Грех - Ася Калиновская

– Зоя, ты виделась сегодня с Петром?

Она весь день и вечер готовилась к этому вопросу, но все равно растерялась от его прямоты и от вопрошающего взгляда мужа.

– Да, виделась. Он приходил на детскую площадку, когда мы со Стасиком гуляли.

– И все? Больше ничего? Он заходил в наш дом?

– Ну что ты, Виктор! Зачем же я его буду приглашать?! Я удивилась, ты же мне не сказал, что он приехал, немного растерялась. Он спросил, где наш сын, сказал, что Стасик на тебя похож. А потом он ушел, – женщина в этой части своего ответа была честна, говорила искренно и даже с оттенком возмущения, Петр действительно дома у них не был, с площадки он ушел… Вот только о дальнейшем развитии событий она рассказывать не собиралась, а Виктор больше ничего и не спрашивал. Он только понял, что случившаяся по дороге на полигон «болезнь» Петра была задумана заранее, что придумал он ее, чтобы встретиться с Зайнап. «Неужели? Неужели Зайнап и он??» – Виктор запретил себе дальше утопать в подозрениях и ревности, выпил еще рюмку водки и лег спать. Отдельно, на диване:

– Мне очень рано вставать! Ты спи, не провожай меня утром.

Петр проспался, своими ногами дошел до трапа самолета, все уже поднялись на борт, а он вдруг приостановился, постоял несколько секунд, развернулся, отозвал Виктора. «Вот, передай Змейке моей сережку, она ее вчера у меня потеряла, горяченькая моя!» – осклабился нагло в лицо Виктору, развернулся, побежал к самолету.

С летного поля Виктора увезли в госпиталь, в реанимацию, где он пробыл четверо суток. Зайнап туда не пускали, только вещи ей отдали и сережку:

– Еле-еле из руки вытащили, как зажал в кулаке – разжать не могли.

Зайнап сразу все поняла. Она обнаружила отсутствие сережки, когда примчавшись домой, стала яростно смывать с себя гадливость, грех и стыд. Тогда она подумала, что мочалкой сорвала серьгу, и ту унесло потоком воды, ей так было удобно думать, чтобы не допустить мысли: сережка осталась у Петра.

Ей не хотелось жить, она не могла себе простить, что поддалась на шантаж, знала же, что подлость Петра безгранична, что он никогда не держит слова.

Надо было самой все рассказать Виктору еще тогда, когда он просил ее руки – об арыке, о ребенке, ведь все тайное когда-нибудь становится явным. Не рассказала: за себя испугалась и Сонину тайну выдать не могла, эта тайна была за семью печатями. «И сейчас ничего не скажу, – решила Зайнап, – ни за что не признаюсь, что была у Петра. Ни за что! Перед Виктором оправдаюсь, он не сможет мне не поверить».

После госпиталя Виктора направили на долечивание в санаторий. Ехать он решил один, без семьи. Тем более что начинался учебный год, Зайнап нужно было выходить на работу. Конечно, она нашла бы замену, но было понятно: Виктор хочет побыть один. Ему было необходимо.

Накануне отъезда между супругами состоялся разговор, начал его Виктор:

– Зоя, ты по-прежнему любишь Петра? Ты ведь встречалась с ним?

– Да, встречалась, я тебе рассказала…

Виктор на полуслове оборвал жену:

– Ты понимаешь, о чем я говорю, что имею в виду. Скажи мне честно.

– Я говорю честно – я ненавижу Петра, он мне столько причинил, что на пять жизней хватит.

– Откуда он взял твою сережку?

– Наверное, там, на площадке, он взял меня за голову руками, хотел поцеловать, я вырвалась, и, наверное, сережка упала.

– Зоя, ты вспоминаешь его, я знаю. Ты называла его имя во время нашей близости и не замечала этого. Я хотел все забыть, но новая ваша встреча разрушает все – веру в твою любовь. И может быть, даже нашу будущую совместную жизнь. Я должен все хорошенько обдумать и принять решение. И ты как следует обо всем подумай. Писем писать не буду, и ты не пиши.

Вернулся Виктор через месяц, привез гостинцы Стасику и Зайнап. Мальчик бросился к отцу, обхватил, как маленький паучок, руками и ногами:

– Папочка, папочка! Как я тебя люблю, я так по тебе соскучился! Мне и поиграть не с кем – мама или плачет, или тетрадки проверяет.

– Все, сынок, я вернулся, все у нас будет по-прежнему хорошо, и мама плакать не будет.

С этого времени Зайнап стала смотреть на Виктора с виноватым заискиванием, как собака смотрит на своего хозяина. Виктор много не говорил, сообщил, что семью он не разрушит, у его сына должен быть отец. Родной отец, добавил он.

– И пока я жив, я буду с вами. Я постараюсь не думать о прошлом, и мы с тобою эту тему закрываем. Навсегда.

Сказать сказал, но прежних отношений между супругами не было. Зайнап еще более истово ухаживала за мужем, в доме всегда был порядок, чистота; всегда свежая вкусная еда; он был обстиран и отглажен, и она всегда, как верная собака, ожидала мужа и встречала его на пороге.

Вопрос об увольнении Виктора из армии по состоянию здоровья пока закрыли, он снова был в хорошей физической форме, организм был молодой, натренированный, не разрушенный вредными привычками – Виктор не курил и выпивал редко, только по случаю и очень помалу. Вот и справился с недугом.

Их снова перевели к новому месту службы. Зайнап, как и ее старшая сестра, Соня, всегда уезжала вместе с мужем, в неведение, в бездалье, но – вместе!

Виктора назначили командиром полка. Он, как всегда, полностью отдался службе, на первых порах дневал и ночевал на работе, пока во всем не разобрался и не навел порядок, который он считал обязательным в армии.

Умерла мать Зайнап. Она на похороны поехала одна, без мужа. Виктор считал своим долгом проводить свою тещу в последний путь, он искренне любил и уважал эту женщину, разумную и спокойную, как родную мать. В те редкие, может быть, раза три за их совместную жизнь с Зайнап приезды ее к ним в гости она была всегда приветлива, всегда улыбалась и всегда баловала Виктора всякими вкусностями. В их отношения с Зайнап она никогда не вмешивалась, советов не давала, а его иначе, как сынок, никогда не называла. Она была очень мудрой и хорошей, эта женщина.

Виктор рвался на похороны, но обстоятельства складывались так, что служба его не отпускала. Зайнап успокоила мужа: ну что ж, бывает, я поеду, а уж потом когда-нибудь съездим на могилку. Она так боялась, что он увидит Галочку, она сама боялась этой встречи.

Дверь ей открыла высокая белокурая, красивая, с огромными, в пол-лица, голубыми глазами девушка – ее и Петра дочь, сомнения в этом не было.

– Вы моя тетя Зайнап? Проходите. Мам, к нам приехали.

Соня со слезами принялась обнимать сестру, обе плакали горько и безутешно.

Проводили мать в последний путь, похоронили на кладбище в Эстонии, где в это время жили Соня, Тимофей Сергеевич и Галочка.

После поминок, отправив всех по домам, а Тимофея Сергеевича спать, сестры наконец остались одни. Галочка давно умчалась гулять.

Соня рассказывала сестре о матери, ее последних месяцах жизни, сердце ее совсем сдало, она совсем уже не выходила из дому, все больше лежала.

– Знаешь, что она говорила напоследок? Она просила, слово с меня взяла, что я тебя никогда не оставлю, никогда. Она что-то чувствовала или ей казалось, но вдруг начинала тревожиться, беспокоиться, говоря, что у тебя что-то случилось, она чувствует какую-то беду.

– Сонечка! Мамино сердце ее не обмануло. Со мною действительно случилась беда, такая, Соня, беда, непоправимая. И Зайнап рассказала сестре о встрече с Петром, о его подлости, о своей слабости, о болезни Виктора – обо всем без утайки, все выложила, до последнего факта. Говорила и плакала: что ж ее судьба так наказывает? Вот уж сколько лет Петр, как страшное наказание, не оставляет ее в покое.

– Как же Галочка на него похожа! На улице бы встретила – узнала бы.

– Да, – Соня с тяжелым вздохом прервала сестру. – Очень похожа, во всем. И внешне, и по характеру. Вот смотри, уже поздно, а ее все нет. Какая-то компания у них сложилась, от нее то табаком, то вином попахивает, отвечать на вопросы отказывается, огрызается. Вы, говорит, старые уже, что вы в жизни понимаете? И не мешайте мне жить. Тимоша никогда не пил, а теперь после скандалов рюмку-другую пропускает, иначе сердце у него болит. Как будто от водки легче будет?

Теперь плакала Соня, а Зайнап пыталась ее успокоить, но чувство вины раздавливало ее – это из-за нее Соне досталось нести тяжкую ношу, воспитывать непокорную дочь Петра, ветку от ветки, плод от плода.

Галочка к этому времени вовсю гуляла с парнями, втайне от родителей сделала аборт. Родители пытались уговорить, урезонить, даже закрывать пытались, так она сиганула из окна второго этажа, и ничего, кроме открытой злобы и издевательств над собою, в ответ не получали.

Она уходила, а они себя «успокаивали», Соня присоединялась к Тимофею Сергеевичу; наливали по рюмке, по второй, по пятой, пока не сваливал их сон. Шла тяжелая, непримиримая вражда между родителями и дочкой. И в этой борьбе победу одержала она; она жила, как хотела, а они спивались от горя и безысходности. До того страшного вечера, когда Соня, истерзанная переживаниями и тревогой за дочку, приняв приличную дозу алкоголя на пару с Тимофеем Сергеевичем, почти в беспамятстве все рассказала своей восемнадцатилетней приемной дочери.