Изначальное - Роман Воронов

class="p1">Человек в белых одеждах снова улыбнулся:

– Я разговариваю с каждым одновременно, прямо сейчас.

– Со всей деревней, – глаза у Мальчика полезли на лоб.

– Со всей планетой, – Иисус обнял маленького собеседника. – Я пришел к тебе, как и к каждому, ответить на один вопрос.

– Какой?

– Самый важный для тебя и для каждого.

Мальчик задумался, видение было вполне осязаемым, от его руки на плече шло тепло по всему телу, разливаясь ласковой волной, это чувство снимало боль в теле и туманную взвесь в голове. Может и вправду спросить, но что? Он не представлял самого главного вопроса для каждого, как, в общем-то, и своего, но внутри родились слова, сами по себе, и Мальчик выпалил:

– Почему я болею?

– Так задумал Отец, – ответил Иисус.

– Мой отец говорит, что болезни приходят за грехи, – возразил Мальчик.

– Так задумал и Наш Отец, и твой, – Иисус снова поразил ребенка загадочной фразой.

– Как это?

Иисус снял руку с плеча, Мальчик уже не чувствовал никакого недомогания.

– Несовершенство Человека есть потенциал его обучения, а болезни – маяки на этом пути. Грехи сталкивают Человека с пути истинного и вызывают болезни тела, дабы через боль узреть мог Ученик Свет Истины и повернуться к нему, твой отец прав.

– Но я слишком мал, чтобы согрешить, а болею. Как возможно такое?

– В твоем возрасте болезнь приходит за грехи родителей, как… – он сделал паузу, подбирая слова, – энергообмен за полученное тело как энергоплата за твое присутствие здесь.

Он внимательно посмотрел Мальчику в глаза и тот понимающе кивнул.

– Скажи, Иисус, если у меня не будет детей, кто оплатит мои грехи?

– Все ляжет на тебя одного, и это тоже плата.

Мальчик, улыбнувшись уже с блеском выздоровевших глаз, поинтересовался:

– За что?

– За жизнь для себя, даже если она праведная. Не обременяя себя семьей и заботами о других, облегчаешь Путь свой и значит, отвечаешь за него в единственном числе.

При этих словах Иисус поднял глаза к потолку, веки его дрогнули.

– Можно еще один, маленький вопрос? – прошептал ребенок, осознавая, что Иисус сейчас уйдет.

Одетый в сияющие одежды, назвавший себя Сыном Божьим наполнил Мальчика, глядя на него сверху вниз, невероятным букетом любви, радости и надежды:

– Говори.

– Зачем прадед повесил над дверью подкову?

Иисус расхохотался, затем взглянул на ржавую железку и… вдруг стал серьезным:

– Это символ, прадед, начавший ваш род, «закрепил» его на этом месте.

– Как якорь на морское дно, – вспомнил картинку в альбоме отца Мальчик.

– Верно, как якорь, – подтвердил Иисус и исчез, будто его и не было вот тут и сейчас.

3

Старец лежал на своей кровати, устланной соломой и мхом, неподвижно. Болезнь, сдавливающая сердце безжалостной рукой, не пускала воздух в легкие, а кровь к конечностям – он умирал. Сквозь щелку едва приоткрытых век он наблюдал то единственное украшение в комнате, которое висело здесь, как ему казалось, от начала времен – старинную подкову.

Старик прожил долгую жизнь монаха, постриг он принял в юношеские годы (иначе и быть не могло, ведь его излечил Иисус) и, обременив себя обетом безбрачия, заперся в комнате с подковой, посвятив себя Богу, но отгородившись от мира.

«Мне и сказать-то нечего Всевышнему в час, когда предстану пред Очи Его, ибо все уже сказал в молитвах, что сплели день с ночью, и не ведал я порой ни числа, ни времени, ни сезона. О чем просил, уже не вспомнить, о чем мечтал, уже не важно, чего не успел, так всего и не поспеть, жаль только не дождался Второго Пришествия». От жалости к себе у Старца выступили слезы на глазах, сердце остановилось в раздумье, но знакомый с детства хруст соломы вернул его (сердце) к обычной деятельности по ритмичному разгону крови в ближние и дальние пределы Человеческого Храма.

– Пути Господни неисповедимы, – услышал Старец голос, не покидавший его всю жизнь.

– Ты ли, Иисус? – встрепенувшись, спросил старик.

– Я, мой дорогой Старец, – отозвался Иисус, – всего на миг оставил тебя.

– Да, – вздохнул умирающий, – всего на миг…

– Ничего не изменилось, – улыбнулся Иисус, – и подкова на месте.

– Да, – снова отозвался глухим эхом старик, – и подкова на месте…

– Ты помнишь, – продолжил Иисус, – я отвечаю на один вопрос, когда прихожу. Можешь задать его мне.

Старец мотнул слабой головой:

– Не знаю, о чем спрашивать. Я не оправдал надежд отца, не продолжил род, он заканчивается на мне. Я бы сейчас спросил о сыне или дочери, будь они у меня, но…

Он замолк.

– Думать надо об оправдании надежд Отца Небесного. Он слышал каждое слово твое, обращенное к Нему, а их было не мало, но ты так и не спросил Его о главном. Теперь перед тобой Сын Его, подумай и задай этот вопрос.

Старец попробовал, опершись на локоть, приподняться, чтобы сесть, но силы тут же оставили его, и он упал обратно на солому.

– Ты не поможешь мне? – обратился он к Иисусу.

– Время отделить зерна от плевел, – сказал Сын Божий, – и легче это делать лежа. Не мучай себя, я возлягу подле.

Два мужа лежали рядом, плечом к плечу, и разглядывали подкову на стене.

– Скажи, – неожиданно прервал молчание Старец, – та болезнь, что съедает меня, за какие грехи, если я покинул мир, закрылся за дверью, отгородился стенами и не деянием, ни помыслом не попрал законов Господа Бога нашего?

– Велик грех твой, затворник, оттого и болезнь тяжела. Что есть солдат, отсиживающийся за спинами товарищей в бою? Что есть одежды, запрятанные в сундуки и не надеванные ни разу, но чистые и без дыр? Что есть жена, принесшая в мир красоту лика, но не давшая жизни и любви потомству? Что есть сын, забравший из рук отца зерна, но не бросивший их в землю, а засушивший семя в подвалах?

– Господи Иисусе, обо мне ли говоришь? – взмолился Старец.

– И да, и нет, – ответил Иисус, – Отцу решать, Отцу взвешивать, Отцу оценивать, а мне пора, надо успеть к каждому.

– На всей планете? – прошептал со стоном старик.

– Как минимум в этой деревне, она, кстати, разрослась, пока меня не было.

Иисус улыбнулся и белым парусом выплыл из комнаты. Ветер как будто ждал столько лет, когда же эта вечно запертая дверь отворится, и с победным воплем дождавшегося своего часа проказника, хлопнул, что было силы. Подкова, висевшая на стене без малого две сотни лет, с грохотом рухнула на пол. Старец уже не видел этого эпического акта, он был мертв.

Поцелуй Рыбы

…Искусству владения испанским мечом