Возникновение христианства - Михаил Моисеевич Кубланов

«А что законом никто не оправдывается перед богом, это ясно, потому что праведный верою жив будет» (3, 11). При этом автор послания ссылается на ветхозаветного пророка Хабаккука (2, 4). Аналогичные представления мы находим в кумранской Комментарии к тому же пророку, где вера в Учителя праведности также является залогом спасения в день божьего суда (VIII, 1–3). Примечательно, что и здесь автор Комментария ссылается на тот же стих.

Сходной оказывается и идея греховности. Человек, по оценке кумранских свитков, обитель греха, он от рождения живет в неправде. Эта его греховность вытекает из самого дуалистического мировоззрения кумранитов, по которому духи Правды и Кривды непрестанно «тягаются» «в сердце мужа», вынуждая его ходить в мудрости и глупости. Отсюда сознание полной ничтожности человека и божественной предопределенности всех его дел. Те же мотивы звучат и в новозаветной литературе.

Многие обряды кумранской общины сопоставляются исследователями с христианской обрядностью. Здесь наиболее видное место занимает вопрос об истоках христианского крещения и связи его с ритуальным омовением в обрядах кумранской общины. В отличие от ветхозаветной литературы в кумранском Уставе (III, 7–9) выдвигается требование духовного очищения как необходимого компонента ритуальных омовений. Этими установлениями члены кумранской общины подошли к таинству крещения[116]. По сообщению Иосифа Флавия, Иоанн Креститель провозглашал такие же идеи.

Представляют интерес и новые (сравнительно с Ветхим заветом) тенденции в отношении к жертвоприношениям. В Уставе проводится та мысль, что «вознесение уст в целях правосудия», «справедливость», «совершенство пути», т. е. исполнение этических и духовных предписаний Устава, вполне заменят старую практику ритуальных жертвоприношений — «мясо всесожжений», «жертвенный жир», «хлебную жертву благоволения» (IX, 4–5). Эти идеи сближаются с новозаветными установлениями, требующими «приносить духовные жертвы, благоприятные богу» (1 Петр 11, 5), вместо старого жертвоприношения животных и злаков. Сюда же следует отнести и идею приоритета благочестивых дел перед верой. В Послании Иакова говорится: «Что пользы, братья мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? Может ли эта вера спасти его?.. Вера, если не имеет дел, мертва сама по себе» (2, 4–17). Устав кумранитов также содержит неоднократные предписания судить о членах общины по их делам (V, 23, 24; VI, 14, 17, 18).

Некоторые авторы усматривают связь между тремя молитвенными периодами у эссенов-кумранитов и предписанием «молиться трижды в день» в апокрифическом раннехристианском Учении 12 апостолов (VIII, 3). «Таким образом, — пишет известный католический теолог Даниэлю, — мы оказываемся здесь у истоков литургической службы с ее тремя сроками: laudes, 6-й час и вечеря»[117]. Иосиф Флавий отмечает также обычай эссенов молиться, обращаясь на восток[118], что чуждо иудаизму. Но «молитва на восток обычна для первоначального христианства, — пишет Даниэлю, — молитва на восток «ad orientem» входит в обряд крещения. Она лежит в основе ориентации церквей. Эссенское влияние здесь почти бесспорно»[119].

В Дамасском документе есть образное упоминание божьего знака, которым помечены благочестивые «сыны света» (XIX, 10). Tot же мотив «печати божьей» на челе праведников в конце дней мы встречаем в Апокалипсисе (7, 3; 9, 4). «Может быть, здесь лежат истоки очень древнего христианского обряда осенять лоб крестным знамением», — пишет по этому поводу Даниэлю[120].

По свидетельству Иосифа Флавия и рукописей Мертвого моря, совместная трапеза у эссенов и в кумранской общине носила сакральный характер. Определенный, строго выполняемый ритуал предшествовал трапезе и сопровождал ее. Ритуальное омовение, вступление в зал, куда непосвященные не допускались, молитвы, строжайшая тишина — все это создавало вокруг трапез ореол таинственности. Однако евхаристической идеи мистического «пресуществления» хлеба и вина в тело и кровь бога, которая является центральной в христианской «тайной вечере», у кумранитов еще нет.

Отмечая, что в раннехристианском Учении 12 апостолов, обнаруживающем определенные черты влияния кумранской идеологии, тоже не встречается еще идея «пресуществления», И. Д. Амусин замечает, что, возможно, «кумранский обряд занимает промежуточное место между иудейским обычаем благословления хлеба и вина и христианской евхаристией». Однако вопрос этот требует дальнейшего специального изучения[121].

Обращают на себя внимание и некоторые черты сходства в организации кумранской и раннехристианских общин. Кумранский Устав выделяет совет общины — коллегию из двенадцати человек[122], «чтобы творить правду… для охраны веры на земле… и для возмещения греху» (VIII, 1–3). Этот высший орган, который призван охранять чистоту вероучения общины, сопоставляется исследователями с «дюжиной из Евангелия» — двенадцатью христианскими апостолами, предназначение которых в общем таково же[123].

Примечательно сходство фразеологии и образов в описании совета кумранской общины и коллегии новозаветных апостолов. «Вот стена испытанная, — говорится о совете общины в кумранской Уставе, — драгоценный краеугольный камень, да не потрясутся его устои и да не сдвинутся со своего места» (VIII, 7–8). «На сем камне, — говорится в евангелии от Матфея, — я создам церковь мою, и врата ада не одолеют ее» (16, 18; ср. 1 Петр 2, 4).

Из других более частных аналогий можно отметить сходство в процедуре тяжб. «Пусть никто не доносит на своего товарища перед старшими ни одного слова, которое не подлежит признанию перед свидетелями», — гласит Устав (VI, 1). Сходное требование мы находим и в новозаветной литературе. Дамасский документ, перекликаясь с Филоном, требует не приносить клятвы (X, 1–3). «А я говорю вам: не клянись вовсе», — вещает Нагорная проповедь (Матф. 5, 34). Дамасский документ осуждает развод (IV, 21). То же мы находим в евангелии от Матфея (19, 3–4). Показательно, что и тут и там одинаковая аргументация.

Одной из наиболее интересных черт социальных идеалов кумранской общины и эссенов является идеал бедности. При всех различиях в практике разных ответвлений общины общим остается их пренебрежение к богатству[124]. Дамасский документ одной из трех «западней Велиала» называет стяжательство (IV, 14). Устав оценивает «стяжательность» как одно из свойств духа Кривды (IV, 9), совершенно неприемлемое для члена кумранской общины. «Я не завидую духу нечестия, — говорится в другом месте Устава, — и награбленного имущества не желает моя душа» (X, 18–19; ср. XI, 2). Автор Благодарственных гимнов славословит бога за свое небрежение богатством (X, 23–25). Исследователи обращают внимание на то, что члены кумранской общины охотно прилагали к себе термины «бедные», «нищие», которые довольно широко представлены в кумранских рукописях.

Эти антисобственнические идеалы кумранитов преломились в практике кумранской общины. Хотя имущественные отношения ее членов в настоящее время не могут считаться до конца выясненными, все же остается несомненным требование Устава внести «все свое имущество в общину бога» (I, 11–12). Устав предусматривает, чтобы по прошествии двухгодичного испытательного срока, «если выйдет ему жребий, с тем, чтобы приблизить его к общине»,