Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном - Иоганнес Гюнтер

В Дрездене не было никого, с кем я мог бы обсудить все это, а переживания такого рода требуют разговора, в котором были бы взвешены все за и против. Лессинг же, который причислял себя к социал-демократам, лишь посмеялся над моим революционным пылом.

Среди ровесников друзей у меня не было. Я чувствовал себя в полной изоляции. Немудрено, что мне захотелось уехать, тем более что оба курса лекций, которые так много мне дали, тем временем подошли к концу.

Во время одной из моих прогулок по книжным магазинам я обнаружил книжечку стихов «Проигранные игры», принадлежавшую перу совершенно мне не известного поэта Франца Хесселя. Я купил эту книгу и вскоре, сам не знаю почему, написал автору письмо, в котором выказал ему свои симпатии. Письмо я послал на адрес издательства С. Фишера в Берлине. Ответ Хесселя пришел из Мюнхена, мы обменялись еще несколькими письмами, после чего он пригласил меня к себе. Мне и без того хотелось побывать в Мюнхене — из-за Герберта фон Хёрнера.

Однако прежде чем навсегда покинуть Дрезден, я предпринял еще одно путешествие, которое финансировал мой отец. Оно свело меня с очень важными людьми.

Это было в марте 1905 года. Я отправился в Берлин, где снова посетил Пауля Фридриха, который жил на широкую ногу в особняке вместе со своей В*. Фридрих свел меня с многими другими литераторами, которые облегчили мне доступ в целый ряд журналов, тогда то и дело, иной раз и на короткое время, возникавших. Он ценил мои стихи, заставлял меня читать их ему вслух, и так как он был на целых десять лет старше, я мог получить от него немало ценных советов. Он обладал большим чувством юмора — свойством, которое притягивало меня тоща, как притягивает и теперь. В Берлине я посетил и некоторых модных литераторов, среди них и Карла Буссе, «любимца немецких сердец», записного рецензента ведущих журналов. Не без гордости за себя вспоминаю, что все эти звезды, включая и Буссе с его обитыми золотом стульями в кабинете, очень мне тогда не понравились. Они все относились к себе с необыкновенной важностью, и от всех них несло тяжелым духом перестоявшегося фимиама.

В Гамбурге, следующем городе на моем пути, дело обстояло получше.

Рихард Демель в Бланкенезе. Мы провели с ним прекрасный вечер; он читал мне стихи. Он понимал, что мои стихи не многого стоят, но он укреплял мое мужество, призывая писать дальше, ведь «что-то во мне все-таки есть». И по отношению к собственным вещам он был очень строг. Я не так много времени провел с ним, но после каждой встречи чувствовал себя обогащенным: от него исходила какая-то твердая и благожелательная сила, почти дружеская, несмотря на разницу более чем в двадцать лет. Он, на столько лет старше, был мне как настоящий товарищ, и он тоже считал себя революционером, так что я мог говорить с ним обо всем откровенно.

Полной его противоположностью был князь Эмиль фон Шёнайх-Каролат. Он пригласил меня в свое поместье Хазельдоф в Голштинии, и уже дорога туда стала событием. Если я правильно помню, поездка по железной дороге длилась не более часа. Однако же на той станции, где мне надо было сойти, меня дожидался кучер в ливрее, который ловко подхватил мой чемоданчик и повел меня к роскошной карете. Двуконный экипаж помчал меня как феодала по живописной зеленой равнине, через полчаса остановившись перед небольшим замком, на открытой лестнице которого стоял высокий и стройный старик в черном сюртуке. Он спустился на несколько ступеней вниз, чтобы приветствовать меня. Это и был князь Шёнайх-Каролат.

Меня поместили во флигеле, в огромной комнате, окна которой выходили в запущенный парк с большими деревьями и старинным средневековым рвом. Позже я узнал, что до меня в этой же комнате останавливался Райнер Мария Рильке, проведший здесь целых полгода или еще больше.

В каком-то смысле то была моя первая встреча с ним.

В ту пору я еще мало что смыслил в правилах хорошего тона; меня уже ждали к ужину, поторопив, чтобы побыстрее к нему одевался, а так как у меня хоть и было с собой два костюма, но среди них ни одного черного, то я и отправился к столу в чем приехал.

Княгиня, моя землячка, очень красивая, была в вечернем туалете. Князь-поэт прямо-таки подавлял меня своим врожденным величием. Он был подчеркнуто любезен, но сдержан. Их многочисленные дети, некоторые из которых были моложе меня, весело поглядывали на странного залетного гостя. Кроме того, к вечернему столу были приглашены учителя и гувернантки. Так что общество собралось немалое, и я в нем потерялся.

Поначалу я и впрямь чувствовал себя весьма неуверенно. Начать хотя бы с обращений! С ним еще было более или менее понятно. Ваше сиятельство — так я обращался к нему и в письмах. Но как быть с ней! Сказал пару раз «сударыня», но, заметив, как ехидно ухмыльнулся один из их отпрысков, понял, что это не годится. А тут еще князь поднял бокал, предложив тост в мою честь. Как тут, к чертям, реагировать? Что сказать в ответ? Так ничего и не придумав, я просто улыбнулся и тоже поднял бокал.

Но и это прошло. После ужина князь повел меня в свой кабинет, расположенный в самом конце анфилады из элегантно убранных комнат на первом этаже. За бокалом вина мне было позволено почитать свои стихи. Он был абсолютно спокоен, замечаний не делал, только время от времени покачивал в такт головой. Князю Шёнайх-Каролату в ту пору было уже за пятьдесят, его тронутые сединой волосы заметно поредели, но усы, тщательно закрученные на военный манер, топорщились, а задумчивые глаза не утратили молодого блеска.

Среди прочих у меня было стихотворение об Иисусе, который влюбился в юную деву, но вынужден был отказаться от своей любви. Стихотворение без всякой патетики, тем более какой-либо кощунственной или фривольной, то есть такое, какое восемнадцатилетний юнец мог написать из самых благих побуждений. Теперь, разумеется, от него не осталось и пепла. Но тогда оно понравилось князю. Он дважды просил прочитать его, а потом еще раз — в присутствии жены. Она сидела в окружении юных дам в салоне на другом конце анфилады. Я с гордо поднятой головой прошествовал по роскошным залам и доложил удивленной княгине, что князь прислал меня прочитать ей стихотворение. И вслед за тем, со всеми, как мне казалось, уместными декламационными нажимами и актерскими ужимками, исполнил свой стих о печальной юдоли юного Иисуса.

Ответом мне было ледяное молчание. Ни одобрения, ни порицания, одно лишь молчание да немое покачивание головой. Я постоял, помявшись, потом отвесил отрывистый, неумелый поклон. И зашагал обратно.

Князь по-дружески подмигнул мне, когда я ему обо всем рассказал, и чокнулся со мной в знак одобрения.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});