76-Т3 - Яков Арсенов

— Сразу чувствуется — свое! — оценил кавказский дар Гриншпон. — А теперь давайте за уход Кравцова!

Мурат поднимал тост за тостом и говорил об ушедшем горячо, как о покойнике. Температура его макаронической речи возрастала от абзаца к абзацу. В завершение он обнес привезенным рогом всех ему сочувствующих. Артамонов приехал среди ночи. Свет уже отключили, поэтому обнялись в темноте. Артамонова быстро ввели в курс дела, и через полчаса он обливал свежестью историй, с неподражаемым пиететом держа в руках недопитую канистру.

— Я ехал и думал, вдруг в комнате никого не окажется. Что до утра делать одному! — сказал Артамонов.

Пришлось окропить и эти чувства, поскольку они были от души.

— Пора на занятия, — потянулся Рудик.

— Я нэ умэт дойты. Сыла кончатса. — Мурат прилег на кровать.

— Эн-бэ по всем лекциям, — пригрозил староста. Быт и производство разные вещи. Не посмотрю, что угощал вином!

— Если так пойдет дальше, тебя зарубят на тренировках, — пристыдил друга Решетнев. Но Мурат уже спал.

— Чем хорошо грузинское вино, — рассуждал Нынкин по дороге на факультет, — исключает синдром похмелья.

— Нет, — возразил Пунтус, — грузинское хорошо тем, что его много.

В 315 аудитории начался великий сбор. Входящих привечали согласно авторитета. Решетнев был принят как случайно возвратившийся из пожизненного космического путешествия. Татьяну встретили, будто она поставила на пол не свой именитый портфель, а полмешка покоренных за лето мужских сердец. На Фельдмана закричали, как на замректора по АХЧ. Появление Матвеенкова проаплодировали незаслуженно громко по инерции. Лиц, менее известных потоку, приветствовали в составе группы. На Усова обрушились, как на двухметрового гиганта, хотя он не вырос за лето ни на дюйм. Его габитус был устойчив и неизменяем, словно от злоупотребления амброзией. На Соколова с Людой набросились, будто те обвенчались без свидетелей и зажилили свадебную бутылку шампанского. Весть о переводе Кравцова быстро диффундировала по группе. К моменту появления Марины о потере уже знали все. Поэтому Марина была встречена безмолвно, как вдова. Новенького встретили тоже без единого возгласа. Несмотря на тишину, он бесцеремонно обогнул преподавательский стол и направился на галерку. Одет он был в джинсы и легкий свитер.

Татьяна обомлела, когда он стал приближаться к ней. Выпятив глаза, как от кислородного голодания, она молниеносно прикинула, что новичок подходит ей по росту, и сжалась, насколько можно. Потом сгруппировалась и неуловимым движением подалась влево, освободив место, — вдруг сядет рядом. Но неофитовы туфли бесшнурочной системы протопали мимо. Татьяна проводила их тревожным взглядом и опять незаметным движением, которое с ее массой произвел бы далеко не каждый, водворила себя на место. Душу ее поразила свежая надежда. Новичок вошел в сердце, наступая на головы прежним избранникам, создававшим и без того невообразимую толчею. Стоило ему втиснуться, как там сразу стало свободно и главное — легко. Татьяну охватывала лишь незначительная тревога. Она почти не волновалась за судьбу очередного предприятия, маленькое замешательство только подбавляло специй в ситуацию. В голове апробировались варианты, как безотказнее провести диверсию — врасплох или методично подтачивая.

Новенький сел рядом с Матвеенковым. В несложное движение головы Леша вложил смысл поклона и, протянув правую связку своих сарделек, представился:

— Матвеенков.

— Бондарь, — ответил новичок.

— Очень приятно, в смысле… мы тут вот… — указал он левой связкой на Мучкина и Фельдмана. Сделав все возможное, Матвеенков отсел в сторону, перепоручив новенького своим друзьям.

— Вот твой староста, — Мучкин указал ему в конце лекции на Рудика. — А вон твоя будущая невеста, — кивнул головой в сторону Татьяны.

— Это почему?

— Ты ей по росту подходишь. Она тебя несколько раз отмерит, а потом чик — и отрежет.

В перерыве Татьяна отозвала Мучкина к окну и, глядя на желтые листья, спросила:

— У вас что, новенький?

— Не у нас, а у вас.

— Как?

— Зачислен в 76-ТЗ. Дерзай.

Татьяна чуть не потерла рука об руку. Сегодня карта шла к ней. Шансы возрастали. Она разнесла новость по группе и до конца занятий исподтишка рассматривала сидевшего рядом с Мучкиным новичка. Тянучку на занятия завершил Мурат. Он принял товарный вид к концу третьей пары. Войти не решился и слушал под дверью, как Юлий Моисеевич Зингерман, словно находясь вне игры, насаждал свою точку зрения на вращение вокруг трех осей никому не нужного твердого тела. Слушатели вместо гранита науки грызли концы авторучек.

После занятий Татьяну подослали к новенькому, чтобы пригласить его в пойму на открытие сезона.

— Ты, Мурат, мог бы не приходить вовсе. Тебе все равно топать назад за недопитой канистрой, — сказал Рудик горцу, продолжавшему дремать под дверью.

Дорога на Десну была знакома от вывороченного булыжника до собак на перекрестках. «Пойма», заждавшись своих коронных посетителей, метала под ноги букеты. Уселись вокруг костра и заговорили все сразу.

Каждый слушал соседа только с тем, чтобы уловить паузу и тут же вступить со своей партией. Собранный за лето материал просто сбрасывался в общую кучу, а детально он будет разобран на всевозможных собраниях, заседаниях, во время бессонницы и на лекциях. Исключая, конечно, Зингермановские. А пока можно гнать и вширь, и вкось, и вдоль, и поперек.

Татьяна в красках докладывала, как убила пять каникулярных декад. Выяснилось, что в Кирове Калужской области по ней так соскучились, что от желающих подискутировать не было отбоя ни днем, ни ночью. В каждую очередную редакцию она вводила коррективы и в конце концов полностью потеряла нить. Ее никто не уличал. Если докапываться до истины, что тогда получится? Не группа, а спецслужба. По исповеди Татьяны выходило, что основная ее жизнь идет там, на родине, где ее признает весь мужской пол. Здесь все происходит как бы в шутку, от нечего делать. И нет никакой особенной беды в том, что с Рудиком и Мучкиным ничего не вышло.

Климцов работал на два фронта. Отсекал Татьяну от новичка, втираясь к нему в адепты, и пытался не выпустить Марину.

— Хватит переживать! — тараторил он. — Свет, что ли, клином сошелся! Если любит, в ближайшее время организует почтовый диалог. Но если за месяц ничего не напишет, считай, пропал. Завязывать лучше сразу, порезче. Легче будет. — Как таран входил он в роль главного утешителя Марины.

— Ты ведь уехал из Сосновки вместе с ним. Он тебе ничего не передавал для меня?

— Нет, — соврал Климцов, которому было впопыхах поручено передать Марине перстенек и адрес убытия.

— А я, дура, надеялась, — теряла веру Марина.

— В наше время глупо на кого-нибудь надеяться. — Климцов всегда остро чувствовал ситуацию и запускал в оборот самый въедливый раздел своего лексикона. В сущности, он был демагогом, но при разговоре с ним трудно было уловить переходную точку, за которой его силлогизмы утрачивали логику. Первую половину беседы он вел обстоятельно, а когда собеседник терял бдительность, начинал верить на слово, Климцов загибал, куда хотел. Удавалось это не всегда, но, ведя разговор с Мариной, на успех словесных махинаций рассчитывать было можно.

Ветер совал в руки то березовый лист, то кленовый. Жухлая трава с удовольствием льнула к костру. Солнце по дуге скатывалось на загородную свалку.

— А мне нравится, что мы вот так сидим, спорим, сказал Артамонов.

— Кто у нас писарь? Нужно завести синодик и записывать всех, кто уходит. Учредим день грусти. Будем оплакивать. Петрунева — без вести пропавшего, Кравцова — жертву вмешательства общественности.

По дороге назад Пунтус и Нынкин Пели: «Как трудно в осень одиноким, но мы — вдвоем, но мы — вдвоем!» И даже шепелявили, как Лещенко.

Не успели разойтись по комнатам и навести надлежащий марафет, как в 535 ворвалась Татьяна:

— Дикая новость, мальчики! — глотая куски воздуха, заговорила она. Женское общежитие упразднили! Теперь будут смешанные, по факультетам! Мне выдали ордер в 232! Этажом ниже! Насколько я помню, это в левом крыле!

— Эмансипация продолжается, — сказал Рудик.

— Происки запада, — вяло заметил Гриншпон.

— Таким радикальным макаром можно раскрепоститься до уровня племенной нравственности, — очень длинно сказал Решетнев.

— Прямо там! — Татьяна подхватилась со стула. — Где сядете, там и слезете!

— Ценность моего пропуска в женскую общагу девальвировала, — сказал сам себе Рудик.

— Да, теперь женщины общие.

— Но Татьяна, я думаю, по-прежнему останется частной. Правда, Таня? - сказал Артамонов и получил подзатыльник. — Я сообщу об этом в Гринпис!

— Тэпэр Нинэл лубой врэма приводыт госты, — промямлил Мурат. — Нэ нада каждый дэн Алыса Ывановна пыва покупат.