Гоголь в тексте - Леонид Карасев

«Страшная месть». В начале первой главы явлены гости, которые дивились «белому лицу пани Катерины (…) нарядной сукне и исподнице из голубого полутабенеку, сапогам с серебряными подковами…». В начале второй – картина ночного Днепра («Тихо светит всему миру. То месяц показался из-за горы. Будто дамасскою (то есть блистающей. – Л. К.) дорогою и белою, как снег, кисею покрыл он гористый берег Днепра…»). В начале главы третьей описана светлица, где на полках стоят «кубки серебряные, и чарки, оправленные в золото…». В начале четвертой совсем коротко: «Блеснул день…». В начале шестой главы Гоголь рассказывает о колдуне, о том, как «над Днепром горит бесовской его замок, и алые, как кровь, волны хлебещут и толпятся вокруг старинных стен».

В начале десятой главы – знаменитое гоголевское: «Чуден Днепр при тихой погоде (…) Глядишь и не знаешь, идет или не идет его величавая ширина, и чудится, будто весь вылит он из стекла, и будто голубая зеркальная дорога, без меры в ширину, без конца в длину, реет и вьется по зеленому миру. Любо тогда и жаркому солнцу оглядеться с вышины и погрузить лучи в холод стеклянных вод, и прибрежным лесам ярко отсветиться в водах». И тот же свето-зрительный код в начале описания ночи на Днепре: «Чуден Днепр и при теплой летней ночи (…) Бог один величаво озирает все небо и землю и величаво сотрясает ризу. От ризы сыплются звезды. Звезды горят и светят над миром, и все разом отдаются в Днепре». Далее, в зачинах оставшихся глав, упоминаются Карпатские горы с белой верхушкой, которая «блестит и искрится на солнце» (гл. двенадцатая), глаза, которые «горят, как огонь» (гл. тринадцатая), «чудо» Лимана (гл. четырнадцатая), огонь «лампады» (гл. пятнадцатая).

В начале «Вия» дана яркая и пестрая картина утреннего шествия киевских школяров. В этой повести нет четко отделенных друг от друга глав, однако начала и концы целостных эпизодов обозначены вполне отчетливо. Начало эпизода с ведьмой: Хома «заметил, что глаза ее сверкнули каким-то необыкновенным блеском (…) Он вскочил на ноги, с намерением бежать, но старуха стала в дверях и вперила на него сверкающие глаза и снова начала подходить к нему».

Далее – эпизод, где рассказывается о полете Хомы на ведьме. В его начале «месячный серп», который «светлел на небе» и «полночное сияние».

Начало эпизода, где Хома в первый раз видит мертвую панночку: «Она лежала, как живая. Чело прекрасное, нежное, как снег, как серебро, казалось, мыслило; брови – ночь среди солнечного дня…».

Начало первой ночи в церкви: «Свечи теплились пред темными образами. Свет от них освещал только иконостас и слегка середину церкви». Резьба иконостаса, «покрытая золотом, еще блестела одними только искрами. Позолота в одних местах опала». Затем Хома зажигает десятки свечей и походит к гробу панночки: «Такая страшная, сверкающая красота!». Та же картина и в начале третьей ночи в церкви: «…свечи трепетали и обливали светом всю церковь».

«Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» начинается со знаменитой бекеши Ивана Ивановича: «Описать нельзя: бархат! серебро! огонь!». В начале второй главы вместе с вещами, которые выносит на просушку соседка, являются цвета – синий, зеленый, медный, золотой, красный, а затем и злосчастное ружье. В начале четвертой главы упомянуты «подсолнечник», красный мак и лужа, красоте которой дивятся обступившие дома, а в начале пятой – «красный обшлаг городничего».

В «Петербургских повестях» материал совсем другой, однако гоголевское отношение к зачину текста все то же. Начало повести «Невский проспект»: «Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге; для нее он составляет все. Чем не блестит эта улица – красавица нашей столицы!».

В начале повести «Нос», когда цирюльник думает о возможном наказании за отрезанный нос, прежде упоминается цвета полицейского: «Уже мерещился ему алый воротник, красиво вышитый серебром, шпага…» (вторая и третья главы начинаются с упоминаний о зеркалах).

Повесть «Портрет» открывается описанием «картинной лавочки», которая представляла собой «разнородное собрание диковинок». Иначе говоря, перед нами праздник зрения, пестрота и завлекательность, поскольку картины как раз и предназначены для рассматривания и любования. Перечисляются и цвета: зеленый, желтый, белый и красный. Вообще же описание лавочки довольно обширно и занимает несколько страниц.

В начале «Коляски» Гоголь пишет о неприглядном виде городка. Однако поскольку сама история начинается именно с появления полка, то картину пестрого города («улицы запестрели, оживились») можно рассматривать как действительное начало повествования. Ситуация, очень часто встречающаяся в гоголевских текстах: сначала предуведомление или предыстория, а затем – собственно история (нечто подобное – окончание истории, затем послесловие – обнаруживается и в гоголевских финалах, о чем также пойдет речь, когда мы до этих финалов доберемся).

Из повестей остались «Записки сумасшедшего» и «Рим». Первое сочинение стоит особняком среди всех остальных текстов, что сказалось и на его зачине, что же касается «Рима», то здесь все на своих местах, включая и интересующее нас начало: «Попробуйте взглянуть на молнию, когда, раскроивши черные, как уголь, тучи, нестерпимо затрепещет она целым потоком блеска». И далее – другие привлекающие глаз подробности внешности Аннунциаты: «сияющий снег» лица, «чудесные волосы», «сверкающая» шея, «невиданные» в соображении красоты своей плечи и – любимое гоголевское слово – «чудо». Портрет девушки сменяется картиной праздничного дня, где снова в типичном для Гоголя духе перечисляются краски и цвета, в том числе и «золото», «серебро», «алмаз» – словом, «чудный праздник», который летит «навстречу всем».

Наконец, «Мертвые души». Сочинение довольно большое и требовало бы отдельного рассмотрения, поэтому есть смысл просто перечислять или совсем коротко цитировать главные из интересующих нас примет начала, нежели воспроизводить их целиком или в большей их части. К тому же сразу нужно сказать, что в «Мертвых душах» применительно к отдельным главам вопрос о «начале» всякий раз нужно решать заново, поскольку многочисленные авторские вступления и отступления отодвигают фактическое начало действия с того места, где оно должно было бы находиться при их отсутствии.

В начале первой главы поэмы дается портрет незнакомца с перечислением соответствующих гоголевскому началу цветов: «белые панталоны», булавка с «бронзовым (т. е. блестящим. – Л. К.) пистолетом. Далее, когда экипаж уже находится на дворе, появляются упоминания о красных кирпичах, желтой краске и самоваре из «красной меди».

Внутри первой главы выделяется сцена посещения Чичиковым губернаторского дома, которая начинается с зеркала и фрака «брусничного цвета с искрой». Затем идет начало эпизода с посещением губернаторского дома: «…блеск от свечей, ламп и дамских платьев был страшный. Все было залито светом»; все это сравнивается с колкой сахара («белый сияющий рафинад», который разлетается на «сверкающие обломки»).

В начале второй главы дается картина утренних приготовлений Павла Ивановича. Золота и серебра здесь нет, зато блеск и искры присутствуют: «… проснувшись поутру очень рано, вымывшись, вытершись с ног до головы мокрою губкой (…) выбрившись таким образом, что щеки сделались настоящий атлас в рассуждении гладкости и лоска, надевши фрак брусничного цвета с искрой (…) он сошел с лестницы…».

Начало эпизода с Коробочкой также отмечено световыми эффектами. Чичикова встречает старуха с «фонарем в руке». Видна половина дома, которая «была озарена светом, исходившим из окон; видна была еще лужа перед домом, на которую прямо ударял тот же свет»[35]. Гоголь вообще любит сочетать темноту с блеском: примеры тому мы видели в описаниях украинской ночи.

Начало следующего эпизода (пробуждение Чичикова в доме Коробочки) опять-таки построено все в том же свето-зрительном ключе: «Проснулся на другой день он уже довольно поздним утром. Солнце сквозь окно блистало ему в глаза». Затем следует описание того, как Чичиков рассматривает комнату, подходит к зеркалу и наконец, оказавшись у окна, оглядывает «бывшие перед ним виды».