Противостояние - Елена Орлова

Прошли годы. Девочкам исполнилось по шестнадцать, и они превратились в молоденьких девушек. Матрена сознавала: ее, бесприданницу-сироту, да к тому же не красавицу, вряд ли кто возьмет замуж. В сравнении с рано оформившейся сестрой, она так и осталась худенькой и невидной, с узким бледным личиком. Единственным украшением Матрены, вызывавшим зависть у девчат и интерес у парней, были необыкновенно красивые, переливающиеся золотом волосы, цвета спелой пшеницы, длинные, густые, собранные в шелковистую тугую косу. В отличие от тетки, дядя невзлюбил девочку с первого дня и, несмотря на ее трудолюбие и тихий нрав, при каждом удобном случае старался досадить сироте, отчего жизнь в семье становилась мукой.

Родителей Матрена не помнила, поэтому часто уговаривала тетю рассказать что-нибудь о них. К Мотиному удивлению, тетя Глаша, под любыми предлогами, пыталась отвлечь племянницу или отвечала так туманно и неопределенно, что для девочки все представлялось окутанным покровом таинственности. Если родители умерли, то почему на сельском кладбище отсутствовали их могилы? Зачем тетя скрывала от нее место захоронения? Вопросы оставались без ответов, пока Мотя не повзрослела.

Наступил апрель, Великий пост подходил к концу. Снег дружно таял и только в лесу, между деревьями, держался толстой, но уже рыхлой серой шубой. Птицы весело выводили незатейливые мелодии, радуясь ласковым солнечным лучам. В один из таких теплых дней, ближе к вечеру, тетя Глаша зашла в хлев, где Матрена доила корову. Встав рядом, она некоторое время в задумчивости теребила кончики своего платка, зачем-то приглаживала юбку, молча наблюдая, как тугие струи горячего молока звонко ударялись о стенки ведра. Девушка оглянулась и, заметив ее беспокойство, спросила:

— Тетя, что с вами?

Решительно положив руки на плечи племянницы, женщина быстро, словно боясь передумать, выпалила:

— На Радоницу [54]сходим с тобой на могилки, навестим родителей.

Сердце Матрены чуть не выпрыгнуло из груди.

— Тетенька, миленькая, спасибо! — закричала она и бросилась к Глафире.

От выражения искренней радости, тетя заулыбалась.

— Уймись, шальная, а то Зорька от твоих криков ведро перевернет! Ну, теперь успокоилась? Давай пойдем присядем на лавочку, девочка. Нам нужно поговорить. Весна-то какая выдалась ранняя! — Женщина вдохнула свежий вечерний воздух, напоенный ароматами проснувшейся земли и первой нежной зелени. — Благодать! — Ей так не хотелось возвращаться к страшным воспоминаниям…

Матрена напряженно ожидала продолжения. Не выдержав затянувшегося молчания, девушка, с укоризной, спросила:

— Тетя, отчего вы столько лет молчали?

— Из-за любви, а еще из жалости к тебе, глупенькой. Выросла ты, Мотя. Вижу, разговора не избежать. Только невеселым он у нас получится! Не знаю, нужна ли правда, которую я столько лет скрывала? — Глафира с сомнением покачала головой. Притихшая племянница поджала губы и решительно кивнула.

— Как знаешь! — сдалась тетя. — Начну издалека. Живет на краю нашей деревни старая бабка, очень старая, даже не представляю, сколько же ей теперь лет. Деревенские считают ее колдуньей и нередко, под покровом ночи, тайком пробираются к ней за сомнительной помощью. Поговаривают, она много чего может, только вот расплата оказывается страшной. Когда отец твой женихался, все девки, на выданье, мечтали выйти за него, высокого, статного, темноволосого. Но ему ни одна не нравилась. Да, забыла сказать, той порой повадилась наведываться в деревенскую лавку бабкина дочка. Лицом неприметная такая, ни то ни се, не красавица, но и не уродина, ко всему еще и дикарка. Если придет, бывало, что-нибудь покупать, на сельчан исподлобья глядит, волком. Отоварится, и обратно, в лес. На свою беду, увидел ее наш Феденька и пропал. Некоторое время ходил, словно в воду опущенный, а потом признался мне, что влюбился в дикарку. Стал пропадать в лесу, сам на себя сделался непохож, исхудал, точно больной. Страшно вспомнить, какая нечеловеческая тоска его съедала! Однажды повалился он в ноги отцу и матери, голос дрожит, глаза бешеные.

— Разрешите, — говорит, — жениться, иначе с собой что-нибудь сотворю!

Отец ни в какую.

— Не позволю тебе, — отвечает, — с чертовым семенем породниться!

Мать в слезы, сыночка-то жалко! И все-таки уговорил он родителей. Дали они добро на женитьбу. Столько переполоху она в селе понаделала! В самый же день свадьбы, на венчании, вот какая странность приключилась. Аккурат, когда наш батюшка Иоанн молился, а жених с невестой держали в руках свечи, откуда ни возьмись налетел порыв ветра и задул их. В закрытом-то храме! Бабки сразу постановили: жизни у молодых не будет. Еще болтали, будто не по-божески это, мол, завлекли нашего Федюшу колдовством, оттого и свечи погасли. В общем, не приняли сельчане твою мать, Нину, разные гадости чуть не в глаза ей говорили. Среди хулителей особо старались обиженные Фединым выбором девки, их сродники, да много кто еще. Нина тоже затаила обиду, но ее обида была пострашней жестоких слов! Прошел год со дня свадьбы. Много чего нехорошего произошло в селе. Когда ты родилась, все вздохнули с облегчением. Подумали, теперь Нина успокоится, займется ребенком, но ненависть твоей матери только разрасталась. Череда страшных смертей косила односельчан. Кто удавился, кто изувечил свою жену, кто погиб, затоптанный быком… После страшного пожара терпению людей пришел конец.

— Что они сделали с моей мамой? — испуганно спросила девушка.

— Забили камнями, — тихо ответила Глафира и отвернулась от племянницы.

— Забили камнями?! — На лице Матрены отразился ужас. — Разве это люди?! Звери!

Полными слез глазами она посмотрела на тетю, но не нашла в ней всегдашнего сочувствия. Глафира молчала, напряженно глядя вдаль.

— Тетя, пожалуйста, расскажи мне об отце, — робко попросила девушка.

— Жизнь в деревне оказалась для Федора невыносимой. Он редко выходил из дома, боясь взглядов соседей. Его убивало чувство вины за случившееся, а еще проклятая любовь и одновременно ненависть к жене. Ум моего брата помрачился. Я забрала тебя совсем крохой. Вот так, Мотенька, вы и росли вместе с Олечкой, молока хватало на обеих. А вскоре твоего отца, нашего Феденьку, нашли в амбаре.

Глафира заплакала. Раскачиваясь на лавочке от горя, она крепко обняла племянницу и тоненько, протяжно заголосила, словно плакальщица на похоронах:

— Повесился, горемычный… Горе-то какое, горе, и грех большой, ох, большой, девонька… Потому и похоронили их за оградой сельского кладбища, на неосвященной земле…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});