассказы об истории Питера, впрочем, лишенные особенного исторического или образовательного смысла, хотя и рассказанные с поразительным эмоциональным накалом. В полной мере осознав смысл выражения «в одно ухо влетает, в другое вылетает», я дожила до конца этой невыносимой поездочки. Лёвушка с выражением невероятного облегчения выгрузил наши чемоданы около симпатичного старинного особнячка сливочного оттенка, с маленькими балкончиками, на каждом из которых мог бы разместиться максимум один не слишком полный человек.

– Вот мы и дома. Дианочка, прошу вас. Милости прошу. Мы, жители культурной столицы, славимся своим особенным гостеприимством, – прощебетала она, затаскивая меня в арку.

– О, в этом сомневаться не приходится, – с едким сарказмом хмыкнула я.

Тем временем я была заведена в подъезд, который свекровь отчего-то именовала парадной. Для парадной тут было слишком накурено и ощутимо пахло туалетом. Однако не в моей ситуации было жаловаться. Мы зашли в квартиру на втором этаже. Маленькая прихожая не позволяла разместиться одновременно троим людям и чемодану, зато если поднять голову и посмотреть вверх, можно было подумать, что стоишь на дне глубокого колодца – так высоки были потолки.

– Проходите, проходите. Вот тапочки, – суетилась мама Владимира.

Я вспомнила, что, по Володиным рассказам, он лет до пятнадцати жил с мамой в Ленинграде. Значит, получается, он жил здесь. В подтверждение моих слов за стеклянными дверцами старомодной коричневой стенки, занимавшей всю стену в самой большой из двух комнат, блеснул ряд фотографий с Владимиром. От грудного возраста и до последних классов, в полушубках и в шортиках – это был целый Тишманский иконостас, если можно так выразиться.

– А это кто? – спросила я, показав на единственную фотографию, где уже взрослый Тишман стоял напротив высокой и поразительно похожей по фигуре на Маргариту Владимировну блондинки с хищным взглядом. Он никогда не говорил, что у него есть сестра.

– Это его жена… то есть, конечно же, его бывшая жена.

– А, – только и смогла выдавить я.

– Знаете, у них были непростые отношения, – пояснила она. – Но Стеллочка была из очень хорошей семьи. Наши, ленинградские, они только после войны переехали в Москву. Стеллочкин отец, хоть и был совсем молод, а всю войну проработал в знаменитом зоопарке. Красавицу помогал спасать.

– Красавицу? – опешила я.

– Бегемотиху, – удивленно пояснила она. – Боже мой, вы и этого не знаете? Кто же ваши родители…

– Может, лучше вернемся к Стелле, – фыркнула я. Сколько шума из-за бегемота. Впрочем, может, действительно ценный какой-то экземпляр был.

– Ах, Стеллочка. Интеллигенция, знаете, высшего рода. Стеллочка, правда, уже в Москве родилась. Окончила МГУ с отличием.

– Очень интересно, – кивнула я, подумав, что от знакомства с моей семейкой Маргарита Владимировна бы не оправилась никогда. Может, стоит все-таки ответить на ее вопрос о моих предках. Сказать так: мой батюшка всю свою жизнь проработал в знаменитой стекляшке на бульваре Карбышева. Она спросит:

– А кем же служил ваш батюшка?

А я отвечу:

– Преимущественно грузчиком, когда бывал более-менее трезв. Но он пользуется и по сей день большим уважением. А матушка моя – на заслуженной пенсии. И почти не пьет уже, с тех пор как с завода ушла. Печень уже не та… – Я представила, как после этого обмена любезностями моя неожиданно обретенная свекровь указывает мне на дверь со словами «таким людям не место в нашей семье». Оркестр, фанфары и отель на Невском. Или, чего уж там: чемодан, вокзал, поезд Питер – Москва. Мечта!

– Мы все так горевали, когда они с Володей разошлись. Он же так одинок! Так несчастен! – снова ударилась в театральность Володина мама. Заламывание рук она исполняла со страстью, достойной Сары Бернар.

– Да? Одинок? Мне так не кажется, – заметила я.

– Конечно же, теперь, когда есть вы, Дианочка… Вы даже не представляете, как мы все тут радуемся, что вы вошли в его жизнь. Ведь он такой своенравный – весь в отца.

– А кто он был – его отец? – спросила я из чистой вежливости, но сразу же пожалела.

Сначала последовала пауза, потом Маргарита Владимировна секунду-другую позаламывала руки, а затем я услышала очень странный пискливый звук, постепенно нараставший и в конечном итоге перешедший в откровенный рев. Моя не совсем законная свекровь вдруг с трагическим видом осела на кончик дивана и принялась рыдать, сотрясая свои вавилоны.

– Что вы, что вы! Я не хотела вас обидеть, я только… простите. Простите меня, – забегала я, не совсем понимая, где я оступилась, как подорвала эту бомбу и насколько сильной может оказаться зона поражения. Честно говоря, за всю жизнь ни разу мне не приходилось иметь дела с рыдающими рафинированными старушками. Вот что делать с выпившим и утратившим способность к прямохождению мужиком, я знала прекрасно. Подхватываешь за ремень, опираешь на плечо, но так, чтобы голова не откидывалась назад, и придаешь направление… Ладно, опыт моего детства в настоящей ситуации мало чем мог мне помочь.