Икона - Вероника Черных

– Ну, и чего там?

Усмешливый хрипловатый голос полон сарказма, и Николай порадовался этому: значит, не он один не верит в байку об окаменевшей девушке.

Совдеп сказал спокойно:

– Ничего. Стоит, как стояла, не шелохнётся. И вся твёрдая. Ни зова не слышит, ни от ударов не качнётся. Как пришита к этим половицам!

Кто-то заметил:

– Если б столбняк, всё равно б упала. А тут неизвестно, что. Почему она не падает? Вы её толкали?

– Толкали. Но она, как вросла. Страшно, парни, смотреть на неё.

– А ты не придумываешь, часом?

Совдеп и Лёва обиженно фыркнули:

– Мы когда врали?

– Никогда, это точно.

– И здесь не врём. Нам к чему?

– Тогда вообще не понятно!

«Вот именно, – мысленно согласился Николай Гаврилястый. – Непонятно! Подумаешь, парень к ней не пришёл! Что с того? Каменеть, что ли?».

– Если б я в Бога верил, – сказал тот, что говорил о столбняке, – я бы подумал, что её святитель Николай Угодник наказал за кощунство. А Богу-то всё возможно! Потому и стоит она живая, но будто мёртвая… Интересно, а как же она без еды, без питья?

– Без сортира?

Всё тот же усмешливый хрипловатый голос свёл на нет таинственную атмосферу курилки. А? Как ловко! А тот после пары слабых смешков продолжал:

– Правда, мужики: кто её кормит, поит, в сортир водит? Третий день стоит!

– Наверняка и врачи, и милиция уже там, – предположил другой. – Не оставят же они такое дело!

– Не оставят, это точно…

– А чего бы нам после смены не сходить туда? – придумал третий. – Заодно проверим: правда это или им со страху какого почудилось!

– Договорились!

Николай поспешил спрятаться за угол. Не хватало, чтоб и его захватили на Волобуевскую эту треклятую! Может, сходить туда? Тайно, вечером. Почти ночью. А то свербит на сердце. Пакостно. Эх, удрать бы отсюда куда подальше!

А что? Мысль. Мысль! Надо сходить к Телелюеву, прощупать почву насчёт комсомольской путёвки куда-нибудь подальше отсюда. На север куда-нибудь. Или, наоборот, на юг. Пусть на стройку. Нечего тут сидеть, глаза мозолить. Досидишься – из органов придут и так посадят, что встать не сможешь.

Воплощать свой план в жизнь сегодня Николай не стал, подождать решил, чтоб не таким очевидным казалась его просьба: вполне решат, что он сбежать собрался. Хоть это и правда, а к чему её афишировать?

Ему стоило труда не прокрасться к дому сорок шесть на Волобуева сразу после работы, чтобы убедиться в правде или неправде слухов. Выдержал несколько дней, игнорируя косые взгляды Веркиной компании, надеясь, что о странном событии прекратят говорить.

Но волна разговоров не утихала, а распространялась всё больше и больше, обрастая невероятными подробностями: иглы шприцев о её кожу гнулись и ломались, деревянные половицы кровью брызгали под лезвием топора, когда эту каменную пытались из пола вырубить, на кровать уложить; что по ночам кричать стала пронзительно – на квартал слышно; что священник какой-то был, молебен отслужил, а икону из рук Веры вытащить не смог; а вокруг милиция – пешая, конная, толпа её сминает, чтоб на девку каменную поглядеть, и лишь выстрелы в воздух усмиряют зевак.

А каменная всё стоит. Наряды милиции в её доме дежурят, никого не пускают. Если б не стояла, зачем дежурить? И ещё эти крики… Многие их слышали.

«Молитесь! Земля горит! В грехах погибаем! В огне вся земля!».

Что она там видела в глупом своём сознании, замороченной религией? Хотя… Тут Николай одумался: какая у Верки религия?! Атеистка до мозга костей, комсомолка! Не ударница, но к этому двигалась. Одну грамоту за хороший труд имеет. Неспроста же. Наш человек, советский, новой социалистической формации! Борец с пережитками прошлого! Она и лекторий посещала по научному атеизму. Подкованный, в общем, человек…

Николай подкрался к Веркиному дому после одиннадцати вечера. Стояли кордоны, но проскользнуть огородами не составило труда. Он подобрался к окну в гостиной, постоянно оглядываясь на шорохи и скрипы.

Окно, понятно, занавешено. Свет неяркий; похоже, включена настольная лампа. Нет, ничего не видно, слишком плотно зашторено, ни щёлочки. Тихо. Похоже, нет никого. Или есть – к примеру, Степанида Терентьевна вернулась из больницы, но спит. Верки, кажется, упоминала, что мать у неё верующая, и она с этим активно борется; так, может, Верка спит, а мать её у иконы этого святителя Николая молится, лбом половицы расшибает?

С улицы внезапно раздался говор. Кто-то требовал, кто-то запрещал. Николай невольно повернул туда голову, но ничего не увидел: темень непроглядная съедала мир. Зато внутри дома уличным шумом заинтересовались: занавеска отдёрнулась. И за несколько мгновений Николай успел увидеть Веру.

Она стояла посреди комнаты, прижав к груди икону, белокожая, неподвижная. Из форточки дунул в комнату ветер. Но ни волосы не шевельнулись, ни платье.

Форточку захлопнули, занавески задёрнули, рядом строгий голос закричал:

– Отойдите все! Не положено! Никого тут нет. Просто учение проводим!

Голоса утихли: люди разбрелись.

Николай глянул на небо. Чёрное, звёздное.. Сколько же времени сейчас? За полночь или около того… Николай повернулся, чтобы уходить, и тут раздались ужасающие вопли, ударившие его прямо в сердце:

– Молись, мама! Молись! В огне горим! В пламени вся земля! В грехах погибаем, мама! Молитесь, люди!

У Николая ослабели ноги, и он сел в сугроб. Это был Верин голос, он его узнал. Верин, но другой, совсем другой. Как потусторонний. Как у человека, стремящегося во что бы то ни стало донести до слепоглухих, до слепородов правду. Она словно видела и кричала о том, что существует на самом деле.

И Николаю стало так жутко, что, презрев секретность своего прихода сюда, он ломанулся напрямик через кусты, сугробы, заборы, дороги и милицейские заслоны прочь от дома сорок шесть на Волобуевской. Нет, это ему не по силам.

В переулке его сшиб торопящийся куда-то низенький, но плотненький мужичонка с бородой. Отлетели друг от друга в сугробы, встали, отряхнулись. Николай зло ощерился:

– Ты чё налетаешь на людей?! Простору мало?

Мужичонка вытер нос и ответил, понизив голос:

– Девку каменную бегу смотреть. Говорят, она кричать стала.

Николай рассердился.

– Чего к ней все пристали?! Мёдом намазана, что ли?! Тебе-то вот она зачем?

– Так интересно! – объяснил мужичонка, и в голосе его слышались и любопытство, и трепет. – Ну, как ты думаешь: каменеют-то ведь не каждый день! Даже не каждую тыщу лет! Будет, что внукам рассказать!

– Если не арестуют, – сумрачно предупредил Николай.

Мужичонка подался к нему.

– А что, думаешь, за погляд посадить могут? – спросил он, прищурившись.

– А для этого разве не достаточно, что в запретную зону попал?

– Почему в запретную? Не лагерь же, не оборонка…

– А заслоны стоят! Хоть тебе и не оборонка! – торжествующе просветил темноту Николай.

– Да ну?!

Мужичонка подумал. Махнул рукой.

– А и ладно. Схожу. На посты погляжу, на дом, среди народу потолкусь, авось, чего разузнаю.

– Зачем тебе? Не понимаю! – подал плечами Николай.

Мужичонка подумал, вновь огляделся, придвинулся к Гаврилястому.

– Быть бы там с самого начала – слышь? – можно было б дельце провернуть.

– Какое дельце?

– Так за погляд каменного чуда хоть какую цену заломить можно! Хоть червонец за человека! Чуешь, какие деньги?!

Николай невольно с ним согласился: деньги б можно было сколотить немалые, если бы милиция не вмешалась так не вовремя. Мысль промелькнула, но – как утопическая, не задержалась.

– За незаконную торговлю хочешь сесть, или за спекуляцию? – процедил Николай. – Смешной ты, мужик!.. Да и чуда там никакого нет.

– Да как же – нет? – всполошился мужичонка. – Говорят же!

– Девка в столбняк впала, а вы – окаменела! – ненатурально фыркнул Николай. – Вот народ! Просвещали, просвещали, а всё туда же – в мрак религиозный! Уж и попов наперечёт, и церквей столько взорвали, и монастыри в колонии, склады и клубы преобразовали, а всё ведь обратно тянет – в невежество, ложь и тупость!

Мужичонка смерил Гаврилястого долгим проницательным взглядом, огладил бородёнку голыми пальцами

– Так оно… – медлительно проговорил он. – Так оно… А только, слышь, неспроста милиция, неспроста народ, неспроста камень. Вера – она, слышь, камнем веры стала, на котором вера православная возрождаться будет.

Николай хмыкнул, хотел возразить, а мужичонка добавил строго:

– Ты ж её видал! Скажи! Видал. Не то б так не боялся.

– Чего?! – кинулся на него Николай.

Но мужичонка неуловимо проскользнул мимо и умчался молодой прытью, Николай и опомниться не успел, как остался один.

Недовольно ворча, скрывая изо всех сил от себя самого страх наказания – ведь, если б он пришёл на проклятую вечеринку, ничего бы не произошло! – Николай поспешил в общежитие.

Проходя мимо кинотеатра, взглянул на афишу: чуть что расспрашивать кто будет, скажет, что в кино ходил. Последний сеанс, что начинался в десять сорок вечера, закончился, и несколько человек выходили из задних дверей. Николай невольно подивился: надо же, на вечернем сеансе почти никого нет! Небывалое дело! Что это с народом? На этот фильм толпы ломились!