Лабиринт Минотавра - Роберт Шекли

Как хотите, но пиршество Тримальчио выглядит куда более забавным, чем пир у Платона, разумеется, кому-то нравится одно, кому-то другое, но для нас существенно, что обе манеры сыграли важную роль в истории мировой культуры и что в обоих случаях участники провели вечер с начала до конца полулежа.

Читатель будущего отринет наши поверхностные книжки, ориентированные на действие и только на действие, и спросит: «Почему автор ничего не говорит о том, что думали герои, когда ложились в постель? Почему он не рассказывает об ощущениях, какие вызывает грубое одеяло, расстеленное на неровной кушетке? Что чувствуешь, когда раскинешься навзничь на полу, на пыльном ковре, а над тобой лишь белое небо, перечеркнутое черными мертвыми ветвями? И каково лежать на узкой деревянной скамье в доме друга и распивать с ним бутылочку, а рядом тихо играет радио и визжит ребенок, гоняющийся за кошкой?..» Наши книжки, ориентированные на тех, кто стоит, не дадут ответов — если, конечно, читатель не догадается заглянуть в это мое сочинение.

Итак, Тесей лежит на постели в дремоте и прислушивается к приглушенной, еле слышной болтовне, какую ведут Федра и Гера в соседней комнате. Квартира, где живет Тесей, принадлежит матери Геры, но старушка попала в больницу со сломанным бедром и Гера зашла забрать кое-что из ее вещей. Воскресный вечер выдался дождливым. Гера с Федрой разглядывают старый семейный альбом. Вот Афродита в день первого причастия, вот Посейдон верхом на рыбе-паруснике, а вот малыш Зевс грызет свои первые розовенькие игрушечные молнии. Женщины тихо болтают за стенкой на мягком иностранном наречии, по сырому гудрону за окном шелестят покрышки, в отдалении светятся огни Олимпа.

Послышался громкий зуммер. Звук шел из Тесеева рюкзака, брошенного в угол. Естественно, это была нить — ни один другой предмет снаряжения таких противных звуков не издавал.

— Который час? — спросил ее Тесей.

— Время отправляться за Минотавром, — откликнулась нить.

Тесей тяжело вздохнул, погасил сигарету, выбрался из постели, опоясался мечом, надел кольчугу, а поверх рюкзак, оставил записку Федре и бесшумно вышел. Как ни восхитительно лежать, рано или поздно приходится уступить настоятельной необходимости встать и двигаться. Любые наши движения и прямоходящем состоянии — не что иное, как танец со сменой поз, покуда мы мчимся сквозь невероятное на пути к непознаваемому.

29. ПОПРОБУЙ ДОЗВОНИТЬСЯ НА НАКСОС.

Тесей осмотрелся, но на мили и мили вокруг смотреть оказалось не на что. Только телефонная будка, выкрашенная в красный цвет, и экземпляр Всеобщего телефонного справочника, который в пределах лабиринта связывает кого угодно с кем угодно и автоматически обновляется всякий раз, когда кто-то переезжает.

Это была одна из самых необустроенных областей лабиринта, и, хотя здесь могло расположиться все, что в голову взбредет, до коммунальных удобств тут пока не дошло. Тесей вынул собственную записную книжку, перелистал ее. Книжка была сделана по новейшей моде: имена тех, кто хорошо к вам относится, светились в темноте, а вот имена врагов прочесть было трудновато — они тускнели, как и упоминания об их положительных чертах, ежели таковые имелись.

После нескольких пробных звонков Тесей решил, что лучше всего остановиться у бывшей жены, Ариадны, и ее нового возлюбленного Диониса.

Как ни странно, они обрадовались. На Наксосе все шло как — то слишком спокойно — да остров никогда не славился ни шумными представлениями, ни бурными загулами. На северо-западной оконечности острова Дионис завел большую ферму. Она венчала довольно красивый мыс и смотрела на море. Ниже фермы лежала узкая полоска пляжа и бухточка, где могли укрываться лодки с неглубокой осадкой.

Дионис обожал лодки. Лодки доставляли контрабандную сому, которую он перепродавал героям со скромной наценкой. Кроме того, Дионис сочинял роман, а Ариадна ходила на курсы, изучала науку торговли недвижимостью.

Проблемы, мучившие их всех когда-то, были забыты. Ныне память о прошлом стала связующим звеном, скрепляющим тройственный союз. По вечерам, когда архаичное рыжее солнце тонуло в море, они садились за кухонный стол поиграть в бридж. Четвертым партнером выступала катушка ниток, способная разделиться на семь различных личностей, хотя этот ее талант востребовали очень редко.

У Ариадны было вроде бы множество детей. Среди них, возможно, попадались и соседские детишки, но были как пить дать и ее собственные. Ее и Тесея. Он ощущал уверенность, что они с Ариадной произвели на свет по меньшей мере одно дитя, а может, двоих или даже троих. Точно он не помнил, память подводила, не то что когда-то, да и попробуй упомнить всех прошлых и будущих жен, прошлых и будущих детей, все бессчетные перемены судьбы.

Тесею не хочется спрашивать, кто из этих чад его кровные — а вдруг, чем черт не шутит, и вовсе никого. Это неуважительно по отношению к себе — о таком не спрашивают. Гнусно не помнить своих детей, гнусно не помнить, какой ребенок от какой жены — а какая-то из них, может, осталась вообще бездетной. И ведь, если по совести, спрашивать нет нужды: Тесей не сомневается, что где-нибудь все это записано. Он всю жизнь ведет дневник, фиксирует, с кем виделся, что ел на обед, как себя чувствовал. Он же Тесей, со временем его мемуары, несомненно, будут пользоваться спросом: людям захочется знать правду, то, что с ним происходило на деле. Все-все-все записано, но невозможно таскать за собой такие горы бумаги, он рассовал отдельные части своего дневника там и сям, и все-все где-нибудь да хранится — только бы найти время собрать записи воедино и издать «Мемуары Тесея», а заодно выяснить, какие именно дети — его дети.

А между тем приятная жизнь на Наксосе шла своим чередом. Крестьяне пахали, задавали корм скоту, периодически устраивали состязания, кто громче крикнет, и плясали вокруг хлебного дерева. Они были невысокие, широкоплечие, широкоскулые и всегда одевались в черное, за исключением праздников, когда носили белое. Танцы хлебного дерева исполнялись под аккомпанемент местных инструментов — тамбурина, барабанчика, цимбал, гармоники. Тесею нравились здешние жалобные напевы, хоть они и отличались от более привычных звуков эллинской электрической флейты и педальной свирели Пана.

Жизнь была непритязательной, и это тоже нравилось. По ночам из моря выходили странные твари. Темные, гибкие, они проползали по пляжу и взбирались на ближайшие деревья-пагоды в поисках устриц. Глубже по холмам росли широколистые кусачие деревья, характерные для острова. Собственно, их и деревьями называть не следовало — они принадлежали к более древним породам из класса арболеумов, сереньких растений со своеобычными крестовыми насечками там, где ветви отходят от ствола. Иногда между арболеумами тяжело пролетали желтогорлые птицы-предвестники. Тоже не настоящие птицы, а древняя разновидность крылатых, обитавшая в небесах Наксоса, когда Земля была юной и глупой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});