Осколки недоброго века - Плетнёв Александр Владимирович

Предоставленный «ямаловцами» пакет исторических материалов содержал прекрасную фильмотеку-документалку. Естественно, что и по истории государства российского, и по войнам в частности. И так уж выходило, что Вторая мировая (она же наболевшая Великая Отечественная) война имела самую большую подборку.

Николай окончательно забросил своё терпеливое увлечение фотографией и все вечера в настоящее время тратил на жадный и крайне познавательный просмотр исторической хроники с подвывающего кулером ноутбука. А потом бывало целый день ходил немного пришибленный от впечатлений и ужаса. И как оказалось, делая выводы.

Наверняка он и сам осознавал перекос, возникший у него в сознании, понимая, что и немец в «четырнадцатом» не тот, что в «сорок первом», и Вильгельм не Гитлер. Но засиживаясь за полночь, прикрывал уставшие от экрана глаза, и казалось ему, что план Шлиффена-Мольтке уже вышагивает по Европе и немецкие маршевые колонны топчут западные российские губернии.

Вдруг неожиданно в памяти всплывали те нелестные отзывы о немецком кайзере, что давал отец – Александр III, и сейчас строго взирающий с портрета на стене: «Он безумец! Это дурно воспитанный человек, способный на вероломство».

Да и сам от дойче-родственничка был далеко не в восторге. Собрав воедино все разрозненные факты – из прошлого, будущего, – Николай Александрович всё больше утверждался в негативном по отношению к Вильгельму мнении. Теперь о каком-нибудь «Бьёркском договоре», как об альтернативе, речи быть не могло априори[30]. Тем паче что стратегию свою он уже выбрал… стратегию, где союз с Германией не предусматривался.

– Прискорбным долгом, господа, поставлю себе сделать утверждение, что мировая война неизбежна… – звучал в императорском кабинете голос самодержца – говорил, будто резал, будто спешил высказаться. Будто себя же убеждал, а не только этот строгий взгляд с портрета. И не только этих внимательно внемлющих, однако явно готовых высказать свои соображения и даже возразить – иначе зачем было приглашать и называть это «совещанием». Пусть и крайне узкого круга.

– …слишком много заинтересованных, слишком много накопилось противоречий среди причастных сторон, решить которые можно только «большой кровью». Посему в этом контексте вижу невыполнимость какого-либо «миролюбивого внешнеполитического курса» для державы нашей. Опираясь же лишь на своих двух главных союзников – армию и флот, мы будем поставлены в затруднительное положение «одиночки», окружённого явными и потенциальными противниками. Честно скажу, что даже на Францию, с коей у нас соглашение, положиться в полной мере не берусь. Тем паче, стремясь проводить политику равноудалённости от Германии и Англии, будучи в любом случае втянутая в войну, Россия вынуждена будет принять чью-то сторону. Выбор нам известен, но выложу свои и исторические вердикты.

Опыт двух войн показал никчёмность в военном отношении Италии, полностью утратившей своё римское величие…

Тевтонский натиск Германии, даром что названый kriegsmaschine…[31]

Бульдожье упрямство англичан, всякий раз неуклонно идущих до конца…

И тонкую натуру… – с презрительнием, – прекрасной Франции, готовую поднять подол и уступить.

Что касается сидящих за океаном САСШ – их выбор британской стороны конфликта совпадал с выгодой и, вероятно, предопределённостью англоговорящих стран.

Будто призывая слушателей к раздумьям, Николай сделал небольшую паузу, куда успел втиснуться Авелан, вопросительно обозначив:

– Значит, Британия?

В общем-то, секретом это не было, что мнение Е.И.В. за союз с англосаксами.

– Британия, – утвердительно повторил Фёдор Карлович, – стало быть, вся наша многолетняя подготовка к противостоянию с исторически сложившимся врагом…

– Выбор за сильным союзником, – аргументировал Николай.

– Простите, ваше величество, – извинительным тоном давил Авелан, – не то что я сторонник Вильгельма, но при настоящем политическом настроении, заставляющем опасаться со стороны Англии и прочих политических недругов России всякого противодействия успехам нашего дела в войне с Японией, почему бы не ориентироваться на дружескую нам сейчас Германию? Более того, недавние (пусть и тайно неофициальные) события с «Рюриком» являются, несомненно, вызывающими, оскорбительными для нашего достоинства и чести.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– При всём уважении к германской военной машине, две проигранные Большие войны являются показательным дискредитирующим фактором, – отчеканил Романов, хлопнув ладонью по столу.

Затем с вызовом взглянул на Гладкова:

– И вы считаете мой выбор не в пользу Германии неверным? Уж я-то посмотрел… насмотрелся на все те безобразия, кои чинил немец на нашей территории! Эти ужасные газовые атаки, концлагеря, повешенные… Впрочем, повторюсь – как-то уж очень неудачливы германцы в своих военных кампаниях.

– Ну почему же. В определённом смысле немцами, как вояками, можно восхищаться. Германия, раз за разом набирая силу, при ограниченном ресурсе строила свою военную стратегию на умении и выучке, стремясь блицкригом разгромить противника. Но всякий раз, особенно сталкиваясь с территориальным размахом России, теряла темп (война переходила из плоскости боевых действий в экономическую плоскость)… В итоге проигрывая.

Но я согласен – не надо нам экспериментировать, и без того неметчины на российских просторах вдосталь. В торговле, промышленности, а отсюда шпионаж и прочие интересы…

– И всяческое совершенно бесцеремонное и эгоистичное стремление кайзера вовлечь Россию в русло германской политики, – строго дополнил Николай, – но вы бы поаккуратней с «неметчиной».

– Простите, – спохватился Гладков, догадавшись, что имел в виду государь, точней «кого».

– Я предлагаю сыграть тонко! – торжественно объявил император. – Нам известны британские опасения за наш союз с Германией. Посчитаем «Антанту» исторически сложившимся фактом и используем эти знания для торга в отношении Японии. То есть будем всячески изображать усиление контактов с Германией, дабы снизить агрессивные намерения Англии в отношении России. Тем самым избежав вмешательства в дело завершения войны с японцами в нашу пользу и заключение выгодного для нас мира на Дальнем Востоке.

– Ежели верны догадки… с донесений Небогатова, – упрямо покачал головой Авелан, – а также учитывая подозрительно стоящие в базе Вэйхайвэй военные корабли, британцы всё же вполне могут рассчитывать добиться своего на востоке. А затем понадеяться на паузу (в несколько лет до 1914 года), чтобы успеть наладить с нами отношения к началу большого конфликта в Европе.

Вильгельм же… в нынешнее наше дело с японцами вмешиваться однозначно не станет!

– Хочу напомнить, – решился встрять Гладков, – что Фишер именно сейчас предлагает разделаться с флотом Германии, пока кригсмарине не набрали силу (есть историческая справка).

До дела, конечно, не дошло… но а вдруг?

И что тогда будут стоить наши, даже объединённые с германцами, сухопутные армии против островного государства с подавляющим торжеством Хоум Флита? Хотя…

Хотя я с вами, ваше величество, согласен. Англов можно шантажировать. Они должны понимать, что в случае союза Франция – Россия, плюс Германия – Австрия им вообще ничего не светит. Тут и американцы не помогут, а эти господа на проигрышную фишку не поставят. Боюсь только, что англичане не поверят, что мы сможем состыковать франков с тевтонами. Какую мотивировку проведём?

– А никакую! – выпалил довольный Николай. – Сделаем загадочное лицо.

– Но если британцы все же не клюнут?

– Думаю, здесь смело можно положиться на Вильгельма, что бьёт и копытом и шпорами – так жаждет со мной личной встречи! И в Лондоне об этом знают наверняка.

– Что ж, ничего нового. Британцы… – повиснул недосказанностью Гладков.

– А что вы так, Александр Алфеевич, не милы вам британцы как союзники?