Наука любви (сборник) - Овидий

Хочешь – в ущельной листве ловчие сети расставь,

Или же всяческий страх нагоняй на пугливых оленей,

Или свали кабана, крепким пронзив острием.

Ночью придет к усталому сон, а не мысль о красотке,

И благодатный покой к телу целебно прильнет.

Есть и другая забота, полегче, но все же забота:

Прут наводить и силок на незадачливых птиц;

Или же медный крючок скрывать под съедобной приманкой,

Не обещая добра жадному рыбьему рту.

Можно и тем, и другим, и третьим обманывать душу,

И позабудет она прежний любовный урок.

Так отправляйся же в путь, какие бы крепкие узы

Ни оковали тебя: дальней дорогой ступай!

Горькие слезы прольешь и далекую вспомнишь подругу,

Дважды и трижды прервешь шаг посредине пути;

Будь только тверд: чем противнее путь, тем упорнее воля —

Шаг непокорной ноги к быстрой ходьбе приохоть.

И не надейся на дождь, и не мешкай еврейской субботой

Или в запретный для дел Аллии пагубный день,

Не измышляй предлогов к тому, чтоб остаться поближе,

Меряй не пройденный путь, а остающийся путь,

Дней и часов не считай, и на Рим не гляди восвояси:

В бегстве спасенье твое, как у парфянских стрелков.

Скажут: мои предписанья суровы. Согласен, суровы —

Но чтоб здоровье вернуть, всякую вынесешь боль.

Часто, когда я болел, случалось мне горькие соки

Пить, и на просьбы мои мне не давали еды.

Тела здоровье блюдя, ты снесешь и огонь, и железо,

И отстранишь от питья мучимый жаждою рот, —

А чтоб душа ожила, ужель пострадать не захочешь?

Право же, как посравнить, тела дороже душа.

Впрочем, в науке моей всего тяжелее – при входе,

Трудно только одно – первое время стерпеть;

Так молодому бычку тяжело под ярмом непривычным,

Так упирается конь в новой подпруге своей.

Тяжко бывает уйти далеко от родимых пенатов:

Даже ушедший нет-нет, да и воротится вспять.

Это не отчий пенат, это страсть к незабытой подруге

Ищет пристойный предлог для виноватой души!

Нет, покинувши Рим, ищи утешения горю

В спутниках, в видах полей, в дальней дороге самой.

Мало суметь уйти – сумей, уйдя, не вернуться,

Чтоб обессилевший жар выпал холодной золой.

Если вернешься назад, не успев укрепить свою душу, —

Новою встанет войной грозный мятежник Амур,

Прежний голод тебя истерзает и прежняя жажда,

И обернется тебе даже отлучка во вред.

Если кому по душе гемонийские страшные травы

И волхвованья обряд, – что ж, это дело его.

Предкам оставь колдовство – а нашей священною песней

Феб указует тебе чистый к спасению путь.

Я не заставлю тебя изводить из могилы усопших,

Не разомкнется земля, слыша заклятья старух,

Не побледнеет лицо скользящего по небу солнца,

С нивы на ниву от чар не перейдет урожай,

Будет по-прежнему Тибр катиться к морскому простору,

Взъедут по-прежнему в ночь белые кони Луны, —

Ибо не выгонят страсть из сердец никакие заклятья,

Ибо любовной тоски серным куреньем не взять.

Разве, Медея, тебе помогли бы фасийские злаки,

Если бы ты собралась в отчем остаться дому?

Разве на пользу тебе материнские травы, Цирцея,

В час, как повеял Зефир вслед неритийским судам [129] ?

Все ты сделала, все, чтоб остался лукавый пришелец;

Он же напряг паруса прочь от твоих берегов.

Все ты сделала, все, чтоб не жгло тебя дикое пламя;

Но в непокорной груди длился любовный пожар.

В тысячу образов ты изменяла людские обличья,

Но не могла изменить страстного сердца устав.

В час расставанья не ты ль подходила к вождю дулихийцев [130]

И говорила ему полные боли слова:

«Я отреклась от надежд, которыми тешилась прежде,

Я не молю небеса дать мне супруга в тебе,

Хоть и надеялась быть женою, достойной героя,

Хоть и богиней зовусь, Солнца великого дочь;

Нынче прошу об одном: не спеши, подари меня часом, —

Можно ли в доле моей меньшего дара желать?

Видишь: море бушует; ужели не чувствуешь страха?

А подожди – и к тебе ветер попутный слетит.

Ради чего ты бежишь? Здесь не встанет новая Троя,

Новый не вызовет Рес ей на подмогу бойцов;

Здесь лишь мир и любовь (нет мира лишь в сердце влюбленном),

Здесь простерлась земля, ждущая власти твоей».

Так говорила она, но Улисс поднимал уже сходни —

Вслед парусам уносил праздные ветер слова.

Жаром палима любви, бросается к чарам Цирцея,

Но и от чар колдовства все не слабеет любовь.

Вот потому-то и я говорю: если хочешь спасенья —

Наша наука велит зелья и клятвы забыть.

Если никак для тебя невозможно уехать из Рима —

Вот тебе новый совет, как себя в Риме держать.

Лучше всего свободы достичь, порвав свои путы

И бременящую боль сбросивши раз навсегда.

Ежели кто на такое способен, дивлюсь ему первый:

Вот уж кому не нужны все наставленья мои!

Тем наставленья нужны, кто влюблен и упорствует в этом,

И не умеет отстать, хоть и желает отстать.

Стало быть, вот мой совет: приводи себе чаще на память

Все, что девица твоя сделала злого тебе.

«Я ей давал и давал, а ей все мало да мало, —

Дом мой продан с торгов, а ненасытной смешно;

Так-то она мне клялась, а так-то потом обманула;

Столько я тщетных ночей спал у нее под дверьми!

Всех она рада любить, а меня ни за что не желает:

Мне своей ночи не даст, а коробейнику даст».

Это тверди про себя – и озлобятся все твои чувства,

Это тверди – и взрастет в сердце твоем неприязнь.

Тем скорее себя убедишь, чем речистее будешь —

А красноречью тебя выучит мука твоя.

Было со мною и так: не умел разлюбить я красотку,

Хоть понимал хорошо пагубу этой любви.

Как Подалирий больной, себе подбирал я лекарства,

Ибо, стыдно сказать, врач исцелиться не мог.

Тут-то меня и спасло исчисленье ее недостатков —

Средство такое не раз было полезней всего.

Я говорил: «У подруги моей некрасивые ноги!»

Если же правду сказать, были они хороши

Я говорил: «У подруги моей неизящные руки!»

(Если же правду сказать, были и руки стройны.)

«Ростом она коротка!» (А была она славного роста.)

«Слишком до денег жадна!» (Тут-то любви и конец!)

Всюду хорошее смежно с худым, а от этого часто

И безупречная вещь может упреки навлечь.

Женские – можешь достоинства ты обратить в недостатки

И осудить, покривив самую малость душой.

Полную женщину толстой зови, а смуглую – черной,

Если стройна – попрекни лишней ее худобой,

Если она не тупица, назвать ее можно нахалкой,

Если пряма и проста – можно тупицей назвать.

Больше того: коли ей отказала в каком-то уменье

Матерь-природа, – проси это уменье явить.

Пусть она песню споет, коли нет у ней голоса в горле.

Пусть она в пляску пойдет, если не гнется рука;

Выговор слыша дурной, говори с нею чаще и чаще;

Коль не в ладу со струной – лиру ей в руки подай;

Если походка плоха – пускай тебя тешит ходьбою;

Если сосок во всю грудь – грудь посоветуй открыть;

Ежели зубы торчат – болтай о смешном и веселом,

Если краснеют глаза – скорбное ей расскажи.

Очень бывает полезно застичь владычицу сердца

В ранний утренний час, до наведенья красы.

Что нас пленяет? Убор и наряд, позолота, каменья;

Женщина в зрелище их – самая малая часть.

Впору бывает спросить, а что ты, собственно, любишь?

Так нам отводит глаза видом богатства Амур.

Вот и приди, не сказавшись: застигнешь ее безоружной,

Все некрасивое в ней разом всплывет напоказ.

Впрочем, этот совет надлежит применять с осмотреньем:

Часто краса без прикрас даже бывает милей.

Не пропусти и часов, когда она вся в притираньях:

Смело пред ней появись, стыд и стесненье забыв.

Сколько кувшинчиков тут, и горшочков, и пестрых вещичек,

Сколько тут жира с лица каплет на теплую грудь!

Запахом это добро подобно финеевой снеди [131] :

Мне от такого подчас трудно сдержать тошноту.

Дальше я должен сказать, как и в лучшую пору Венеры

Может быть обращен в бегство опасный Амур.

Многое стыд не велит говорить; но ты, мой читатель,

Тонким уловишь умом больше, чем скажут слова.

Нынче ведь строгие судьи нашлись на мои сочиненья,

Слишком проказлива им кажется Муза моя.

Пусть, однако, они бранят и одно, и другое —

Лишь бы читались стихи, лишь бы их пели везде!

Зависть умела хулить и великого гений Гомера —

Чем, как не этим, себя некий прославил Зоил [132] ?

Да и твою святотатный язык порочил поэму,

Ты, кто из Трои привел к нам побежденных богов.

Вихри по высям летят, бьют молнии в вышние горы —

Так и хулитель хуле ищет высокую цель.

Ты же, кому не по вкусу пришлось легкомыслие наше,

Кто бы ты ни был, прошу: мерку по вещи бери.

Битвам великой войны хороши меонийские стопы,

Но для любовных затей место найдется ли в них?

Звучен трагедии гром: для страсти потребны котурны [133] ,

А заурядным вещам впору комический сокк [134] .

Чтоб нападать на врага, хороши воспаленные ямбы