Кутузов - Лидия Ивченко

Первым признаком того, что юный дворянин движется в правильном направлении к своему возвышению, являлась служба при штабе влиятельного вельможи. Судя по всему, Илларион Матвеевич Голенищев-Кутузов сделал все от него зависящее, чтобы его сын был замечен и по достоинству оценен представителями высшего общества Северной столицы. Юный Кутузов был на отличном счету у могущественного графа П. И. Шувалова, он даже был зачислен в свиту ближайшего родственника Петра III, который, как известно, любил Голштинию гораздо больше, чем Россию. «Отличные дарования, исправность в службе и примерная расторопность Кутузова, — достоинства, кои во всякое время были одними из лестней-ших украшений юных воинов, не замедлили обратить на него внимание начальства…»20 Но на начальстве его «фортуна» не закончилась. Он с отроческих лет попал в поле зрения великой княгини Екатерины Алексеевны…

«Век осьмнадцатый» был наполнен именами и событиями, без которых невозможно представить М. И. Кутузова, прожившего сорок с лишним лет до того, как привычный для него старый мир был безжалостно сметен революцией во Франции и Наполеоновскими войнами. Но даже эти грандиозные события не уничтожили память. Биографы полководца не обращают особого внимания на то, как много он оставил в прошлом, не только с точки зрения военных побед, дипломатических и придворных успехов. В прошлом сформировались его знания, убеждения, привычки, взгляды на жизнь, манера поведения, с которыми Кутузов не расставался до конца своих дней. В начале XIX столетия многое из того, чем он дорожил и от чего не хотел отказываться, вызывало порицание и даже отвергалось. Но по меркам XVIII столетия Кутузов был идеальной моделью «просвещенного дворянина», созданного наставниками по «проекту» Петра I в царствование его дочери Елизаветы Петровны и вступившего в большую жизнь при Екатерине П. Впоследствии он не собирался начинать жизнь с чистого листа, как это делали революционеры всех времен, отказываясь от прошлого. Он знал, его так учили, что прошлое — опора в настоящем и уж кто-кто, а он сможет с Божьей помощью применить свои знания и способности в другую эпоху при худших обстоятельствах…

Жизнь в столице — это не только благоприятная возможность для карьеры и сказочная роскошь дворцовых забав, это еще и ценнейшая возможность получить лучшее чем где бы то ни было образование, получить доступ к книгам, встретиться со знаменитыми людьми, наконец, посетить театр. На протяжении всей своей жизни Михаил Илларионович очень любил театр. Именно в середине XVIII века закладывались основы русской оперы и русского балета. Причем опера в середине века могла продолжаться четыре часа, включая в себя, кроме сольного и хорового пения, декламацию и балет. Постановки поражали своим великолепием: гигантские живописные декорации, нарядные платья актеров, совершенство музыкального сопровождения… К этому добавлялась сложная система театральных механизмов. Основному представлению предшествовал так называемый пролог на актуальную тему. Так, в 1759 году в честь тезоименитства императрицы Елизаветы Петровны и победы русской армии при Кунерсдорфе был поставлен пролог под названием «Новые лавры». Автором либретто был знаменитый драматург А. П. Сумароков. Как знать, не было ли в числе зрителей и нашего героя, который в то время уже находился в Санкт-Петербурге? Огромный хор славил Елизавету, балет сочетался с игрой знаменитых драматических актеров, в том числе Федора Волкова и Ивана Дмитревского. Само действие было чрезвычайно сложным: во время пения «облака закрывают богов, а потом расходятся и открывают Храм славы. Во храме видима сидящая Победа с лавровою ветвию и россияне, собравшиеся торжествовать день сей. Потом слышно необыкновенное согласие музыки. Является российский на воздухе Орел. Россиянин приемлет пламенник и к себе других россиян созывает воспалите благоухание. Нисходит огонь с небеси и предваряет предприятие их. Орел ниспускается и из рук Победы приемлет лавр». Кому мог быть понятен этот тяжеловесный, перегруженный аллегориями «официоз»? Но образованный человек XVIII века легко читал язык символов, с помощью которых он мог выразить любое событие. Определенные требования предъявлялись и к актерской игре: театральный зритель той эпохи не смог бы смотреть современный спектакль, он просто не понял бы происходящего на сцене. Достаточно обратиться к «Рассуждениям о сценической игре» Ф. Ланги, чтобы понять разницу во вкусах между современными «театралами» и поклонниками Мельпомены того времени. На сцене запрещалось «подражать простому естественному разговору, в котором собеседники имеют в виду только друг друга». Прежде чем ответить на услышанные слова, актер должен был игрою изобразить то, что он хочет сказать, так, «в сильном горе или в печали можно и даже похвально и красиво, наклонясь, совсем закрыть на некоторое время лицо. Прижав к нему обе руки и локоть, и в таком положении бормотать какие-нибудь слова себе в локоть, или в грудную перевязь, хотя бы публика их и не разбирала — сила горя будет понятна по самому лепету…». Каждый человек живет по законам своего времени. Можно себе представить, с каким волнением Кутузов следил за тем, как актер при удивлении «обе руки поднимает и прикладывает несколько к верхней части груди, ладонями обратив к зрителю», а при отвращении обязательно «поворачивает лицо в левую сторону, протянув руки, слегка подняв их в противоположную сторону, как бы отталкивая ненавистный предмет».

Если бы не жизнь в столице, где бы Кутузов увидел «фейерверочные огни», которым со времен Петра I придавалось значение воспитательного элемента? «Сопровождаемые иллюминацией, салютом, музыкой, фейерверки, вероятно, представляли собой поистине сказочное зрелище. Из полной темноты внезапно появлялись сад с огненными деревьями; „великий бассейн, огненному озеру подобный, посреди которого стоит статуя, представляющая Радость и испускающая великий огненный фонтан“, а вокруг бассейна — „великое множество по земле бегающих швермеров, ракет и других прыгающих по всему сему пространству сада огней, которые своим журчанием, треском, лопаньем и стуком немалую смотрителям подают утеху“»21. Как явствует из истории 2-го кадетского корпуса, его выпускники должны были досконально знать искусство «пускания фейерверков». Можно себе представить, какой восторг испытывал двенадцатилетний Михайло Голенищев-Кутузов не только от созерцания, но и от своей причастности к этим «утешительным» забавам!

Вероятно, Михаил Илларионович при всей старательности и ответственности не добился бы таких быстрых и значительных успехов в науках, если бы круг его общения замыкался бы только Илларионом Матвеевичем и сослуживцами по корпусу. Именно в Петербурге в начале 1760-х годов судьба свела его с земляком и родственником-однофамильцем — Иваном Логиновичем Голенищевым-Кутузовым, который «был замечательно скромен и шутя называл себя простым Торопецким дворянином, о котором все молчат»22. Не от него ли Михаил Илларионович перенял впоследствии привычку именовать себя «простым Псковским дворянином»? Сын флотского офицера, Иван Логинович был почти на десять лет моложе отца нашего героя. В 1742 году он был зачислен в Сухопутный шляхетский корпус, но в 1743 году переведен в Морской, потому что Петр I завещал дворян Новгородской губернии (а родители Ивана Логиновича имели земельные владения и в этой губернии) по преимуществу определять офицерами на флот. С флотом была связана вся его дальнейшая жизнь: он ходил в плавание гардемарином, мичманом; в начале 1750-х командовал небольшим фрегатом, на котором плавал в Архангельск и обратно, а в 1759 году был произведен в капитаны 2-го ранга и командовал кораблем «Северный орел». Кроме того, Иван Логинович был известен всем как человек ученый, поэтому в 1762 году он был назначен директором Морского кадетского корпуса. В «Русском биографическом словаре», посвященном самым знаменитым россиянам, о нем сказано: «В истории русского флота Ивану Логиновичу Кутузову принадлежит видное место, потому что он сорок лет стоял во главе единственного тогда у нас морского учебного заведения; через его руки прошло свыше 2000 морских русских офицеров и в последние годы его жизни все офицеры русского флота (выделено мной. — Л. И.), начиная от контр-адмирала и ниже, были воспитанниками Морского корпуса за время начальствования над корпусом И. Л. Кутузова. Он посвящал постоянно этому учебному заведению большое внимание. Его заботами оно снабжаемо было всегда хорошими преподавателями; он умел всегда выхлопотать нужные для развития училища средства. В 1771 году сильный пожар уничтожил почти все здания Морского корпуса; пришлось перевести воспитанников в Кронштадт. Адмиралтейств-коллегия постановила прекратить на время, за недостатком места, прием новых воспитанников, — Кутузов сумел устроить в Кронштадте помещение кадетов так, что занятия могли идти правильно, и оказалось возможным принимать и новых учеников; в 1777 году Коллегия поручила ему выработать лучшего обучения и приготовления штурманов. Обладая солидными специальными сведениями, Кутузов был вообще деятельным, энергическим человеком, которому были не чужды довольно разнообразные и широкие интересы. В 1764 году он напечатал „Собрание списков, содержащее имена всех служивших в российском флоте флагманов, обер-сарваеров и корабельных мастеров“ — это издание заключает много точных хронологических дат и замечательно, как первая попытка русской морской истории; в том же году Кутузов издал перевод сочинения Госта „Искусство военных флотов“; в 1789 году перевод этот вышел вторым изданием; в 1765 году Кутузов издал перевод Вольтерова „Задига“, — второе и третье издание этого перевода вышли в 1788 и 1795 годах; в 1788 году вышел его же перевод „Нравоучительных писем“ Душа. При самом открытии Российской академии, 21 октября 1783 года, И. Л. Голенищев-Кутузов был провозглашен ее членом; он принимал довольно деятельное участие в первых заседаниях Академии и отчасти в работах по ее Словарю. Своему родственнику, знаменитому М. И. Кутузову-Смоленскому, он был в его юности верным руководителем и другом»23. Будущий полководец часто бывал в доме своего наставника, был искренне к нему привязан, впоследствии называя его в письмах своим «батюшкой». Иван Логинович был, по-видимому, общительным, душевным человеком и действительно нередко заменял М. И. Кутузову отца, все интересы которого поглощались службой. Иван Логинович приветливо принимал своего любознательного родственника, который часами мог просиживать в его кабинете в доме на Большой Морской улице, пользуясь обширной библиотекой. Чтение стало настоящей страстью М. И. Кутузова; он читал на трех языках газеты и журналы, сочинения по истории государств и народов, труды по истории войн и теории военного искусства, трактаты философов, мемуары полководцев и государственных деятелей, произведения классиков, французские романы. Где, как не в беседах с умным и просвещенным родственником ему было учиться «делать рефлекцы» и «рассуждать о политических делах в Европе и о военных силах других держав»? По словам первого биографа Ф. Синельникова, «в малолетстве Михаил не имел ни малейшей склонности к резвостям. Он всегда уклонялся от своих сверстников. <…> Много любил разговаривать и столько был любопытен, что готов был целый день расспрашивать и целый день слушать ответы на его вопросы»24.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});