Кальде Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

платье.

Наковальня прочистил горло.

— Я собираюсь поговорить с тобой об этом, дочь моя. О твоей наготе. Возможно, я должен был сделать это раньше, когда отпускал тебе грехи. Я предвидел, однако, что ты можешь неправильно понять меня. Я сам сгорел, но все равно прилюдная нагота — грех.

— Зато быки разогреваются при виде ее. Моей, я имею в виду, или Фиалки. Однажды я видела, как один бык чуть не прыгнул на стену, когда Фиалка сняла свое платье, а ведь она не полностью разделась. На ней остался такой бюстгальтер без бретелек, действительно хороший; он приподнимает твои сиськи, и они выглядят так, как будто их только что запихнули туда.

— Нагота, дочь моя, — храбро продолжал Наковальня, — грех не только потому, что она порождает похотливые мысли в слабых людях, но и потому, что часто оказывается причиной жестокого нападения. Хотя, как я полагаю, похотливые мысли — сам по себе грех, однако маленький. С другой стороны, жестокое нападение — огромное зло. Если говорить о похотливых мыслях, то вина лежит на тебе, потому что именно твоя умышленная нагота вызывает их. Но в случае с жестоким нападением вина лежит на том, кто нападает. Он обязан сдерживать себя, и не имеет значения, насколько серьезно его провоцируют. Но я прошу тебя задуматься, дочь моя, действительно ли ты хочешь, чтобы какая-нибудь человеческая душа была отвергнута бессмертными богами.

— Я действительно ненавижу, — решительно сказала Синель, — когда меня бьют по голове.

Обрадованный Наковальня кивнул:

— И это тоже. Ты должна понимать, что мужчины, более склонные к таким нападениям, ни в коем случае не являются самыми благородными из нашего пола. Напротив! И тебя действительно могут убить. Женщин часто убивают таким образом.

— Мне кажется, что ты прав, патера.

— О, конечно, дочь моя. Можешь быть уверенной в этом. Однако, должен сказать, в нашей компании твоя нагота принесет только минимальный вред. Я, во всяком случае, от нее защищен. И солдат, чью жизнь, по милости и с помощью Справедливейшей Фэа, мне удалось спасти. Капитан нашей лодки…

— Плотва.

— Да, Плотва. Плотва тоже защищен, или почти, насколько я могу понять, благодаря своему преклонному возрасту. Гагарка, которого я считал самой серьезной угрозой твоей безопасности, сейчас — благодаря Божественной Ехидне, которая всегда старается защитить чистоту твоего пола, как и моего сана — так серьезно ранен, что, скорее всего, не решится напасть на тебя или…

— Гагарка? Ему не пришлось бы.

Наковальня опять прочистил горло:

— Я отказываюсь обсуждать эту тему, дочь моя. Думай как хочешь, хотя я всегда предпочитаю свое мнение. Но подумай вот о чем. Нам надо будет войти в Хузгадо, используя пароль, который талос нам дал. Там…

— А, так это то, что мы сделаем, когда вернемся обратно? Мне кажется, я немедленно оденусь, хотя я думала только о том, что надо показать Гагарку врачу и все такое. Я знаю одного очень хорошего. И еще сесть, и чтобы кто-нибудь вымыл тебе ноги, а еще немного пудры, краски и какие-нибудь пристойные духи, и выпить что-нибудь и поесть. Разве ты не голоден, патера? Я умираю от голода.

— Я привык поститься, дочь моя. Вернемся к нашей теме. Мы должны отправиться в Хузгадо, как сообщил нам талос, когда когти Гиеракса уже сомкнулись на нем. А его приказы исходили от Сциллы, так он сам сказал, и я ему верю. Он сказал нам, что Аюнтамьенто должно быть уничтожено, и сама Сцилла подтвердила это в то незабываемое мгновение, когда объявила, что выбрала меня Пролокьютором. Талос указал, что мы должны объявить об ее решении комиссарам, и дал нам пароль, который позволит проникнуть с этой целью в погреб под погребом. Должен признаться, что я не знал, что такой погреб вообще существует, но, предположительно, так оно и есть. Подумай о том, дочь моя, что ты вскоре…

— Фетида, верно? Хотела бы я знать, что он имел в виду, когда говорил это. Работает ли это слово как ключ? Я слышала о таких дверях.

— Древние двери, — сообщил ей Наковальня. — Созданные Великим Пасом в то время, когда он строил виток. Во дворце Пролокьютора есть такая. Я знаю ее пароль, но не могу открыть его тебе.

— Фетида звучит как имя богини. Это действительно так? Я не шибко много знаю о любых богах, за исключением Девяти. И Внешнего. Патера Шелк немного рассказывал о нем.

— Да, верно, — Наковальня зарделся от удовольствия. — В Писаниях, дочь моя, так называется процедура, при помощи которой выбирают нас, авгуров; она описывается в замечательных, хотя и слишком живописных терминах. Там сказано…

На мгновение он замолчал.

— К сожалению, я не могу процитировать весь абзац. Боюсь, я должен пересказать его. Но там написано, что каждый новый год, который приносит Пас, похож на флот. Ты знакома с лодками, дочь моя. В конце концов, ты была на этой жалкой маленькой лодке вместе со мной.

— Конечно.

— Каждый год, как я сказал, уподобляется флоту из лодок, то есть дней, красивых кораблей, нагруженных молодыми людьми этого года. Каждый из этих дней-кораблей обязан пройти мимо Сциллы в своем путешествии в бесконечность. Некоторые плывут очень близко к ней, а другие остаются на бо́льшем расстоянии, их юные экипажи теснятся на борту, самом далеком от ее любящих объятий. Но все это не имеет ни малейшего значения. Из каждого корабля она выбирает юношу, который больше всего ей по сердцу.

— Я не понимаю…

— Но, — с воодушевлением продолжал Наковальня, — почему все эти корабли вообще проходят мимо нее? Почему они не остаются в безопасности в порту? Или не плывут в какое-нибудь другое место? Ответ: потому что есть младшая богиня, которая направляет их к ней. Эту богиню зовут Фетида, и вот почему ее имя — самый подходящий пароль для нас. Ключ, как ты сказала. Билет или исписанная табличка, которая даст нам возможность войти в Хузгадо и, между прочим, освободит нас от холода и тьмы этих ужасных туннелей.

— Как ты думаешь, мы уже близко к Хузгадо, патера?

Наковальня покачал головой:

— Не знаю, дочь моя. Мы ехали достаточно долго на этом неудачливом талосе, и он ехал очень быстро. Я осмеливаюсь надеяться, что мы уже под городом.

— Вряд ли мы далеко отошли от Лимны, — ответила Синель.

* * *

Голова Гагарки раскалывалась от боли. Иногда ему казалось, что в нее вбили клин, иногда он чувствовал, что это гвоздь; в любом случае она болела так, что временами он не мог думать ни о чем другом. Тем не менее, он