Беспокойный - Андрей Воронин

Тогда доктор Симаков открыл стеклянный шкафчик, плеснул в мензурку спирта, выпил залпом, как лекарство, и запил желтоватой, отвратительно теплой водой из графина. Потом выкурил еще одну сигарету, глядя в окно, глотнул еще воды и, наконец, снял трубку внутреннего телефона.

– Вахтенного офицера, – коротко бросил он телефонисту. – Это санчасть, Симаков. Новобранец в порядке, диагноз – практически здоров. У меня полна коробочка, можно отправлять.

Вахтенный офицер капитан третьего ранга Черноус положил трубку, взял другую и коротко постучал указательным пальцем по рычагу, косясь на портативный телевизор, по которому передавали трансляцию футбольного матча из ЮАР.

– «Бухта» на связи, – ответил мужской голос в трубке.

– Сообщите «Лагуне», что груз готов к отправке, пусть подтвердят готовность.

– Есть сообщить «Лагуне», что груз готов к отправке, и получить подтверждение готовности.

– Выполняйте, – сказал кап-три Черноус, положил трубку и вернулся к просмотру футбольного матча. В аппаратной дальней телефонной связи мичман Рындин, почти не глядя, воткнул штекер на гибком шнуре в нужное гнездо коммутатора.

– «Лагуна», я «Бухта», – сказал он в укрепленный у щеки микрофон. – Примите телефонограмму.

– «Лагуна» слушает, – отозвался в наушниках слегка искаженный помехами голос – разумеется, мужской, поскольку за пять лет службы мичмана Рындина на этой базе женскими голосами «Лагуна» на вызовы не откликалась ни разу. – Диктуйте.

Рындин продиктовал телефонограмму; телефонист «Лагуны» прочел ее вслух, а потом, когда официальная часть беседы была закончена, поинтересовался, какая сегодня погода.

Мичман Рындин сидел в аппаратной без окон, запертой на секретный кодовый замок, и видел у себя над головой лишь полукруглый бетонный свод с выступающими ребрами жесткости, похожими на ребра кита. Однако он заступил на вахту всего три часа назад, и за это время снаружи вряд ли могли произойти какие-то существенные изменения. Поэтому он спокойно и уверенно сообщил коллеге, что погода стоит солнечная и жаркая, ветер умеренный, юго-восточный, что на городском пляже полно загорелых девчонок, а в море сравнительно мало мусора – местечко, сам понимаешь, не курортное, гадить особенно некому, так что жить можно.

Телефонист «Лагуны» завистливо вздохнул и дал отбой. Когда-то мичман Рындин проходил срочную службу все в той же почетной должности телефониста. Несмотря на морскую фамилию и принадлежность к ВМФ, в море он не выходил ни разу – по крайней мере, на боевом корабле. Это его вполне устраивало, поскольку он имел все, что причитается военному моряку, за вычетом тягот, лишений, опасностей и неудобств, связанных с дальними морскими походами.

Помнится, он был буквально очарован, впервые столкнувшись с таким явлением природы, как засекреченная дальняя телефонная связь. На столе под стеклом лежала большая таблица с позывными; достаточно было просто снять трубку и сказать телефонисту позывной, чтобы дозвониться куда угодно, хоть на Чукотку. Правда, чтобы попасть в конкретное, нужное тебе место, было необходимо знать позывной войсковой части, которая в этом месте расквартирована. Да и дозвониться напрямую можно было далеко не всегда: сначала приходилось выходить на штаб соединения, потом – на штаб флота, а порой и главный штаб ВМФ, и только потом, добравшись сквозь путаницу второстепенных ветвей и отростков до основного ствола, двигаться в любую сторону. Иногда они звонили домой – разными правдами и неправдами выведывали позывной родного города и уговаривали сидевшего на том конце провода телефониста набрать городской номер. А иногда, чтобы скоротать время, звонили наугад, называя первый приглянувшийся позывной, и подолгу болтали с незнакомыми людьми, такими же, как они сами, солдатами и матросами срочной службы, о погоде, о девчонках, искали земляков…

И вот однажды будущий мичман Рындин поинтересовался у телефонного собеседника, какая там, у них, нынче погода. «А хрен его знает, – услышал он в ответ, – мы уже два месяца наверху не были».

Ему подумалось, что в тот раз он, вполне возможно, случайно дозвонился до «Лагуны» или другого похожего на нее местечка, где люди не выходят на поверхность месяцами, а случается, что и годами. Сам он бывал на открытом воздухе ежедневно, но теперь по долгу службы регулярно выходил на связь с «Лагуной» и точно знал, что такие места на свете бывают.

Он невольно представил себе тысячи километров телефонных проводов, пронзающих толщу земли и камня, проложенных по морскому дну, убегающих, змеясь, в неизведанные, таинственные лабиринты, куда раз и навсегда закрыт доступ простым смертным. Разговаривая с «Лагуной», он всякий раз ощущал прикосновение тайны и испытывал тихую гордость оттого, что был одним из ее хранителей – пускай не главным, но все же…

Ответный вызов поступил через полчаса, и телефонист – тот самый, что интересовался погодой, – сообщил, что «Лагуна» готова принять груз. Мичман перезвонил вахтенному офицеру, и еще через час разысканный посыльным на пляже командир мини-субмарины «Треска» капитан-лейтенант Веселов, вызвав помощника, приказал свистать всех наверх и готовиться к погрузке, которая, как обычно, должна была начаться в двадцать два ноль-ноль.

Глава 6

Сергей Казаков открыл глаза и некоторое время неподвижно лежал на спине, глядя в низкий беленый потолок и пытаясь сообразить, где находится. Место было незнакомое, а ощущения, которые он испытывал, напоминали небывалое по силе и интенсивности похмелье. На то, что он давеча основательно перебрал какой-то паленой дряни, указывал и зияющий в памяти провал, в темных глубинах которого скрывались подробности вчерашнего дня – и хорошо, если только вчерашнего. Правда, до сих пор Сергею не случалось проводить в беспамятстве больше полусуток, но все когда-нибудь случается впервые, в том числе и настоящий запой. Помнится, именно об этом его предупреждал Леха Бородин. Деградация начинается исподволь и идет постепенно, незаметно для тебя, говорил он. Так, заметишь иногда в зеркале во время бритья чужую, неприятную рожу, приглядишься внимательнее и ужаснешься: батюшки, да это ж я! И поскольку ужасаться, глядя на себя, неприятно, а менять стиль жизни не хочется (а сплошь и рядом еще и не можется), ты бежишь к холодильнику, зубами выдираешь пробку и жадно глотаешь прямо из горлышка эликсир забвения, делая следующий шаг по дороге, ведущей под уклон. Оглянуться не успеешь, а уже сидишь в милицейском обезьяннике и слушаешь из уст хмуро-ироничных, все на свете повидавших ментов рассказ о том, как в пьяном угаре ни за что убил случайного прохожего. И, что характерно, ничего из того, что тебе рассказывают, не помнишь, и непонятно, то ли они тебя пугают, чтоб больше так не напивался, то ли это шутки у них такие, то ли пытаются повесить на тебя чужой грех, то ли все это правда…

Вспомнив о Бородине, он немного успокоился и даже обрадовался. Ну да, Леха! Это все объясняет. Ведь он же продал квартиру и переехал за город, в новый дом, вот место и показалось незнакомым. Да оно и есть незнакомое, он тут не то что переночевать – осмотреться толком и то не успел. Да-а, хороша самогоночка, ничего не скажешь! Спасибо, Андрюха свет Константинович, удружил так удружил. Десять литров, говоришь, в кладовке осталось? Нет уж, братец, пей ты ее сам, а меня уволь…

Он с трудом приподнял тяжелую, будто налитую свинцом голову и окинул мутным взглядом тесное прямоугольное помещение с голыми светлыми стенами, низким потолком и серым бетонным полом. От его благодушия, каким бы хлипким оно ни было, мгновенно не осталось и следа: эта комната напоминала что угодно, но только не спальню в бревенчатом деревенском доме. Из мебели здесь была только кровать; в углу за низенькой кирпичной загородкой виднелось нехитрое устройство, вызывавшее в памяти жаргонное словечко «параша»; рядом с загородкой к стене была привинчена жестяная раковина с единственным краном. Комната освещалась сильной лампой, забранной прочным на вид колпаком из толстой стальной проволоки; окно отсутствовало, а дверь была из тех, которыми оснащают тюремные камеры, – массивная, железная, с закрытым стальной заслонкой окошечком и глазком, изнутри она не имела ни запора, ни ручки.

«Готово дело, допился, – с нарастающей тревогой подумал Сергей. Где-то под ложечкой появилось и начало усиливаться неприятное сосущее ощущение. – Говорила мне мама: не пей, козленочком станешь… Елки зеленые, чего же я натворил-то?»

Судя по обстановке, натворил он предостаточно для вынесения самого сурового приговора, какой только предусмотрен российским законодательством. И вина его при этом была настолько очевидна, что его без разговоров, даже не дожидаясь, пока проспится, поместили не в общую камеру следственного изолятора, а в эту чистенькую одиночку с относительно мягкой кроватью, чистым бельем и персональным местом для отправления естественных надобностей. Как будто он был не накуролесивший на радостях пьяница, а, как минимум, глава крупной террористической группировки или иностранный шпион, пытавшийся устроить диверсию на оборонном предприятии… Что за чертовщина, в самом деле?! И спросить не у кого, и спрашивать страшно – а вдруг ответят? Ответ-то ему наверняка не понравится…