Куль хлеба и его похождения - Сергей Максимов

В самом деле, попробуем расспросить: не расскажет ли кто-нибудь из трех несомненных друзей и благодетелей?

Спросим у буйного ветра: он везде бегает, всюду старается поспеть и, верно, все видит. Отвечает буйный ветер:

— Я налетаю бурей на леса стоячие, на столетние дерева: было бы с кем побороться. С мелкими злаками из стыда не связываюсь, да и они хитры и непокорны: налетел я — берегутся сами, приклоняются. Пошалил я раз, когда хлебные злаки покрылись цветом, — весь цвет осыпал. Когда другой раз прибежал, на поле всходов не видал. Видел: собрались мужики, руками машут, головами качают. Очень бранили меня: погубил-де все наши надежды. Посылал я им на новое поле утеху — меньшего брата: теплый и тихий ветер. Спросите у него, что он делал.

Отвечает за шального верхогляда тихий и скромный брат — теплый ветер:

— Играл я колосьями (были в наливе): смотрели проезжие люди, хвалили все поле — славно-де, красивое теплое море. Любовались и мужички-хозяева: кто в поле вышел, тот и загляделся. Я свое дело делал: шевелил воздухом, чтобы не застаивался; я освежал поле. Стряхивал с листьев и колосьев пыль, чтобы она не засаривала поры, давала дышать чистым воздухом. Призывал себе на помощь давнего своего друга и товарища — дождичек теплый и для хлебов нет большего друга и благодетеля, обмывал он хлебные колосья и листья, и корни им освежал. Надо спрашивать теперь у чистого воздуха — в нем грозы гремят. Он любит чиститься и охорашиваться: пройдет гроза — свежим станет таким, как будто сейчас заново родился. И все кругом засмеется, и хлебное поле веселей смотрит, колос поднял головку и словно хвастаться собрался, веселиться. Грозы очищают удушливый спертый воздух. В удушливом воздухе хлеба преклоняют головки и приходят в сон, и могут легко умереть. Говорит чистый воздух: — Там, куда меня не пускают, где мне доступа нет, там царствует смерть, там нет дыхания и жизни. Комом свалялась земля и немногим она отличается от твердого камня. В камне и на камне ничего не прозябнет; в закупоренной бутылке вино сохраняется целые годы. Оставьте бутылку без пробки, дайте воздуху доступ, вино начнет приходить в брожение, превращаться в уксус. Без теплоты нет брожения, теплота везде помогает брожению. Помогает она и земле бродить и превращаться в годную для посева, спеть, созревать. А как это сделать без меня, без теплого воздуха? Надо открыть воздуху доступ. Голодные люди выдумали сохи, плуги и бороны, а для пущих успехов, чтобы доступ воздуху сделать глубже, напускают на землю так называемые подпочвенные плуги, или углубители, проводя ими года в три раз на одной и паре лошадок. В рыхлой земле от пахоты делается много скважин: воздуху, который не любит пустот и все свободное занимает, теперь простор и дороги торные. Что может сделать воздух, нагретый солнцем и сделавшийся теплым? — Проходя в земле по взрытому рыхлому пахотному слою, теплый воздух при встрече с холодным, с необогретым нижним слоем земли оседает росой, влажными каплями, как делает это зимой с холодным железным ножом, внесенным в теплую комнату. Вот и влага, которая во всем возбуждает брожение и от которой все гниет и разрушается. И без дождя можно добиться на этот раз того, что земля начнет бродить и спеть от собственной влажности, от теплоты и воздуха. Для этого лишь надо ее глубоко пропахать и мелко разрыхлить да обратиться к ясному солнышку, попросить его милости. Древние люди как наступала весна, так и начинали справлять праздники в честь красного солнышка, затевали игры, пели хвалебные песни. Наши славяне чествовали солнышко под именем Ярилы, Купалы, и до сих пор пляски в честь их сохранились под названием хороводов. До сих пор, как и в старину, водят эти хороводы кругами, в образец и подобие солнечному обходу, его благотворному пути кругом земли, его живительному круговому шествию. В чем его помощь? — Нагревая землю (подсказывает красное солнышко), мне удается выделять из нее соль и оставлять блестками на пашне такое вещество, которое любит притягивать к себе сырость, влагу. Вот и опять земле любимая пища вместе с теплом, да и с жаром, и со зноем. Могу я нагревать, могу, однако, жечь и калить. Да хитер мужик деревенский; не надеясь на мою теплоту и побаиваясь моей силы, он по-своему нагревает землю: кладет в землю навоз и пропахивает. Как бабья рука перемешивает тесто, когда думает хлебы печь, так мужичья соха перемешивает навозные и земляные кучи. От навоза земля делается теплее; в теплоте квас и пиво бродят (чтобы не бродили, их и хранят хозяйки в холодных погребах и подызбицах); с навозом земля также бродит, и перед солнышком и его теплом поднимается и спеет, как хлебное тесто перед печкой. Без теплоты нет брожения; без меня, красного солнышка, и навозу, накиданному по земле, не согреться. Теперь земля начнет бродить и поспевать под зеленое поле несомненно. Вглядитесь в нее, она изменилась: цвет ее сделался темнее, она сама под ногой упруга, а в руке мягче, чем была прежде. Земля раздувается, поднимается и зеленеет. Мое теперь прямое дело, чтобы была зелень изумрудная, а потом и золотая, на радость крестьянского сердца. Спрашивать ли теперь у тучи небесной, у дождя шумливого? Не захочу — и дождю не бывать, не дождетесь его. Перехитрит меня сильной тучей, польется, — могу и тогда его силу ослабить, испарить, превратить дождевые капли в пар. Вверх подниму этот пар незримыми человеческим глазом пузырьками прочь с поля с такой быстротой, что пахотной земле им и не поживиться. Видал я, как от дождей поле покрывается корой; видал я, как шальные ливни выбивали коренья, как торопливый и трескучий град переламывал солому и отбитый колос уколачивал в землю насмерть. Стало быть, хлеб растет от воздуха, от света, от теплоты и влаги, и тем лучше растет, чем догадливее пахарь на пору, то есть на время посева. Это уже, впрочем, дело ума человеческого: у ленивого и глупого хуже, у трудолюбивого и смышленого чудеса творятся. Упомянувши о хлебных врагах, мы забыли об одном из главных: о самом человеке, о нерадивом и неумелом пахаре. Вот что он делает, и притом не в одном каком-нибудь месте, а во многих губерниях, так как самый способ возделывания поля существует с незапамятных времен и достался от самых давних предков. Отдыхавшее поле под паром, на котором гуляла скотина (то есть был выгон, как говорят в деревнях), плотнеет: земля на нем, или дернина, состоит из плотных глыб. Когда на них накладут навоз, пройдут сохой (то есть сделают первый взмет), а потом дня через три-четыре поднятую пашню заборонят, — ни борона, ни соха ничего толком не сделают. Твердая дернина остается нетронутой: борона только размельчила мягкие части полуопрокинутых сохой земляных пластов травою вниз. Пласты эти недолго лежали, воздух не проник сквозь верхние части почвы, не оживил их, не ввел туда своих удобряющих сил. Даже трава, наросшая на дерне за время выгона и опрокинутая вниз, не может перепреть и вместе с навозом перейти в брожение. Надо бы их выворотить, но в сохе нет той силы, и она, вместо того чтобы оказывать нужную помощь, только ломается и приносит тем новые убытки в хозяйстве. Стоит на такое поле, по которому соха только праздно прогулялась, а борона вспушила и угладила уродливую пахоту, прыснуть проливным дождем — беда готова. Солнышко начнет сушить так, что на всем поле образуется кора в 1/2 вершка толщиной, которая и закупоривает от плодотворного воздуха плодородную землю так же точно, как плотно пригнанная в горлышко бутылки крепкая пробка. Кореет поле, и земля лежит без всякого напару во всякое лето, предшествующее неурожайным, голодным годам. Едучи мимо крестьянских полей знойным днем после проливного дождя и во время пахоты, взгляните на поле: если оно усеяно твердыми дернистыми глыбами, раскиданными сплошными массами с сухими черепками между ними, — несчастье над таким полем висит уже въяве: на будущее лето и беда придет. Эта беда замечена во многих местах и прямо указывает на — то, что пора перейти к улучшенным способам хозяйства и оставить стародавние, завещанные еще предками нашими — славянами. В ученых хозяйствах землю удобряют еще примесью костяного порошка (из которого, как известно, добывается фосфор и для скоропалительных домашних спичек, и для правильного и прямого роста хлебных колосьев). Удобряют ученые поля свои кормовыми травами: клевером, тимофеевкой и другими; когда взойдут — их запахивают, чтобы сгнили в земле и отдали ей свою кормовую питательную силу. Многое и другое придумано людьми, чтобы увеличить теплоту, влагу и растительную силу земляных пластов, но всего не перескажешь. Стелется по полю рожь колосистая. Затем в 137 теплых дней (10° по Реомюру) поспевает озимая рожь и на стольких же градусах тепла вызревает озимая пшеница, но дозревает медленнее, не раньше 149 дней. Для овса и яровой ржи требуется тепло посильнее: в 13 (и 100 дней достаточно для этой ржи, а 110 для овса). Отсюда видно, что у нас в России, на севере, хлеба должны поспевать в кратчайший срок, и созревание их обеспечивается светлыми и теплыми июньскими ночами. Все-таки, несмотря на то, рожь наша требует еще искусственного дозревания: для этого сушат ржаные колосья в снопах на овинах, на огне. За границей такую рожь всегда узнают, потому что видят ее зерна сморщенными. Видят, однако, и такие пшеничные зерна, которые превосходят все европейские, и не досушенными на искусственном огне, а дошедшими до зрелости на ярком солнечном припеке по южным степям, так называемые сыромолотные. Солома на колосьях стала съеживаться, на полпальца ниже она даже сделалась белою. Вынуть зерно из колоса — зерно на зубу хрустит: значит, хлеб поспел — подошло время уборки. Если же появилась кое-где головня — изгарина, вместо белого мучнистого зерна как бы угольная пыль, то есть хлебная ржавчина, то уборкой хлеба надо уже и очень поспешить! Перестоит хлеб на корню — зерно начнет осыпаться, станет казаться стеклянным. Торопись, хозяин, на радости: выноси из клети серпы, излаживай грабли и вилы да поскорей вычиняй телегу. Погадай и на добрую погоду, на ясные дни, чтобы успеть убрать хлеб с поля. На хорошую и худую погоду и животные, и насекомые хорошо и часто очень верно указывают. Перед дождем, например, ласточки всегда очень низко летают, а разве делают так зря, не подумавши? Перед дождем насекомые, которыми эта птичка питается, опускаются из влажных верхних слоев воздуха, приготовляющих дождь, в нижние слои к земле, где он еще сух и тепел. Дождю радуется рыба, весьма часто выпрыгивая из воды, а домашние животные беспокоятся: гуси и утки бегут в воду, полощутся, хлопают крыльями, громко кричат. Лошади трутся об загороди и стены, храпят, фыркают, трясут головами и, поднимая их кверху, нюхают воздух. Петух ночью поет не вовремя, путается, куры кудахтают, а наседка, куриная мать, скликает цыплят под себя; цыплята и без нее начинают прятаться. Ворона купается, галки чешутся, голуби прячутся, выползают земляные черви. Баба видела, как молоко при удое пенится, у нее соль волгнет (сыреет); в спине ломота, в ушах звон, нос залегает. Собака мало ест, много спит, кошка лижет хвост и прячет голову, свинья визжит и вся скотина старается улечься под крышами и навесами. Их беспокоят насекомые, вообще очень чуткие к переменам погоды. Перед дождем и комар, и мухи кусают больнее. Особенно в предсказателях прославился домашний паук-крестовик, который любит ткать паутину во всех кутных углах крестьянской избы. Его влажное толстое брюхо чувствительно к переменам в воздухе, а нежные длинные ноги ощущают сырость и влажность. Будет дождь, когда крестовики совсем не приготовляют свежей ткани, забираются в паутину и садятся головою в угол, в самый кромешный кут. Быть грозе, когда они начинают рвать паутину, а сами залезают наверх и еще глубже забираются в щели, так что и ног не видать. Перед хорошей и продолжительной погодой после дождя они осматривают свои сети и поправляют их. Зимой перед холодом бегают взад и вперед, ищут готовых паутин, чтобы отбить и завладеть ими, или начинают ткать новые сети и ночью приготовляют несколько сетей одна над другой. Перед ветреным и дождливым днем паук залезает в угол еще накануне. Стало быть, надо подождать с уборкой хлеба: в сильный ветер и во всякий дождь убирать неудобно и вредно.