Искусство бегать на каблуках (ЛП) - Гибсон Рейчел

Шон забрался свободной рукой под одеяло и поправил член в штанах. Секс с Лекси не был частью плана. Конечно же, ее появление на борту «Кузнечика» также не было частью плана. Ворох белого сатина, сверкающие туфли и хаос. В планы Шона не входило раздевать Лекси или касаться ее нежной кожи кончиками пальцев. Шон привык менять план на ходу. Он мог просчитать игру за секунды до того, как все случится, и подготовиться. Он подмечал шаблоны поведения и оставался на шаг впереди, предвидя свое следующее движение.

Но он не заметил наступления Лекси. Он не ошибся: в ее голубых глазах были страх и опасение. Он видел легкую дрожь в уголках ее полных губ, но не смог предвидеть или подготовиться к прикосновению ее рук и вкусу ее рта. Он не был на шаг впереди ее драмы, и его следующее движение стало ошибкой. Большой ошибкой, в результате которой он оказался в постели в «Харбор Инн». Ужасной ошибкой, которая доставила такое удовольствие. Такое удовольствие, что если бы у Шона было больше кондомов, он бы повторил эту ошибку еще несколько раз. Он пытался растянуть это удовольствие настолько, насколько возможно, проводя руками по мягкой коже живота Лекси и между ее бедер. Она была такая отзывчивая, что ему не приходилось догадываться, где потрогать, чтобы услышать стон, или куда поцеловать, чтобы она выгнула спину или жадно дыша прошептала его имя. Ему не нужно было спрашивать, что она чувствовала, когда он скользнул в ее тело. Она стонала и двигалась, и кончила столько раз, что Шон потерял счет.

Затягивая его еще сильнее с каждой пульсацией и с каждым сжатием своего тела. И как раз когда он, наконец, решил присоединиться к ней, она закричала, чтобы он продолжал ласкать ее сладкое местечко, и Шон был более чем счастлив подчиниться.

Лекси говорила ему, что он очень хорош, прекрасен, великолепен, а затем, как ни странно, назвала его цементировочной головкой.

Шон нахмурился. Он не был цементировочной головкой. Он играл в умный хоккей. И все это знали. Он знал правильную позицию и правильный момент и знал, что делать с шайбой в любой ситуации. И не был цементировочной головкой, но похоже, что Лекси ударила его кирпичом. И хотя ему нравилось винить Лекси в прошлой ночи, Шон не был таким уж ослом. Он зашел в этот номер вчера вечером, зная, что это неправильно. Совсем. И прежде чем они разделись, должен был сказать, что это он тот нытик, по поводу которого ворчал ее отец. Лекси нужно было дать информацию до того, как она приняла решение.

Шон все еще толком не понимал, как этот секрет — который скорее был недомолвкой — превратился из безобидного снежка в снежную лавину. Каждый раз, когда Шон собирался рассказать Лекси, ему казалось, что сейчас не то время. Ни в первую ночь, ни во вторую, ни в третью. Когда Шон оставил Лекси спящей в номере отеля этим утром, он решил, что расскажет ей во время длинного перелета обратно в Сиэтл.

А теперь он плыл на пароме по проливу Хекате, а Лекси направлялась домой на «Морском кузнечике». Этим утром Шон не вернулся в номер отеля, как собирался, и чувствовал себя из-за этого не очень хорошо. Лекси заслуживала лучшего, и когда он доберется домой, то найдет ее и извинится. Никаких оправданий. Никаких отвлекающих факторов. Никакого откладывания до того, как наступит правильный момент. Лекси — милая женщина. Когда Шон заглянул за ее красивое личико, большие буфера и фиаско с шоу «Давай поженимся!», он обнаружил, что она умная девочка. Не только потому, что у нее, очевидно, имелся успешный бизнес по пошиву собачьей одежды, но потому, что у нее обнаружилась способность зайти в комнату, посмотреть на женщину под афганским пледом и в глупой охлаждающей шапочке и совершенно точно определить, как справиться с ней. Лекси сказала, что унаследовала этот талант. У дяди Эйба такой тоже имелся. Если это действительно передавалось по наследству, оно, очевидно, пропустило поколение Шона.

Шон подумал о Лекси и Джимми, болтавших по радиосвязи. И спросил себя, сколько времени пройдет, прежде чем его имя всплывет в разговоре и Лекси узнает, кто он на самом деле. Шон представил, как Лекси разозлится. Возможно, возненавидит его. И не винил ее в этом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Он был чертовым ослом. Шон заложил руки за голову и посмотрел на пятно от воды на белом потолке. И задумался, что подумает Джон Ковальски, когда узнает, что Шон провел с Лекси время в Сэндспите. Тренер узнает об этом от Лекси или от самого Шона. Не то чтобы Шон действительно похитил Лекси со свадьбы. Они просто оказались в одном самолете. Джон, вероятно, поблагодарит его за помощь своей маленькой девочке. Шон просто чертовски надеялся, что тренер никогда не узнает, как Шон помог Лекси выбраться из одежды — дважды.

У Джона найдется много чего сказать, когда он обнаружит, что Шон раздел его маленькую девочку догола. Если бы все зависело от него, тренер никогда не узнал бы об этом. Но здесь не все зависело от Шона. Когда, где и как всплывут новости, зависело от Лекси, и Шон ненавидел, что не контролирует ситуацию. Все, что он мог делать — просто ждать, пока топор опустится на его шею.

Через десять миль после отплытия мягкое покачивание убаюкало Шона, и он проснулся, когда паром причалил в порту Принс-Руперта. Дождь барабанил по палубе и стеклам иллюминатора, пока Шон надевал ботинки и завязывал шнурки, потом взял пальто, сумку и бейсболку и прошел по коридору к выходу. Он родился в Принс-Руперте, но не помнил жизни тут, потому как маленьким ребенком с матерью и Эдом Брауном переехал в Сэндспит. Он и Эда Брауна помнил не слишком хорошо. Разве что после того, как мать развелась с Эдом, она тут же подхватила птичий грипп.

Крупные капли дождя упали на лицо Шона, и пришлось натянуть капюшон куртки на голову. С открытой палубы съезжали машины, пока он спускался по трапу к терминалу. Перед отъездом из Сэндспита он дал свой номер службе такси, поэтому сейчас вытащил телефон и через пятнадцать минут уже был на пути в аэропорт на острове Дигби. Сорок минут спустя Шон расслабился в кресле двухмоторного самолета. Ну, «расслабился» могло бы значить вытянулся. Но в маленьком кресле не было возможности расслабиться. Так что Шон вытянул длинную ногу в проход перед собой. Здесь скорее бы подошло «отпустил себя». Чем больше миль становилось между ним и матерью, тем больше он чувствовал себя отдохнувшим. Шон мог честно сказать, что любит свою мать. Да, но он не мог находиться с ней долго, потому что она высасывала его энергию, как дешевый фонарик. И казалось, не замечает, как энергия Шона истощается. Или если и замечала, это ее нисколько не беспокоило. Она никогда не брала на себя ответственность за что-либо, и чем старше становился Шон, тем сильнее охладевали и его чувства. Стюардесса поставила маленькую бутылочку воды и положила крошечную упаковку орехов на столик перед Шоном. Он умирал от голода и решил, что засядет в спортбаре в аэропорту Ванкувера.

Прежние подружки звали Шона холодным и отстраненным — помимо других определений. И это было более чем правда. В тридцать семь Шон становился теплым и пушистым с женщинами только в постели. Вне ее он не хотел брать на себя ответственность за кого-либо. Только за себя самого… и свою мать. Он удостоверился, что у нее будет куча денег. Приобрел дом в том месте, куда она хотела переехать. Купил ей «субару» и организовал доставку машины из Принц Альберт. Он навещал мать, когда она была на смертном одре. Делал для нее все, что мог, но не сближался с ней.

Шон открыл пакетик орехов и высыпал их в рот. Он был близок только к одному человеку — своему дяде. Эйб стал для Шона авторитетом и изменил его жизнь. Если бы не дядя, он не знал, где был бы сегодня. Если бы не хоккей, вероятно, оказался в какой-нибудь психушке и бился бы головой о стены, чтобы притупить боль. Шон открыл бутылку воды и выпил ее. У него были хорошие отношения с друзьями. По крайней мере, он сам так считал, но эти отношения не были семейными. В его жизни был лишь один человек, которого он считал семьей. Один человек, который приглядывал за Шоном. Один человек, с которым он мог разговаривать о чем угодно, и когда дядя умер, Шон рыдал как девчонка. С уходом этого мужчины ушло и ощущение семьи.