Путешествие на север - Любовь Федорова

– Ты же знаешь, Мем, что у девушек из веселых домов не бывает детей. Это непререкаемое правило, оно существует сейчас, было и тогда.

– Я как раз собирался узнать о Датаре подробнее. Я знаю, кто может о нем рассказать.

– Ну так не теряй времени даром!

– А Каменные Пристани? У меня защита диплома...

– Сделают тебе диплом и без твоего участия, можешь не волноваться.

– Мне нужен учебник по следственной практике. Я немного запутался. И... можно сделать так, чтобы меня не выпороли за прогулянные занятия, господин Рарон?

Тут Рарон снова вздохнул, достал из кармана кошелек, весьма плотно набитый монетами, и положил его прямиком в рукав Мему.

– Я решаю твои проблемы, а ты решаешь мои. Договорились? – сказал он. – Захочешь меня найти – придешь в третий дом по Веретенному переулку, только не называй меня привратнику по имени. Ты спросишь Домового, понял?

Мем пожал плечами. Ему ничего не оставалось делать, кроме как согласиться.

Рарон покинул Мема посреди совсем уж дикого пустыря. Попрощался он так, что Мему совершенно ясно стало: за Домовым не стоит следовать. Мем побрел вдоль набережной, оглядывая остатки когда-то возвышавшихся здесь построек. Вот тут явно была раньше торговая лавка, а здесь сгнил из-за подтопа фруктовый сад. Тут руины мельницы, дальше когда-то красивая кованая решетка, укрепленная меж каменных столбиков, нынче искрошилась и съедена ржавчиной... То, что в самом центре Столицы, на Рабеже, с которого начинался почти миллионный, согласно последней переписи, город, можно бродить по таким заброшенным местам и не встретить за четверть стражи ни одной живой души, было для Мема неожиданной новостью. Он словно в чужую провинцию попал или даже в другую страну. Вот же, по ту сторону Обводного, в Приречье – в дымящую и звенящую на четверть Столицы кузню ведут шестерню ломовых лошадей и тащат на починку плуг, а вокруг кузни пятиэтажные дома и торговые склады. А здесь...

Дойдя до проржавевшей решетки, Мем остановился. Решетка преграждала прямой путь вдоль берега, но она носила не сплошной характер. На три стоящие секции приходилась одна проломленная или поваленная. Правда, решетка эта ограждала раньше целый комплекс построек, среди которых Мем опознал маленький храм, сильно похожий по архитектуре на храм Датара с Чаячьего острова, но сложенный из позеленевшего от вечной сырости известняка и находящийся в гораздо более плачевном состоянии. Храм подковой огибали бывшие братские корпуса и службы, в которых не было окон с той стороны, с которой смотрел на них Мем.

Недолго думая Мем перебрался через поваленную решетку и пошел себе дальше, решив, что и здесь все так же покинуто прежними обитателями, как на Старой набережной. Однако он ошибся. Он миновал несколько пустующих строений и увидел одно, облезлые ставни в котором были плотно закрыты, а стыки между ними заткнуты тряпьем. А еще через десяток шагов Мем натолкнулся на стайку удивительно молчаливой ребятни, возившейся во дворе этого дома. Завидев гостя, дети в возрасте лет от трех и примерно до двенадцати оставили свои дела и уставились на Мема. Почему-то не слышно было обычного для детской компании шума и смеха. Да и сами дети смотрели на посетителя странно: с одной стороны, совершенно без страха, а с другой – без любопытства. Как будто не человек к ним идет, а так, бездомная собака – пробежит мимо и будет такова.

От неожиданности Мем остановился. Бледные и до прозрачности худые дети, одетые не то чтобы в нищенские лохмотья, но в очень бедную и поношенную одежду, отвернулись и продолжили свои занятия – они собирали во дворе оттаявший по весне мусор. Их было человек пятнадцать, и выглядели они словно вывалившиеся из гнезда птенцы, но в отличие от нищих из других районов не цеплялись и ничего не просили. Мем поискал глазами, у кого бы спросить кратчайший путь отсюда к жилым кварталам – он проголодался и имел намерение быстрее где-нибудь пообедать, раз уж разжился деньгами. На крыльце еще одного длинного здания, похожего на обитаемое, он заметил присматривающего за детьми старого монаха в латанной-перелатанной рясе и в рваном капюшоне.

– Простите, отче, – обратился к нему Мем, – я немного заблудился. Вы не подскажете, как отсюда выйти на Хлебную площадь?

Монах даже не шевельнул в сторону Мема пальцем.

Мем был голоден, поэтому проявил настойчивость. Решив, что монах заснул, и потому его не слышит, он дернул монаха за рукав бахромчатой от ветхости рясы и повторил свой вопрос жестами немых. В ответ он получил благословение и знак: «Иди вдоль канала, добрый человек».

О том, что вдоль канала к Хлебной площади он рано или поздно таки выйдет, Мем догадывался и без монаха. Он-то рассчитывал на более краткое указание пути. Ну что ж, то ли тут и правда заболотило до непроходимости последнюю улицу, то ли у глухого монаха просто не было настроения общаться. Мем вздохнул и сделал уже несколько шагов, чтоб последовать указанию святого отца, когда из канавки невдалеке раздался заливистый детский рев, нарушивший тишину и всеобщее молчание, и монах, до сего момента казавшийся глухим, сорвался с места, словно змеей ужаленный. Несколько мгновений спустя он уже вынес на крыльцо полутора– или двухгодовалого малыша и стал утирать ему измазанный грязью нос.

Мем, наблюдавший эту картину, повнимательнее огляделся вокруг и между ставень на стене здания увидел почти новую доску с четко вырезанной надписью: «Детский приют для сирот при обители Нищенствующего Братства Молчальников с благодарностью примет в дар старую одежду, обувь и одеяла». А чуть дальше, криво виднеясь из-под стаявшего снега, лежала каменная стела, где мхом на известняковом фоне прорастали древние буквы:

Снабди кто чем сию обитель —Единый будет им хранитель,Да здравие и жизнь дарит,В обитель Вечных да вселит.

Плач быстро стих, и над приютом снова повисла тишина, которую не мог оживить еле слышный звон, доносящийся с той стороны Обводного из кузни. Мем оглянулся на детей. Бледные дети, закутанные в пожертвованное тряпье, выковыривали из снега гнилые дощечки и веточки и несли их к крыльцу, видимо, с целью просушить для топки печей. Зрелище показалось Мему жалостливым до слез. Он взвесил в руке только что полученный от Рарона кошелек, решительно вернулся и высыпал деньги в подол монаху. Тот поднял на Мема удивленный взгляд – там было около пятидесяти ларов серебром.

– Это на приют, – пояснил Мем и быстро зашагал прочь вдоль канала.

* * *

Мему следовало бы задать себе такой вопрос: а правда ли то, что нарассказывал ему господин Домовой? Если правда, то с какой стати? Простите, уж во что во что, но в собственное обаяние Мем не верил. Такое, чтоб люди пугались его, случалось часто, но чтоб кто-то воспылал к нему доверием... А не пытаются ли его использовать, как используют Нонора? По сути дела, исполняя свой служебный долг, инспектор Нонор делает чужую черновую работу и расследует убийство Мероя, хотя кого он в конце этого расследования выловит – Домовому не больно-то важно, ибо задачи перед Тайной Стражей стоят совсем другие. Вот и Мем теперь поставлен в непонятную зависимость от морального долга перед благополучием государства. Как говорят в лицее: вам приказано сделать добровольное пожертвование...

Ну зачем Домовому может быть нужен Мем? Не потому же, что он единственный, кто заметил раздавленную тыкву неподалеку от трупа. Не потому, что сам проявил инициативу и подобрался к тайне Чаячьего острова с другой стороны, нежели официальное расследование Первой префектуры. А потому, что сумел понравиться Датару и почти вызвал того на откровенность. Ну так и Датар сумел заставить Мема сказать лишнее. Много лишнего. Непозволительно много лишнего для человека, который должен следить за тем, чтоб ему не помешали.

Впрочем, Мем был готов себе признаться, что Датар ему симпатичен. Что-то было в этом слишком красивом для священнического сана монахе из того, что Мем ценил в людях. Не внутреннее достоинство, внешняя правильность или подвешенный язык. Нет. Скорее некое спокойствие, которого не хватало самому Мему. Уверенность в собственной моральной силе, в своей правоте. И умение не терять свою точку зрения под начальственным нажимом или при блеске золотых кругляшков. О том, что Датар явится во всем этом расследовании с неожиданной стороны, Мем инстинктивно чувствовал с самого начала.

Да, таким, как Датар, мог бы быть таргский император. Возможно, из того, что говорят об Аджаннаре, многое неправда, но то, что тот черноволос, словно арданец, маленького роста и еще в придачу со вставным глазом, – не очень-то для настоящего императора хорошо. Наверное, все-таки кир Хагиннор не очень долго думал, прежде чем отдавать таргский жезл власти одноглазому коротышке, иначе он выбрал бы кого-нибудь попредставительнее...