Дневная красавица - Жозеф Кессель

Временами, когда Северина вспоминала о своей немалой когда-то гордости, которой она обладала так долго, ей начинало казаться, что на месте ее осталось незаполненное, пустое пространство. От такого же непонятного душевного вакуума мучился и Пьер. Ему не удавалось вновь обрести ту абсолютную простоту и ту чудесную легкость жизни, которые ему давала некогда близость Северины. Восторг от сознания, что страхи, грозившие разрушить его жизнь, оказались напрасными, некоторое время уберегал его от собственной проницательности. Однако вскоре Пьера стало удивлять неестественное и затянувшееся смирение жены. Внезапные перемены настроения можно было объяснить расшатанностью нервов, но как понимать эту боязливую и жалобную нежность, эту торопливую готовность услужить, это полное отсутствие собственной жизни и интересов у молодой женщины, которая еще месяц назад так привлекала его своим волевым характером и своей настолько естественной гордостью, что она казалась такой же неотъемлемой ее частью, как, например, ее сердце?

Пьер не мог найти ни одного сколько-нибудь приемлемого ответа на мучившие его вопросы. Он больше не сомневался в любви Северины, мало того, никогда еще его уверенность в ее любви не была такой сильной, но она не приносила ему радости, а только усиливала беспокойство. Временами ему невольно вспоминался тот день, когда он впервые увидел Северину растерянной: она рассказала ему тогда об истории с Анриеттой… о домах свиданий. Но он тут же отбрасывал этот вариант. Северина была не из тех, на кого могли подействовать чувственные образы, да еще такого рода. Пьер мучился, каждое утро надеясь вновь увидеть на лице Северины черты властности, которых так недоставало для его счастья, но каждое утро он неизменно видел рядом с собой покорное существо, единственной заботой которого было угождать ему. Северина отдавала себе отчет в том, что любовь ее вопреки всему принимает форму рабской покорности, но ничего не могла с собой поделать. Она взирала на Пьера из глубины той ямы, куда упала, и он казался ей стоящим так недосягаемо высоко, что это угнетало ее. И в то же время он стал ей еще более дорог. Чувствуя себя страшно постаревшей, она боготворила его молодость и чистоту. Но чем больше она любила его, тем больше мучилась из-за тех страданий, которые сама же и доставляла ему.

Забыть об этой безысходной ситуации Северине удавалось лишь на улице Вирен. Стоило ей переступить порог дома госпожи Анаис, как образ Пьера тут же исчезал. Это был верный признак ее любви к нему. Та же любовь, обрекавшая ее на невыносимые муки, толкала Северину к госпоже Анаис уже не три раза в неделю, а каждый день.

Ежедневная проституция не приносила ей ничего, кроме усталости и тоски. Дома же ее ожидал Пьер со своими переживаниями. Вконец измученная постоянными потрясениями, Северина не раз мысленно спрашивала себя, возвращаясь домой по ставшей ей родной набережной, как долго еще холодная вода Сены сможет удерживать ее от чуть было не предпринятого однажды шага. Как знать, может быть, речникам в один прекрасный день и пришлось бы извлекать из воды ее окоченевший труп, если бы за свои долгие и неоплатные муки она не получила в конце концов награду.

Вознаграждение пришло к ней однажды вечером, когда Северина, по обыкновению оскверненная и разочарованная, уже готовилась попрощаться с госпожой Анаис. Она направилась к гардеробу за своей шляпой, и тут в дверь позвонили. По тому, как госпожа Анаис их позвала, обитательницы заведения догадались, что работа будет малоприятной. Они не ошиблись. Ждавший их клиент был пьян. Одетый в блузу, какие носят рабочие Центрального рынка, он поглядывал то на свои грязные башмаки, то на обстановку явно понравившейся ему комнаты. Его очень крепкие рабочие руки лежали на коленях.

– Вот эту, – сказал он, кивнув головой в сторону Дневной Красавицы, – и стаканчик рома.

Пока он пил ром, Северина раздевалась. Он молча наблюдал за ее движениями. Взял он ее без единого слова. Тело у него было тяжелое. У него вообще все было более плотным, чем у других мужчин, даже белок, даже радужная оболочка глаз. Северина, почувствовав вдруг грубое исступление этого тела, его животное сладострастие, застонала еще неведомым ей стоном. Тут на ней удовлетворялось уже не какое-нибудь цивилизованное, мелочное желание, а желание всех тех троих мужчин, погоня за которыми бросила ее в эту постель. Мужчина из тупика, мужчина с неприличным затылком, кочегар с баржи утоляли на ней свою потребность в лице того, кто давил на нее сейчас своей огромной массой, терзая ее узловатыми ручищами. Северину захлестнула такая волна наслаждения, какой она еще не знала. Ее лицо отражало изумление и страх. Она слегка заскрежетала зубами, а потом внезапно на лице у нее появилось такое выражение покоя, блаженства и юной свежести, что любой другой на месте мужчины, добычей которого она стала, был бы потрясен.

А этот положил на ночной столик не раз клеенную и переклеенную купюру и ушел.

Северина еще долго продолжала лежать без движения. Она знала, что ей нужно быстрее уходить, но это ее мало заботило. Ей казалось, что отныне она уже ничего не будет бояться. Она только что обрела такое благо, на которое другие и смотреть-то не имеют права. Наконец-то она после своего долгого, жуткого бега достигла цели, и вот теперь оказалось, что финиш является стартом. Ее духовная радость даже превосходила всколыхнувшую ее до основания физическую радость. Что-то, значит, оправдывало все те усилия, которые она делала после своего выздоровления и которые казались ей отвратительным в своей бесполезности безумием. Она обрела то, что искала вслепую, и это достояние, полученное ценой такого ада, дурманило ее какой-то странной, огромной гордостью.

Шарлотта сочувственно спросила у нее:

– Тебе было не слишком неприятно с этим животным?

Северина ничего не ответила, лишь заливисто засмеялась. Женщины дома Анаис в изумлении переглянулись. Только теперь они заметили, что до этого Дневная Красавица никогда не смеялась.

Пьеру в тот вечер тоже пришлось удивляться Северине.

– Мы поедем ужинать за город, иди живо лови машину, – приказала она радостным, не допускающим возражения голосом.

Северина не пыталась выявить те элементы, которые лежали в основе ее чувственного откровения. Ей не хотелось исследованием нарушать целостность своего открытия. Она даже не спрашивала себя, каким образом смогла бы повториться та восхитительная молния, что пронзила ее. Узнав, что эта молния существует, что она хранится у нее в лоне, Северина была уверена, что теперь она будет сверкать всегда. Однако ни одному из тех, кто выбирал Северину в течение последующих дней, не удалось ее зажечь; молодая женщина, нетерпеливая, возбужденная, безуспешно пыталась получить наслаждение, которое, будучи один раз пойманным, вновь бежало от нее. И Северине стало ясно, что для наслаждения ей требуются особые условия, но какие именно, сказать она не могла. Вскоре ей представился случай проанализировать собственные ощущения и разобраться в самой себе.