Одесситки - Ольга Приходченко

До конца рабочего дня Дорка сидела на маленькой скамеечке, иногда тихо нашептывала что-то. Домой шла молча, выпила пустой чай со старыми сухарями и улеглась, не произнеся ни слова. Баба Катя успокоилась — наконец-то. Она тихо лежача в своём углу, в полудреме думала об исчезнувших девочках-погодках из соседней комнаты. Надо бы сходить к их родителям, рассказать, что с ними случилось, помру, они так и не узнают, атак, какая-никакая, а весточка, надежда есть. А может, родители и свыклись, нет, не верю, фамилию их запамятовала — не то Кривцовы, не то Кравченко, помнила лишь, что теперь на Ольшевской живуч; последний дом на спуске, назад туда вернулись. Она еще с Лизонькой помогала подушки нести. Но сейчас самой ей не дойти. Дорку' попросить, но она их в лицо не знает. Вовчик в гостях у дяди Вани, его оттуда никакими клешами не вытащит ь, большой уже, там дети — интересно. Вот только кашляет нехорошо как-то, покойный Евгений Евгеньевич враз бы вылечил. Баба Катя застонала.

— Что, баб Катя, случилось? Может, чайку скипятить? — всполошилась Надька.

— Да неплохо бы! Мне, девочки, совет ваш нужен.

— О чем? Дождемся, пока Дора проснётся, тогда и посоветуемся.

— Не сплю я, уснешь с вами, — раздраженная Дорка присела на край кровати. Из головы не выходил арест директора, слезы на глазах.

Надежда быстро организовала чай из высушенных листьев черной смородины и сбора трав. Бабу Катю под руки подвели к столу, давно они вот так, по-семейному не сидели вместе.

— Тут такое дело... В войну в первой комнате жила семья, фамилию точно не припомню. Хорошие люди, тихие, отец был постарше, лет пятьдесят пять, а мать, ну, сорок от силы, и две девочки-погодки, просто прелесть обе, кто старше, кто младше, не понять. Забрани их немцы, судачили, что в Германию. Тогда молодых — и ребят; и девчат, всех подряд угоняли — на работу, а может, в лагеря. В товарняке железной дорогой отправляли, как скот. Зима студеная, а они в легкой одежонке.

Старушка замолчала, смотрела вдаль, будто видя перед собой всё это, потом очнулась, отхлебнула глоток остывшего чая.

— А в 43-м мы с Лизонькой пошли в город и встретили...

— Кого?

— Одну девочку встретили.

— Екатерина Ивановна, что вы тянете? Кого вы встретили? — Надька не заметила, как перешла на крик.

— Я и говорю — одну встретили, недалеко от Греческой площади. Сначала не признали — шикарная вся из себя, в короткой шубке.

— Ну? — одновременно воскликнули женщины.

— Так я и говорю. Машина остановилась, сначала холёный офицер вышел, а следом она. Он руку ей подал, что-то буркнул по-немецки. Черт нас дернул, мы с Лизонькой подскочили, пожелали им счастья, здоровья, в общем, всею лучшего. Она нам марку дана и подмигнула, и ещё пальчик ко рту вот так поднесла — мол, молчите. Мы и молчали. Вот и всё.

— А куда они пошли?

— Теперь чего уж скрывать — в гостиницу он её повёл. Мы все это время ждали. Обратно она одна вышла, села в машину и уехала, в нашу сторону и не взглянула. Видно, в публичном доме на Старопортофрантовской жила, там в войну много таких домов было.

— Так, может, её родители знали?

— Вот и я думаю, а если нет? Всё матери лучше узнать, что её дитя не отправили в лагерь, вдруг жива она. Хоть надежда будет, что найдется.

— А если она уже дома? И вот на тебе, пришли разоблачители-сплетники. Нет, я бы не ходила, теребить раны, — занервничала Надя.

— Ты как знаешь, а я бы пошла. Если бы мне кто-нибудь хоть весточку; да хоть с того света принес, я была бы благодарна до конца жизни.

Вдруг дверь открылась и влетел Вовчик: «Мама, есть хочу!» Дорка развернула тряпочку с кусочком чёрного хлеба, накапала подсолнечного масла и посыпала сверху солью. Мальчик моментально проглотил хлеб, облизывая пальчики, допил за матерью чай. «Ещё налей!» — скомандовал Надьке.

Утром женщины ушли на работу, обсуждая, как лучше поступить. Директора в магазине менялись, как перчатки, но толку не было. От безделья продавцы настолько обленились, что даже не сплетничали. Одна Дорка исправно терла пол тряпкой из одного конца зала в другой.

 «Дора, а ну заканчивай свой балет!» — изредка подавала реплики Райка. Девка-сорванец, хорошенькая, ладненькая брюнетка, однако за глаза её почему-то называли «финтифлюшка». Дорка отжала тряпку, разложила у входа, потом подумала: опять упрут, не напасёшься, бросила назад в ведро.

— Иди сюда, мам Дора! — позвала Райка.

— Что ещё? У тебя за прилавком убирать не буду, сама насрала, сама и чисть, я вам не прислуга. После работы, как положено, помою — и всё.

— Да иди сюда, дура! Ей хотят, как лучше сделать, а она брыкается! — Райка из-под прилавка достала своё пальто.

— На, мерь!

— Не, у меня нет денег, зачем вещь портить.

— Мерь, кому говорю! На тебе оно лучше сидеть будет.

Дорка обтерла о халат влажные ладони, поправила волосы и неловко расславила руки.

— Давай лезь в рукав, принцесса, — Райка быстро застегнула на Дорке пальто, сразу на все пуговицы.

— Теперь шляпку нацепить и в кафе-шантан, — смеялись женщины. Пальто действительно словно на Дорку сшили, прямо по фигуре,

— Ну, красавица, носи на здоровье! — запрокинув головку, свысока оглядев продавщиц, на весь зал громко забасила Райка.

— Рай, а мне? Я тоже хочу!

— А ты только хотеть и можешь! — лукаво подмигнув, съязвила довольная Райка. Все покатились от хохота, давненько такого развлечения не было. Только Дорка стояла посреди зала и не знала, что ей делать. На помощь пришла Надька, она вышла из-за прилавка, подвела подругу к зеркалу: «Бери, Дора, что-нибудь подарим ей тоже». Пальто, хоть и было сшито из старых флотских брюк, но материал добротный, и почти не выгоревшее, выглядит прилично. Сама Райка его уже не носила, что толку держать для моли. На толчок носила, так никто даже не подошел — зря день потеряла. А так, пусть эти сучки завидуют, вон как рты свои пооткрывали, аж слюни капают. Правильно Райке мать посоветовала: «Что ты с этим говном возишься, подари какой-нибудь бабе из магазина, свой человек у тебя будет, всё лучше, чем моль проест». Райка плавающей походкой прошлась к зеркалу в центре зала, повертелась, подкрасила губы, но продавцы уже разошлись по своим отделам, уселись поудобнее, чтобы покемарить, пока есть такая возможность.

Вечером, по настоянию Нади, Дорка в парикмахерскую пошла в новом пальто. Там никто ее обновки не заметил. Не до нее. Дела там тоже не блистали, клиентов не было, не сезон, мастера обучали учеников и, завидев женщину, начали приставать: «Дор, а Дор, давай мы тебя пострижем, причёску сделаем бесплатно!»

— Нет уж, увольте. Спасибо, такие мастера ещё уши отрежут!

— Трудный ты случай, Дора, непробиваемый.

Директор парикмахерской уже вторую неделю ничего ей не платил, бегал от неё — то пораньше уйдёт, то говорит, что занят. Но сегодня, слава Богу, сказал, чтобы зашла к нему когда закончит с уборкой. Дорка тщательно всё протёрла и тихонечко постучала в дверь кабинета.

— Заходи, дорогуша, разговорчик есть.

— Дор, не буду ходить кругами, дела сама видишь — вернее, никаких дел. Сам еле концы с концами свожу. Ставка есть, но коллектив решил, поскольку работы нет, сами убирать за собой будут, а ставку делить. Понимаешь? Так коллектив решил! Что делать? Ты знаешь, как я к тебе отношусь, если что — обращайся. Да, Дорочка, если что продать, то только ко мне, ни с кем не связывайся, опасно, кругом ещё те курвы, им на копейку верить нельзя, с потрохами сдадут за милую душу. А мы с тобой как-никак проверенные. Да ты девок своих, этих жлобих деревенских, к нам сватай. С клиентами беда, скорей бы лето. Вот всё, что собрал, прости.

Он сунул ей в руку несколько смятых бумажек. Дорка вернулась в зал, надела своё новое пальто и выбежала на улицу. Никто из мастеров даже не попрощался с ней.

Кого присылать? Девчонки сами в магазине стригут и красят друг друга получше этих задрипанных мастеров, и бесплатно. И совсем они не жлобихи деревенские, взять хотя бы ту же Райку, да и другие девчата. Сельские, это правда, но все учатся, ещё год пройдёт, они фору любой одесситке дадут. Перебили одесситов, уже на её памяти второй раз, первый после гражданской.

Отец у матери часто спрашивал: «Циля, где ты нормального одессита видела? Шоб я так жил, как он одессит, как вам это нравится? Вечерним поездом вчера приехал из Недрыгайловки, а сегодня он уже хочет иметь в Одессе слово. Шоб я так жил, как он одессит».

В выходной все-таки решили сходить на Ольгиевский спуск, на разведку. Может, они напрасно переживают, и у этих людей всё нормально? Солнышко припекало, но погода обманчивая, только свернули в переулок, а там ледяной ветер с моря, пыль засыпала глаза, весна никак не пробьётся. Дорка застегнула пальто на все пуговицы, бегом пробежали переулок. Хорошо, что Вовчика не взяли, пусть с девочками играет. Скоро лето, нагуляется ещё на улице. Они пересекли трамвайную линию, вот и Старопортофрантовская, Комсомольская теперь, и рва нет, засыпан. Одесса на этом месте больше не кончается. Воняет только жутко. Это с городской канавы тянет, говно одесское в море плывет. Как люди здесь живут, или своё говно не пахнет? Там Слободка, в горку — и Суконная фабрика.