Знойная параллель - Валентин Рыбин

— А разве вам неизвестно, гражданин Иомудский,— говорю я, — что с головы генерала Куропаткина не упало ни одного волоска? Его выслали в Псковскую губернию. Там он преспокойно живет в своем домике.

— Так уж ничего и не сделали? — не поверил мне Иомудский.

— Ровным счетом ничего, — утверждаю я, хотя толком ничего о Куропаткине не знаю: просто слышал от Федора Улыбина, а он еще от кого-то, будто Куропаткина не расстреляли, а выслали в Псковскую губернию.

Иомуд-хан раздумывает, покачивает головой, а я продолжаю:

— Да ведь особое распоряжение товарища Ленина о военных специалистах имеется: привлекать их на службу в Красной Армии.

— Я бы с удовольствием вернулся, — вздохнул Иомуд-хан.

И тут опять подмывает меня вынуть письмо и вручить Иомудскому, и опять я спохватываюсь: «Заподозрит какой-нибудь подвох, тогда все пропало!» Иду опять окольным путем:

— Ну, а если я привезу вам официальное приглашение от командования Закаспийской Первой армии, тогда согласитесь вернуться и работать при штабе Красной Армии?

— Раздумывать не стану... Только разговор мы с вами ведем бесплодный, ибо вы не тот человек, который может привезти такое письмо.

— Это почему же не тот? — возражаю я. — Как раз тот самый. И приехал я сюда, чтобы возвратить ваших соплеменников назад в родные края: в Красноводск, Челекен и в другие поселения. Верите?

— Не совсем, — неуверенно говорит Иомудский.

— А вы доверьтесь и помогите вернуть бедняков-дехкан Советской власти. И сами постарайтесь понять: Советская власть завоевана для бедняков. Через месяц-другой в Полторацке состоится Первый Всетуркменский съезд Советов, а часть бедняков-туркмен сидит здесь и ничего об этом не знает. Разве это порядок? Помогите вернуть людей в родные края, и все будет хорошо... С этими же людьми и будете укреплять Советскую власть в своих аулах. Согласны? — спрашиваю самым решительным образом.

— Согласен, — говорит Иомудский, — но как поверить, что весь наш разговор не афера?

— Друзья, покажите ему удостоверения, — приказываю чекистам и сам вынимаю свой мандат, а затем и письмо.

— Возьмите, Иомуд-хан, это вам от Куйбышева, Атабаева, Паскуцкого.

В письме, скрепленном подписями и печатями, указывалось, что Революционный Совет Первой армии Закаспийского фронта назначает Иомудского своим уполномоченным по Гасанкулийскому уезду...

Иомуд-хан прочитал письмо, решительно поднялся на ноги и пожал нам руки.

— Спасибо за доверие, товарищи! Я оправдаю его. А что касается возврата бедняков-дехкан, то не сегодня-завтра они двинутся в родные края. Будьте спокойны.

В кибитке Иомудского мы пробыли до вечера. Запаслись в дорогу провиантом. Сам он нас провожать, во избежание всяческих кривотолков, не стал, а отправил с нами до берега своего младшего сына.

Через пять суток я доложил о выполненном задании Атабаеву, а вскоре и вернулся в свою роту, расположившуюся в Полторацке. Вновь встретился с Федором Улыбиным и опять стал политкомиссаром...

Ну что еще... После Всетуркменского съезда, на котором выступал Михаил Васильевич Фрунзе, перебросили нашу роту на Бухарский фронт. А в день, когда уезжали из Полторацка, я повстречал Иомуд-хана. Был он в той же военной робе без погон. Вел себя сердечно. Еще раз сказал спасибо за мою заботу о его судьбе. Позже я повстречал его в Москве. Но это уже другая история.

13.

Весь март и вот уже половину апреля беспрерывно идут дожди. Взлетное поле мокрое и тяжелое для взлета, а на стоянках — грязища. Глина раскисла: впору подсыпай соломы и саман замешивай. Чехлы на самолетах вымокли и не просыхают. Пора их поменять на летние, парусиновые, но инженер эскадрильи ворчит: «Истопчите всю стоянку. Пусть малость земля подсохнет».

В середине апреля небо, наконец, заголубело. Солнце начало припекать. Сады вишневые покрылись белой кипенью цветения. Пчелы жужжат. И аромат такой отовсюду, что голова набухает. Какое все же прекрасное времечко — весна!

Кажется, был вторник. Пришли мы на стоянку, расчехлили самолеты, вскрыли моторы, занялись профилактикой. Мне механик говорит:

— Природин, дуй за аккумулятором, мотор обкатаем.

Аккумуляторная будка примерно в километре. Вернулся только через полчаса. И сразу новость:

— Нина мальчика родила! — весело сообщил Чары.

— Что ты говоришь! Когда?

— Откуда я знаю! Сегодня, наверно. Дневальный из казармы прибежал, кричит: «Трошкин, иди в больницу, твоя жена сына тебе подарила!»

В общем, всполошили мы с Чары всю нашу эскадрилью. Тут же шапку по кругу — и вот уже три сотни на подарок.

— Валяй, Чары, в военторг, подбери что-нибудь такое детское на свое усмотрение, — приказывает техник.

Чары ушел. Я до обеда почистил внутри фюзеляжа, сменил смазку на пулемете. Когда шли на обед, зашел в сад, нарвал белых вишневых веточек и отправился в больницу. Нину увидел в окно. Передал букетик и — к Косте домой. Они с Чары уже давно ждут меня. Купили бутылку шампанского. Едва я вошел, сразу — пробку в потолок. Выпили.

— Имя парнишке дали? — спрашиваю.

— Вот думаем, — говорит Костя. — Только без Нины как-то неудобно.

— Обычно первому сыну дают имя деда, — подсказываю я.

Костя подумал и говорит:

— Что же тогда тебя Маратом нарекли? Разве у тебя дед — Марат? Я думаю, надо назвать сына Алешкой. Нравится мне это имя. Алешка Трошкин! Звучит!

— Звучит, звучит, — подтверждает Чары. — Вырастет — будет Алексеем Константиновичем. Тоже звучит.

Поздравили молодого папашу с отпрыском, пообедали и опять подались на аэродром. Вечером пришли поздравить Нину всей эскадрильей. Вручили коллективный подарок—большую заводную машину и медвежонка. И цветов принесли — столько, что и поместить негде. Апрель в Хурангизе богат цветами. Тюльпаны, маки, еще какие-то желтые с черными донцами, не говоря уже об акации и вишне. И каким же счастьем светились глаза Нины! Никогда раньше я не видел такого непередаваемого счастливого взгляда. Имя Алеша тоже было принято всеми на ура.

Нина выписалась из больницы перед праздником. Пригласила Чары и меня Первое мая отпраздновать вместе. Я растерялся: как же мне быть? И она, разумеется, поняла, в чем дело.

— Марат, а ты пригласи ее сюда! Пусть приедет. Если захочет, — заночует у нас.

Иду на коммутатор. Маша — выходная. Но ее напарник уже знает меня. Встречает как своего:

— Входи, сержант...

Набираем номер, зовем к телефонуТоню.

— Марат? Ну мы же договорились, что ты позвонишь завтра!

— Да... Но все изменилось, Тоня. Я приглашаю тебя сюда, к нам. Помнишь, я тебе рассказывал о своих друзьях? У них маленький родился. Приезжай вечером тридцатого. Первое мая встретим в саду...

— Марат, я же тебе говорила: пока что не знаю, как буду встречать май! Миленький, ну пойми меня: я же не всегда могу распоряжаться собой!..

— Что опять случилось, Тоня?

— Что, что... Мало ли что! Не могу я, понимаешь. Приезжай третьего или пятого.

— Ну что ж, прости за беспокойство, — говорю я, стараясь быть как можно тверже. — Поздравляю тебя с праздником, желаю провести Первое мая как можно веселее!

— Ну вот и молодец! — обрадовано восклицает Тоня. — Я знала, что ты умница! Целую тебя! До встречи...

В Хурангиз я отправился не третьего и не пятого, кажется, числа одиннадцатого. Невозможно было взять увольнительную: опять комендант города объявил карантин. Но и одиннадцатого выехал не по увольнительной. Случилось так, что жена командира полка сама дозвонилась до режиссера Лугового, и он дал слово приехать на репетицию драмколлектива, если за ним пришлют машину. Замполит дал в мое распоряжение «виллис». Я уговорил шофера, чтобы отвез меня в город утром и вечером приехал за мной и за режиссером по адресу: Куйбышева, 13.

В десять утра подхожу к общежитию пединститута. Тишина. Только комендантша на месте. Зыркнула через очки, узнала и заулыбалась.

— Вот те и Марат явился! А мы тебя ждали на праздники!

— Не получилось. В наряде был... Не знаете, Тоня у себя?

— Да ты что? Сегодня они все на занятиях. День-то будничный. Сходи, коли спешишь, в учебный корпус.

И вот она — долгожданная встреча.

— Марат! Вот потеха... Откуда ты взялся? — радостно спрашивает Тоня.

— Приехал и зашел. Здравствуй!

— Здравствуй, Маратка!.. Как же нам быть? С занятий что ли удрать? Давай-ка выйдем.

Спускаемся по ступенькам на тротуар, идем куда-то. У меня еще не прошла обида. Наверное, я мрачноват и говорю что-то не то:

— Ну, как праздновала?

— Так себе... Скучала...

— А если конкретнее?

— Послушай, ты что — допрос приехал с меня снимать?

— Ну, что ты, Тонечка.

— Маратка, прошу тебя, будь всегда таким, как в день нашего знакомства. Не теряй... ну, мужества, что ли, или юмора. Не будь эгоистом. Мне кажется, ты пользуешься моей слабостью... Смотришь на меня, как на собственность.