Портрет Дженни - Роберт Натан

— О чем ты думаешь, Дженни? — спросил я.

— Так, обо всем и ни о чем… О том, как вечна эта весна, которая приходила и будет приходить еще бессчетное число раз, что бы с нами со всеми ни случилось. И это солнце, эти птицы, поющие для нас, как пели для тех, кто был вчера, и споют для тех, кто будет завтра…

— Завтра, — повторил я. — Но когда же оно настанет, наше завтра?

— Разве ты не понял? — Она погладила мою руку. — Наше завтра всегда с нами. И вот сейчас. И в тот самый первый вечер в парке. Помнишь?

И вместо ответа я тихо пропел:

Откуда к вам пришла я,

Никто-никто не знает.

И с песенкою этой

Иду-бреду по свету.

И с благодарным удивлением взглянув на меня, она подхватила:

Ветер задувает,

Тучки проплывают,

И лишь Бог все знает.

— Ты пела тогда иначе, — возразил я. — «И никто не знает».

— Никто, — кивнула она. — Но Он знает. — И ее теплые родные губы прижались к моим губам.

…Потом мы бродили по леску в зеленой весенней тишине, нарушаемой лишь пением птиц. Возле маленького ручья мы набрели на целую семейку прячущихся в траве фиалок, и Дженни стала их собирать.

— Это тебе на память, — сказала она, вручая мне букетик.

Солнце уже клонилось к горизонту, тени деревьев удлинились, стало прохладно. И мы двинулись к машине, к заждавшемуся нас Гэсу.

Глава четырнадцатая

У меня был день, до краев налитый счастьем, и какие бы беды ни обрушивались потом, мне хватит его до конца жизни. Чистого, ничем не замутненного счастья, какое выпадает на долю лишь немногих мужчин и женщин. Ибо дали даже самой светлой любви рано или поздно начинает застилать туман житейских мелочей и взаимных обид. А наше щемяще короткое счастье, радость наших встреч не омрачило ни единое облачко. До тех пор, пока не разразилось…

Дженни должна была отплыть утром на борту «Мавритании» (так странно было услышать, что она будет пассажиркой ныне уже не существующего судна). И по молчаливому уговору мы ни разу не заговорили о том, где она проведет эту ночь. Само собой разумелось, что она останется у меня.

Мы поужинали в «Альгамбре», выбрав столик, откуда лучше всего была видна моя роспись (и надо ли добавлять, что она ей понравилась). А потом мы вышли на вечернюю улицу и не спеша направились домой. Солнце давно зашло, но сумерки были еще полупрозрачны, и небо на западе изумрудно светилось. Первая звезда затеплилась над затихающим городом.

И я задал Дженни вопрос, не дававший мне покоя: она ли стояла тогда в галерее, перед картиной Элен Сойер, закрыв лицо руками?

— Да, это была я, — подтвердила Дженни. — Тебе не померещилось.

— Но почему же ты плакала?

— Сама не знаю… Понимаешь, там, на картине была река. Я даже запомнила ее название: Пэмит. Просто река и крутой берег. И вдруг мне показалось, что я откуда-то знаю это место и с ним связано что-то зловещее. И стало так тяжко на душе, что навернулись слезы… Да, я хотела подойти к тебе, но не могла: уже надо было возвращаться. И понимаешь, каждый раз, когда мне вспоминалась потом та река на картине, — сжимало сердце. Даже вот сейчас… — Она зябко передернула плечами. — Лучше б ты не спрашивал меня об этом.

— Наоборот, — сказал я и взял ее за руку. — Сейчас расскажу тебе про эту речку, которую, знаю как свои пять пальцев, и вот увидишь, глупышка, все твои страхи рассеются. Пэмит — самая спокойная и безобидная речка из всех впадающих в залив там, на Кейп-Коде. И такая неглубокая, что утонуть в ней почти невозможно. Даже маленькие ребятишки безбоязненно бултыхаются в ней и бродят в камышах. А в отлив вода так сильно отходит от берегов, что вблизи от устья все кому не лень собирают на обнажившемся дне венерок и других съедобных моллюсков.

Дженни внимательно слушала меня, но я чувствовал по ее напряженной ладони, что непонятный страх до сих пор не исчез.

— Ладно, не надо больше об этом, — попросила она. — Наверно, я и правда, глупая трусиха… Расскажи лучше о Париже — куда мне в первую очередь пойти и что увидеть. Тетя сказала, что мой коллеж находится в Пасси, — это далеко от того места, где ты жил?

Я начал рассказывать, и так незаметно мы дошли до дому. Миссис Джекис, слава Богу, было не видать. Поднявшись наверх, мы не стали зажигать огня: в сумерках казалось даже как-то уютней, комната не выглядела такой голой. Мы уселись рядышком на кровати, и я продолжил свой рассказ о Париже.

Я рассказал об Арне и о нашем мэтре Дюфуа, о Clos des Lilas, куда мы отправлялись в те нечастые дни, когда у нас водились деньжата, и о маленьком бистро на Boule Miche, где жил один из моих друзей — в комнате, похожей на корабельную каюту, и вечная река текла прямо под его окнами…

— И все это ты скоро увидишь, — подытожил я. — Даже завидно.

— Но когда-нибудь потом мы все равно побываем там вместе, правда? — Ее голова легла на мое плечо, и я ощутил волнующий запах ее волос. — Ты веришь?

И, обнявшись, мы стали обсуждать маршруты наших будущих прогулок по Парижу. Как мы непременно побываем в Люксембургском саду и обязательно станцуем на Place Pigalle в день взятия Бастилии, а потом поедем в St. Cloud и выпьем там под каштанами молодого вина…

И тут раздался стук в дверь. До конца дней буду я помнить это звук, отдавшийся, казалось, в каждой моей клетке. И когда на исходе жизни ко мне постучится смерть, я знаю: то будет точно такой же мертвенно костяной звук.

Дверь распахнулась. На пороге воздвиглась миссис Джекис — ледяное лицо, скрещенные на груди руки.

— О нет, только не здесь, не в моем доме! — Ее голос дрожал от праведного негодования. — Всему есть предел, друзья мои. Этот дом всегда был пристойным местом, и я намерена сохранить его таковым! — И, нацелив на Дженни свой гневный перст, он выкрикнула: — Вон отсюда!

На какой-то миг я словно окаменел, и это спасло и меня и миссис Джекис — не знаю, что мог бы я натворить под горячую руку и чем бы все это кончилось. Но когда я обрел дар речи, было уже поздно: Дженни встала и, отвернувшись, чтобы я не видел ее стыда, неверными шагами двинулась к креслу, где лежали ее пальто и шляпа.

— Не слушай! — вскочив на ноги, крикнул я. — Не слушай ее! Пусть убирается сама!

— Я в своем доме, — с ледяной мягкостью напомнила миссис Джекис. — Может быть, вызвать полицию?

— Прости, Эдвин. — Дженни уже надевала пальто. — Я не знала…

— Постой! — Я схватил ее за руку.

— Я сказала — вон! — снова раздалось с порога.

— Пусти! — Дженни вырвала руку с силой, которой я от нее не ожидал. — Слишком поздно, Эдвин. Уже не вернешь… — Нагнувшись, она взяла стоявший у двери саквояж.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});