Боксер - Юрек Бекер

— Он меня вовсе и не видел, они все спят.

А уже на обратном пути, по дороге к вокзалу, она вдруг обронила:

— А мальчик-то очень хорошенький.

Арон говорит, что слова ее прозвучали так, будто он утверждал обратное. Во всяком случае, она побывала у Марка, хотя вполне могла и уклониться. Причины ее поступка, которые вроде бы угадал Арон и которые по дороге в детский дом казались ему вполне убедительными, на обратном пути уже такими не казались.

* * *

Под конец одного из наших совместных дней я спросил у Арона, помнит ли он адрес тогдашнего «Гессенского погребка». Он ответил:

— Само собой.

Потом я спросил, где он находится, уж не в Западном ли Берлине, и Арон ответил:

— Нет, у нас.

Тогда я спрашиваю, согласен ли он сходить туда со мной, когда-нибудь, по мне, так прямо сейчас.

— Это зачем?

— Сам не знаю, — отвечаю я, — из чистого любопытства. А тебе разве не хочется через столько лет выпить там со мной рюмочку?

— Нет.

— Некомпанейский ты человек.

Несколько дней спустя он говорит, что в принципе мы можем и сходить в погребок, если я за это время не передумал. Я подзываю такси, Арон говорит шоферу адрес.

Погребок теперь называется «Балкан». Когда мы туда заходим, Арон долго оглядывает помещение, видно, здесь многое изменилось, а на меня он обращает внимание лишь тогда, когда кельнер ставит на стол две рюмки заказанного мной коньяка.

— А ты знаешь, сколько лет прошло? — говорит он. — Целых двадцать восемь.

Я спрашиваю себя, не растроган ли он, ибо очень часто наблюдал, как бывают растроганы пожилые люди, когда предаются воспоминаниям о давно прошедшем, независимо от того, приятные это воспоминания или нет. Может, одно немыслимо без другого, может, воспоминание и есть одна из форм растроганности, но применительно к Арону это не так. Он в последний раз обводит глазами помещение и на этом завершает осмотр. Словно в мыслях у него опустился занавес, или, может быть, он счел излишним и дальше предаваться воспоминаниям. Он выпивает коньяк, заказывает еще раз, после чего спрашивает:

— Ну, а теперь что?

— А здесь много изменилось?

— Все, — ответил он, — здесь ничего больше нельзя узнать. А ты что, пошел со мной только затем, чтобы выяснить, много здесь изменилось или нет?

— Ну конечно, не только за этим.

— Тогда зачем?

Я не могу понять, к чему он клонит, но мне на помощь приходит кельнер с новой порцией коньяка. Арон выпивает и говорит с улыбкой:

— Если ты надеялся, что со мной, едва я сюда приду, случится что-нибудь таинственное, то должен тебе сказать: ты ошибся.

— Ничего я не надеялся.

— Вот и хорошо.

— А где была комната, в которой вы собирались?

— Да там, — отвечает Арон, — а теперь расплачивайся и пошли, что-то мне здесь не нравится.

Мы не спеша побрели к ближайшей стоянке такси. По дороге Арон насмехается надо мной. Он говорит, что вполне может понять, если человеку, услышавшему рассказ о восстании Спартака или боях гладиаторов, вдруг захочется увидеть Колизей, это вполне оправданно. А вот чего ради меня понесло в «Гессенский погребок», я, верно, и сам не до конца понимаю.

Я спасаюсь отговоркой, что с самого начала этого и не утверждал.

* * *

Сперва в коридоре, а потом в снегу перед домом Марк начал пытаться ходить. Ему надо было укрепить мускулы ног, которые от долгого лежания стали тоненькими, как березовые веточки. Арон внимательно следил за успехами сына.

Именно теперь он считал особенно необходимым приходить сюда почаще, и не столько затем, чтобы присутствовать при тренировках мальчика, в этом он целиком полагался на персонал детского дома. Просто он думал, что Марком необходимо заниматься не только в смысле здоровья.

* * *

— А в каком еще?

— Я был твердо убежден, что годы, проведенные в лагере, натворили много бед и у него в голове. То есть что значит: я был убежден? Это любой мог видеть. Ему было уже семь лет, а разговаривать с ним приходилось, как с четырехлеткой. Уж не говоря о том, что он совершенно не умел ни читать, ни писать. Запас слов был у него до смешного невелик, он почти ничего не знал, мало чем интересовался. Кто же мог этим заняться, кроме меня?

— Ты что, давал ему уроки?

— Давал уроки, давал уроки, я просто садился рядом с ним и беседовал.

* * *

Для начала Арон переговорил с врачом, однако не затем, чтобы заручиться его поддержкой; ему хотелось убедиться, что физическое состояние Марка выдержит ежедневные беседы, которые тоже требуют от мальчика напряжения. У врача не было сомнений, он сказал:

— Я, правда, терапевт, а не педагог, но то, что вы затеяли, считаю вполне разумным.

Арон решил подыскать комнату где-нибудь поблизости. Те три часа, которые уходили на поездку к Марку и обратно, можно было с куда большей пользой провести у постели мальчика. Он спросил начальника станции, не знает ли тот поблизости кого-нибудь, у кого найдется лишняя комнатка без особых удобств и за хорошее вознаграждение. Начальник станции попросил его минутку подождать, чтоб он мог переговорить со своей женой, после чего вернулся и сказал, что да, он знает кого-нибудь, и этот кто-нибудь он сам.

— Раз мы сумели договориться насчет велосипеда, то почему б нам не договориться и сейчас?

Если Арон хочет, то может получить комнату прямо тут же, в станционном здании, и очень симпатичную комнату, так вот, не считает ли он слишком высокой платой фунт натурального кофе в месяц?

Арон был рад, что все так быстро уладилось, и тотчас согласился. Однако часто пользоваться этой комнатой он мог лишь в самом начале. Во-первых, от этого страдала его работа, а сейчас ее, как на грех, стало больше, дела у Тенненбаума явно шли в гору. Он, не задумываясь, вообще отказался бы от этой работы, если бы считал, что Марку его отказ пойдет на пользу. Во-вторых, и это главное, те несколько ночей, что он проводил в комнатушке под самой крышей, страшно его угнетали, на него наваливалась бессонница, которую не могла одолеть никакая усталость. Он лежал с открытыми глазами, слушал, как внизу проезжают поезда, и тосковал по Пауле. Здесь он видел картины и слышал звуки, которые в постели подле нее постепенно ускользали из памяти, теперь же они вставали перед ним, отчетливые и громкие, и все это, вместе взятое, оказалось слишком высокой ценой за сэкономленные в день три часа.

* * *

Вот, к примеру, один из разговоров с Марком:

— Тебе не холодно?

— Нет.

— А ты все-таки подтяни повыше одеяло, насморк нам сейчас ой как не нужен. На завтрак ты что сегодня ел?

— Хлеб, мармелад и еще масло и яйцо.

— Очень хорошо. А пил ты что?

— Молоко и рыбий жир. Но они меня заставили.

— Так надо. Без рыбьего жира ты не выздоровеешь. Хочешь, я расскажу, зачем нужен рыбий жир?

— Не надо, он очень невкусный. Других не заставляют его пить.

— Значит, у них его нет. Ты знаешь, как трудно раздобыть рыбий жир?

— Другие тоже выздоровеют.

— Но не так скоро, как ты.

— Вот и неправда. Они вчера выписали Германа, а он никакого жира не пил.

— Значит, он был не такой больной. Рассказать тебе, откуда берется рыбий жир? Это очень занятная история, ты просто удивишься.

— Ну ладно, рассказывай.

— Но мы с тобой немножко походим. Опирайся на меня, а я тем временем буду рассказывать. Вот до того дерева и обратно.

Они вышли на прогулку, и Арон начал свой рассказ:

— Самые большие рыбы, которые только есть на этом свете, называются киты. Они до того большие, что для них малы все здешние речки. Там они бы все время цеплялись за берег. Вот почему они живут только в море.

— А большие — это какие?

— Метров тридцать в длину. Вот как отсюда до стены. А высотой с дом.

— А где они живут?

— В океане. Ты уже когда-нибудь слышал это слово?

— Нет. У меня ноги болят.

— Это не беда. Мы прошли почти половину. А теперь слушай, я расскажу тебе, что такое океан.

Случайно в одной из детских книжек, которые купил Арон, на картинке был изображен кит.

* * *

Но себе Арон сказал, что нельзя долгое время пробавляться чудесами вроде океанов и китов, что чудеса это лишь малая часть их бесед. Марку куда нужней цель и образец для подражания, ибо ему необходимо выздороветь изнутри, необходимо почувствовать аппетит к выздоровлению, и он, Арон, должен пробудить этот аппетит.

Ну, насчет цели долго ломать голову не приходилось, он и по сей день убежден в том, что не бывает целей более бессмысленных, чем те, которые скрыты в туманной дали. Такие, по словам Арона, лишь расслабляют человека, а у Марка могла быть только одна цель: выздороветь и перебраться домой. Итак, Арон во всех красках расписывал ближайшее будущее сына, рассказывал о походах в зоопарк, в кафе-мороженое и кино, специально перечислял всяческие удовольствия и развлечения, но говорил и о занятиях в школе, изображал школу как своего рода забавное устройство, которое может открыть путь к одной из величайших радостей — к радости познания.