Вишнёвое дерево при свете луны - Додо Вадачкориа

«С чего бы это такая перемена? — подумала я. — Вряд ли он собирался ругать меня с таким радостным выражением лица?..»

— Ты извини, — неожиданно сказал он, — мы погорячились, — быстро проговорил директор. — Но ты пойми и нас. Вы одни, без взрослых, и у вас заряженное ружьё в руках. Мало ли какой несчастный случай мог с вами произойти?..

Я молчала, понимая, что директор прав.

— Но сейчас я не об этом… Мы хотим, чтобы ты приняла участие в школьных соревнованиях юных ворошиловских стрелков!.. Как ты на это смотришь?!

— Мы предлагаем тебе принять участие в городских соревнованиях, — официально подтвердил слова директора школы военрук.

Я чуть было не подпрыгнула от радости на месте, но удержалась и вместо этого тоже очень официально кивнула в знак согласия головой.

— Ну, вот и хорошо! — обрадовался директор. — Надеюсь, что ты прославишь нашу школу!..

— Ну, о славе говорить ещё рано, — сказал военрук, — будет хорошо, если она на соревнованиях отстреляется так же метко, как на школьных занятиях. Главное, чтоб тебя не смутила обстановка стрельбища.

— Не бойтесь, товарищ военрук, — чётко, по-военному ответила я ему. — Не смутит!

— Ну вот и отлично! — сказал военрук.

Спустя несколько дней после соревнований в класс ворвался запыхавшийся Гизо. В руке у него была газета «Молодой коммунист».

За ним вошла ватага ребят.

— Джанико! Джанико! — кричали они в голос. — Да здравствует наша Джанико! Ура!

Я стояла ошеломлённая. Меня поздравляли, целовали, хвалили. Оказывается, я сдала нормы и стала ворошиловским стрелком всех трёх ступеней сразу!

В день вручения значков была ясная, солнечная погода. Я возвращалась из школы домой с Тиной в самом чудесном настроении. Прыгали на одной ножке, толкались, дурачились, пели.

Внезапно я заметила, что на противоположной стороне улицы остановился какой-то мужчина и стал смотреть в нашу сторону. И мы тоже невольно посмотрели на него. Мужчина был в военной форме. В одной руке он держал чемодан, в другой шинель.

— Кто это? — спросила Тина с любопытством.

— Понятия не имею, — ответила я. — Наверно, один из судей соревнования?..

— Смотри, он идёт к нам…

Когда мужчина приблизился, я узнала в нём того самого человека, что отобрал у нас с ребятами папино ружьё. От этого воспоминания у меня немного испортилось настроение. Тем временем мужчина подошёл к нам совсем близко. Он посмотрел на новенькие значки на моей груди и сказал:

— А ты, оказывается, действительно настоящий ворошиловский стрелок! — И незнакомец поднял удивлённо брови. — Ну, поздравляю! — и крепко пожал мне руку, потом погладил меня, как отец, по голове и тихо сказал: — Хорошо, чтобы тебе уменье стрелять никогда не пригодилось… Небо в тучах…

Мужчина посмотрел на небо. Я тоже. Небо было голубым, и я не могла понять, о каких тучах говорит военный.

— Прощайте, тбилисские девочки!.. Прощай, Тбилисо! — Военный козырнул, чётко повернулся и зашагал по направлению к вокзалу.

— Почему прощайте? — крикнула Тина. — До свидания!..

Военный обернулся и крикнул:

— Может, и до свидания!..

— Что эти взрослые в последнее время всё говорят про войну да про войну? — сказала Тина.

У ворот нашего дома мы весело простились. Мы не знали, что пройдёт совсем немного времени и мы поймём, о каких тучах и на каком горизонте говорил тот мужчина в военной командирской форме, который вместо «До свидания!» сказал нам «Прощайте!» и которого мы больше не видели.

Говорящая тарелка

Маленькое окно с голубой рамой утопало в цветах. На окне висели белоснежные кисейные занавески, по бокам завязанные голубыми бантами.

В доме жил школьный сторож со своей женой. Сторож был неразговорчив, зато сторожиха, тётушка Люба, была весёлая и смешливая за двоих и тем самым уравновешивала всё в своём доме. Пословицы и поговорки так и сыпались с её языка. Ещё сторожиха любила вязать. Крючком обвязывала она скатерти и косынки, спицами петля за петлей выводила она узоры шалей и пёстрых шерстяных носков.

У этой полной и белолицей женщины пунцово алели щёки. Чёрные глаза веселились. Она повязывалась красивыми косынками. Надевала нарядные юбки, а сверху носила разноцветные, сшитые на блестящую сторону широкие блузки с оборками.

В её комнатах всегда стоял запах чего-то вкусно испеченного, а из кладовки постоянно распространялся возбуждающий аппетит аромат остропахнущих приправ и маринадов.

Она никогда не приходила с пустыми руками, что-нибудь приносила с собой. На подносе красиво раскладывала красную от свёклы маринованную капусту, кочан был разрезан на четыре части, сбоку клала маринованные листья сельдерея и чесночные дольки, и всё это украшала круглыми ломтиками свёклы. Иногда приносила зелёные маринованные помидоры, начинённые зеленью и шафраном.

Она любила говорить с мамой.

— Степенная вы женщина, дорогая моя, — говорила она моей маме, словно угощая её вкусными словами, — всё-то вы знаете, обо всём-то вы имеете своё суждение. Прошу вас, моя любезная, если вам не трудно, расскажите мне о своих светлой души предках, расскажите, пожалуйста, мне так интересно будет услышать о них… — при этом она старалась поудобнее устроиться в кресле, незаметно считая про себя петли вязки…

Или говорила она:

— Сердце у меня болит за вас, почему вы не полнеете? Посмотрите-ка на меня, какая я дородная.

Мама улыбалась. Соседка не знала, что мама гордилась своей стройной фигурой.

Моего отца она почему-то боялась и избегала встречи с ним.

— Ой, ой, кажется, они идут… Я сейчас уйду, я лучше потом приду… Когда они на охоту или в город уедут, — и торопливо вставала со стула, но мама удерживала её.

Впрочем, тётушка Люба очень уважала моего отца и стеснялась его.

— Здравствуйте, уважаемая! — говорил он, вежливо кланяясь соседке. — Сидите, уважаемая Люба! Сидите! Сидите! И почему это вас так волнует моё появление? — улыбался папа. — Ваши маринады такие вкусные, так хорошо приготовлены, просто язык можно откусить от удовольствия.

— Дай бог вам здоровья, очень рада, что вам нравится моя кухня! — И несмотря на мирный разговор, она тут же старалась улизнуть из нашего дома.

Отец силой усаживал её за стол обедать или ужинать. Она ела с аппетитом и говорила без умолку обо всём на свете. Сама смеялась, уголком косынки кокетливо вытирала глаза и уголки рта. И мы смеялись от всего сердца.

Однажды соседка принесла маме цветущую красную герань в горшке. Мама обрадовалась, вертела горшок в разные стороны, с маленького круглого столика убрала вазу, поставила её в другое место, а вместо неё поставила горшок с цветами.

— Ах, как оживил этот красный цвет всё вокруг! — говорила мама, улыбаясь.

— Ты так любишь цветы? — радовалась тётушка, переходя с мамой на «ты». — Буду знать, дорогая, — сказала она, как всегда уютно устраиваясь в кресле и принимаясь за вязание.

В это время в дверях появился отец, видно было, что он не один. Мама быстро встала и пригласила гостя. В комнату нерешительно вошёл невысокого роста мужчина с большими глазами. Гость поклонился с достоинством.

За столом гость Михаил всё время говорил о цветах и садах. Оказывается, он был садовод-художник. Маме он подарил фиалки в длинном дощатом ящике.

— Они цветут зимой и летом, — сказал Михаил. — Он попросил внести в комнату стол и поставил на него длинный ящик с фиалками. Маме он объяснил, как нужно за ними ухаживать.

Вдруг дядя Михаил повернулся ко мне и попросил принести два гвоздя и вбить их в стену. Над цветами он повесил клетку с канарейками, сказав, что у двери на сквозняке они могут простудиться.

…Однажды папа привёз из города свёрнутый лист и отдал Котэ.

Котэ догадался, что мог привезти отец, и улыбнулся. Брат встал на стул, одним коленом оперся о стол с цветами, снял со стены клетку, потом выдернул гвозди и отдал мне.

— Принеси стул и помоги, пожалуйста, — попросил он меня.

— А канарейка? — удивилась я. — Можно, мама?

Мама кивнула и улыбнулась.

Котэ обрадовался, посмотрел на меня и развернул рулон. Картина изображала Ленина на фоне красного знамени.

У Котэ сияли глаза. Клетку с канарейкой он поставил на стол между цветами.

После обеда Котэ стал собираться.

— Куда ты уходишь? — спросила его бабушка.

— В красный уголок, — ответил он.

— А что это такое? — спросила бабушка.

— Красный уголок? Это вроде клуба. В клубе, в красном уголке, рабочие и крестьяне учатся грамоте, потом слушают радио…

— Это хорошо, — сказала бабушка, а потом спросила: — А что такое «слушают радио»?

Котэ и папа улыбнулись.

— Потерпи немного, — ответил папа, — и узнаешь.

Через неделю папа привёз из города завёрнутый в бумагу какой-то предмет, который напоминал тарелку, только чёрную. Меня охватило какое-то волнение, не то страх. Вернувшись из школы, с портфелем в руке, я долго стояла и смотрела на двух мужчин, влезших на телеграфный столб. На ногах у них были железные когти, которые вцепились в столб. Мужчины как бы висели в воздухе и преспокойно работали. Привинтив к крыше нашего дома две фарфоровые катушки, закрепили провод и потом по стене ввели этот провод в комнату. Затем один из них из сумки с инструментами достал штепсель и привинтил к стене, потом он раскрыл завёрнутый в бумагу громкоговоритель, поправил шнур и включил в штепсель. Чёрная тарелка стала шуметь, потом послышался странный писк, потом музыка.