Золотые апостолы - Анатолий Дроздов

Я достал из сумки монтировку, вставил лезвие в уже имеющуюся щель, нажал. Ригель проржавевшего замка легко вышел из планки. Я потянул решетку на себя, и она с легким скрипом отворилась.

Оказавшись внутри, я первым делам поднял лежащие на полу тряпки. Это было рогожное полотно: ветхое, практически истлевшее. Я стал ворошить его, тщательно подсвечивая себе фонариком. На потемневших волокнах то там, то здесь вспыхивали желтые искорки. Эта ткань соприкасалась с золотом. Чистым. Только чистое золото настолько мягкое, что легко истирается, даже если просто провести им по ткани. Рогожные кули грузили в повозку, долго везли, затем переносили сюда… Все ясно. Нас кто-то опередил.

Я выпрямился. Девушки смотрели на меня широко открытыми глазами.

– Апостолы были здесь. Вне сомнения. Но их перепрятали.

– Кто? – торопливо спросила Дуня.

Я пожал плечами.

– Мы теперь не найдем их? – срывающимся голосом спросила Рита. – Они пропали?

– Не думаю, – медленно ответил я. – Двенадцать фигур из серебра и золота… Они, конечно же, полые, но все равно… Если верить письму графа, каждую статую с трудом тащили двое дюжих слуг. Такой груз трудно вынести из монастыря незамеченным. Если привлекать грузчиков со стороны, то появятся нежелательные свидетели. Которые вряд ли будут молчать…

– Кто из мужчин есть в монастыре? – повернулся я к Дуне.

– Отец Константин, сторож дед Леша. Ну… – она помедлила. – До вчерашнего дня еще этот дьяк…

– Искать нужно здесь. В подвале. Сомнительно, что они таскали статуи наверх, в кельи. Там эти монашки…

Мы спустились вниз и по уже знакомому коридору вернулись в сводчатый зал. Я растерянно окинул взглядом многочисленные проходы.

– Мы тут заблудимся.

– А вот и нет, – задорно тряхнула головой Дуня. – Я тут каждый уголок знаю. Играла маленькой, – пояснила она в ответ на наши недоуменные взгляды. – Мне так нравилось. Здесь всюду лежала старая мебель, связки старых книг… Легко было прятаться от деда, – сказала она и смутилась.

За час мы обшарили все коридоры и закоулки подземелья. Статуй нигде не было. В одном из тупиков я обнажил железную лестницу с перилами – явно творение поздних лет, и мы втроем поднялись по ней. Вверху оказалась запертая дверь, но, перебрав ключи на связке, я легко открыл ее.

Комната за дверью была небольшой: даже при большом желании втиснуть сюда двенадцать статуй не удалось бы никому. Окон в комнате не оказалось – только маленький квадратный проем, пробитый в толстой кирпичной стене.

– Здесь раньше кинобудка была, – пояснила Дуня. – Кино учебное показывали: как уколы делать, бинтовать, гипс накладывать. Я здесь часто бывала: киномеханик, дядя Гриша, меня всегда пускал, – похвасталась она. – Так было интересно! Если бы училище не закрыли, я б точно в медсестры пошла!

Я невольно вспомнил, как Дуня, высунув от старания язычок, бинтовала царапину на моей руке. Медсестра в ней явно пропала.

– Что это? – вдруг спросила Рита.

Я подошел к квадратному окошку. Это был не киноаппарат. Видеокамера: громоздкий, устаревший "панасоник", снимающий сразу на кассету формата "вэхаэс". Я взял видеокамеру и в свете двух фонариков внимательно рассмотрел. Камера оказалась в рабочем состоянии: включилась, стоило мне нажать кнопку, мотор зажужжал, открывая кассетный блок. Но кассеты в нем не оказалось. Кто-то забрал ее с собой.

Рита оглянулась и подошла к стоявшему в углу несгораемому шкафу. Старому и ободранному – в прошлом в нем наверняка хранились учебные фильмы. Ключ торчал в замке, и она открыла дверцу. Несколько кассет в футлярах разноцветной стопкой лежали на верхней полке. Некоторые были затянуты в пленку – неиспользованные. Рита взяла верхнюю кассету и вытащила ее из футляра. Через прозрачное окошко виднелась не до конца намотанная приемная бобина – на эту кассету снимали. Рита молча сунула ее в сумочку и, поймав мой взгляд, приложила палец к губам.

Мы снова спустились в сводчатый зал, и здесь я впервые обратил внимание на ступеньки у дальней стены и дверной проем над ними.

– Это выход во двор, – подсказала Дуня, но ради очистки совести я решил проверить и его. Оставив девушек у знакомой лестницы (они явно устали от путешествия по подземелью, да и знаменитая "барыня" давала себя знать), я один поднялся по ступенькам и, позвенев ключами, открыл дверь.

Это, действительно, был выход во двор, и, осмотревшись в лунном свете (фонарик включать было нельзя – могли заметить из внутренних окон), я увидел слева темный проем того самого сквозного прохода, о котором говорила Рита. Все стало ясно. Именно через этот проход вносили слуги графа Чишкевича тяжелые рогожные кули, через дверь, у которой я сейчас стоял, они вносили их в подземелье, а уже там поднимали по каменной винтовой лестнице…

Негромкое рычание послышалось сбоку. Я глянул туда. Большая черная собака с подпалинами по бокам в упор смотрела на меня, скаля зубы.

– Тихо, песик, свои!

В ответ она беззвучно метнулась ко мне. И тут же, словно натолкнувшись на невидимую преграду, упала, взвизгнув.

– Я же сказал: свои! – сердито сказал я, запирая за собой дверь. Глухой удар лап в нее был мне ответом. Собака была какая-то странная.

…Мы поднялись по лестнице и прежним путем вернулись в притвор храма. Я пропустил девушек в дверь и собирался уже последовать за ними, как позади раздался шорох.

– Закурить есть?

Я обернулся. Свет фонарика выхватил из темноты морщинистое лицо, заросшее седой щетиной. Дед Леша сидел на скамье, подслеповато глядя в мою сторону.

Сунув фонарик под мышку, я зашарил по карманам. После того, как мои пижонские сигариллы закончились, я перешел на сигареты.

– Спасибо, сынок, – хрипло сказал он, затянувшись и выпустив дым. – А то лежишь тут один, уши без курева пухнут. К девочкам ходил? – спросил он, хитровато прищурившись.

– Так точно! – отрапортовал я. Девочек здешних я сегодня действительно видел.

– Ты смотри осторожно, хозяйка этого не любит, – наставительно произнес он и встал. – Иди, я сам закрою…

Уже садясь в машину, я понял, почему собака во дворе монастыря показалась мне странной. Она не лаяла…

4.

Голова у крапового берета оказалась такой же крепкой, как и его кулаки: для человека, сердечно обнимавшего меня вчера вечером, он выглядел в этот утренний час удивительно свежо. Не в пример мне. Правда, Виталик не ползал за полночь по подвалам монастыря…

Усадив нас с Ритой на видавшие виды казенные стулья, он грустно сказал:

– С женщиной, пострадавшей вчера во время службы, – ничего страшного. Разбита голова, плюс легкое сотрясение мозга. По предварительной квалификации – менее тяжкие телесные повреждения. Такие дела по новому кодексу возбуждаются только по инициативе потерпевшего.

– И что у нас с инициативой? – спросила Рита, хотя все было ясно и так.

– Она уже заявила, что не будет ни на кого жаловаться, – сообщил Виталик, вздохнув. – С одной стороны понятно: сама на священника набросилась. А с другой: священник был у нее вечером (его, естественно, пустили), и о чем они разговаривали, никому не ведомо. Можно только догадываться…

В крохотном кабинете, большую часть которого занимали толстые папки с бумагами и какие-то картонные коробки, повисла тишина.

– А что у вас? – спросил Виталик, и я насторожился. Не хватало, чтобы следователь прокуратуры был в курсе наших поисков! Я – сотрудник государственного архива в официальной командировке. Незаконное вторжение в чужое помещение… Другое дело, если бы мы что-то нашли…

– У нас тоже ничего, – ответила за нас обоих Рита.

Неужели она с Виталиком договорилась? Пока меня обрабатывал этот круглолицый Ровда, времени у них было предостаточно… Или между ними что-то есть, и тот танец в ресторане не был простой демонстрацией способностей жениха невесте?..

– Расскажи нам, пожалуйста, об этом отце Константине, – попросил я. Ситуация мне не нравилась. – Что тут у вас вообще происходит?

– Долго придется говорить, – снова вздохнул Виталик, но рассказывать стал: – Православный приход у нас открыли тринадцать лет назад. Тогда их везде начали открывать, мода пошла, и райисполком выделил верующим целиком монастырь. Старый православный – руины, сами видели, а в этом как раз медицинское училище закрыли. Прислали священника – отца Александра. Замечательный был человек, – Виталик заулыбался, – добрый, веселый. Сам седенький, борода – седая, очечки стеклышками… Его у нас все любили. Открыл воскресную школу, несколько комнат в монастыре отвел для бездомных и для женщин, которых пьяные мужья из дому выгоняли… Он умер три года назад, – Виталик вздохнул в третий раз. – Сам епископ приезжал отпевать… Прислали этого. Поначалу тоже был нечего, но потом пошло… Когда его расстригли, епископ провозил нового. Но тут собралась целая площадь народу, большей часть не горкинские, какие-то ошалевшие бабки… Орали, вопили: "Не отдадим отца Константина!.." Епископ уехал ни с чем. А потом нам жалобы от верующих пошли. Почему позволяем служить священнику, извергнутому из сана? Какое право мы имеем в эти дела вмешиваться? – пояснил нам Виталик, хотя это и так было ясно. – Пытались зацепиться за другое. Здание с участком земли выделялось православной общине, а церковь после всего получилась как бы не православная. Представление послали в администрацию. Оказалось, что православных церквей в одной только России с полдесятка, есть и за рубежом. Отец Константин заявил, что перейдет под покровительство одной из них. Полгода ему на это дали. Думаю, что найдет кого-нибудь… Нехорошо все это, – заключил он и развел руками, – а сделать ничего не можем. Церковь по закону отделена от государства, это их внутреннее дело…