Всё так (сборник) - Елена Стяжкина

Тамара Владимировна сказала, что дело не в Манне, а в Галином немецком.

И в самой Гале.

В ней всегда была проблема.

Именно на это ей и указал семиклассник Гена Соловьев. Он был очень красивый и взрослый. Хотя Диккенс, например, не считал разницу в два года вполне подходящей для брачных отношений. Или не Диккенс.

Галя спросила, когда Гена сможет на ней жениться. А Гена подвел ее к зеркалу. В холле школы висели целых два. Справа и слева. В левое зеркало Галя не смотрелась. Один раз только было – и сразу два по истории. Левое зеркало было несчастливым.

Гена к нему ее и подвел:

– Посмотри. Что видишь? Курица охламонская.

– Охламонская – это порода? – спросила Галя.

– Урода! – ответил Гена.

До Галечки дошло не сразу. Она вообще о красоте мало думала. Не замечала ее ни в природе, ни в себе. Наверное, последствия дисплазии и фармакологического вмешательства. Зато слова Гены сильно задели Тамару Владимировну. Не до такой степени, чтобы купить Галечке туфли. У них с Тамарой Владимировной был один размер. Такая ножка у деточки в пятом классе – будь здоров! Тамара Владимировна отдавала Галечке свои самые лучшие старые, аккуратно ношенные туфли. А себе покупала новые. Галечкина ножка, конечно, в них немного шлепала, но можно было подложить ватку. Зато туфли – взрослые. Это же чудесненько! Колготочки – детские, а туфли – взрослые. Сразу видно: семья живет по средствам. И на «Жигули» собрали из последних. Копили и во всем себе отказывали.

А Гене Соловьеву Тамара Владимировна ставила тройки. Только тройки. Это постепенно изменило его отношение к учебе, к школе и к самому себе. Он скатился и после восьмого класса ушел в ПТУ. Хотя мечтал стать врачом. Ха-ха-ха. Тамара Владимировна рассказывала и смеялась, рассказывала и смеялась.

Когда Соловьев ушел, Галечка наконец поняла, что он имел в виду. Она увидела себя. Всю. От стриженных только Тамарой Владимировной жиденьких волос, лежащих на плечах неровными засаленными прядями, до толстых, кривых ног. От лица, в котором синие глаза сливались с цветом кожи, а потому было неясно, где что начинается и где что заканчивается, губы там, например, или щеки… От короткой шеи… От формы с вшитыми подмышниками (чтобы потеть, срезать, стирать и вшивать! И сама! Как взрослая!). И до… до всего того, что у других девочек было, а у Галечки замещалось сатиновым лифчиком, наполненным ваткой для обуви.

– Зачем я такая? – спросила Галечка.

– Затем же, зачем и другие! – прикрикнула на нее Тамара Владимировна. – Для эволюции, борьбы за существование и для естественного отбора!

Летом снова поехали в горочки. К полке больше не привязывали. Но и через пропасть ни в какую. Галечка осталась «на базе». Упертая как ослик. Чтобы не сказать: как осел.

В сентябре Галя нашла Гену Соловьева. ПТУ оказалось медучилищем. Медучилище – похожим на гарем.

– Я пришла извиниться, – сказала Галя. – За себя и за Тамару Владимировну.

– Сука, – сказал Гена.

– Она за меня заступалась, – не согласилась Галя.

– И?

– Как могла. До свидания… – Галя бросилась бежать. Именно бросилась. Как сдутый резиновый мяч. Гулко и не быстро.

Гена схватил ее за локоть.

– Травиться собралась?

– Как ты знаешь?

– Надо говорить «откуда»…

– Откуда? – покорно повторила она. И добавила: – Только под машину. Думаю, она сама меня собьет… Просто интересно, откуда ты-то знаешь?

Гена Соловьев пожал плечами. Он не знал как, но знал. Потом, позже одна пациентка скажет ему: «Ведьмак». И он согласится, и бросит психиатрию, дом на знаменитом шоссе и даже виллу на знаменитой набережной Средиземного моря.

Не скоро. Не теперь. Он еще успеет сменить гражданство по причине распада родины и очень насладиться всем-всем-всем. Но все-таки и очень устанет от своего знания. И пропадет.

– Будешь дура, – сказал Гена Соловьев. – Никому ничего не докажешь.

Он еще что-то хотел сказать о счастье, которое возможно, но нормальных слов не подобрал, а от книжных его тошнило еще со школы.

– Эй, – это все, что получилось из себя выдавить.

Темы школьных сочинений были очень похожи на самодонос. «Как я провел лето» и «Моя мечта».

Галечка написала, что сама на себя стучать не будет, для этого есть ябеда – староста и прочие комсомольские организации. А лето она провела замечательно. Ни разу не вышла из дому. Ела «ленинградское» мороженое и читала книжки.

Тамара Владимировна чуть не умерла в учительской прямо. Ей все очень сочувствовали и пили корвалол на брудершафт. У всех – дети. Это так понятно. Чужим себя отдаем, своим ничего не остается.

Решили показать Галечку врачам. Врачи нашли недостаток витаминов и йода. Галечке прописали салат из морской капусты, рыбий жир и чеснок. Чтобы не травить химией, ее решили отравить народными средствами. Галечка так смеялась, что муж Тамары Владимировны предложил оставить ее в покое. А лучше поехать к фарцовщикам и купить ей то, что она хочет.

Тут снова проявилось Галечкино неправильное представление о счастье. Она готова была променять здоровье на шмотки. Успеваемость Галечки в выпускном классе тоже была не на высоте. Хотя ее тянули и на многое закрывали глаза.

Муж Тамары Владимировны купил Галечке трикотажное платье – глубокого синего цвета, синтетическое, с велюровыми вставками возле горла и широким велюровым поясом.

Но на выпускной она пошла в шитом, беленьком крепдешиновом. И в почти новых босоножках, которые Тамара Владимировна купила в Пятигорске. Поезд был проходящий, задерживался. Времени было много, и их, босножки, Тамара Владимировна выбирала тщательно.

Филологический факультет. Без блата. Не будучи колхозным крестьянством. И национальным кадром не будучи тоже, потому что Украина – не кадр, а житница и родина. А родина принимает нас любыми! Надо чувствовать масштаб! Галя не чувствовала, но и сама себе не верила. Ей казалось, что по-украински она говорит хуже, чем по-английски и по-немецки. А понимает и тоже хуже.

Университетом приманил Дмитрий, сын мужа Тамары Владимировны. Он хотел стать физиком, чтобы найти средство для мгновенной остановки уже запущенной ядерной реакции.

Дмитрий сказал, что в жизни так всегда: сначала яд, потом противоядие.

А Тамара Владимировна сказала, что Галя напрасно мучилась, потому что в этой стране жить нельзя и они уезжают. В Германию. Как будто евреи. Тем более что Галин отец оказался евреем, впрочем, как и отрезанная от семьи за мещанство и разврат мать Тамары Владимировны.

– Нет, – сказала Галя.

– Да, – сказала Тамара Владимировна и устроила Гале ознакомительную экскурсию по продуктовым магазинам. В магазинах не было ничего. Только очереди и отоваривание купонов.

– Смертечки хочешь? – спросила Тамара Владимировна.

Галя перевелась на заочное отделение.

Поселились в Трире, на родине Карла Маркса. Река Мозель мало отличалась от Северского Донца. Такая же была живописная дура.

С другой стороны, если город подходил императору Константину, значит, подходил и Тамаре Владимировне. Ее знания пригодились на винном заводе. В лаборатории по проверке качества. Кто-то же должен там мыть полики. Плюс возможный карьерный рост. Тамара Владимировна мечтала о том времени, когда сможет назвать себя лаборанткой.

Муж подался в экскурсоводы. Но слава Карла Маркса подошла к закату, а слава Симеона Затворника еще не была осознана российскими туристами.

Зарабатывали они мало. Ни о каких поездках на родину для сдачи сессии не могло быть и речи.

Галя взяла академический отпуск. И продлевала его по семейным обстоятельствам целых три года.

Тамара Владимировна много писала. Письма, что, конечно, с учетом марок тоже дорого. Но лучше, чем ничего. Она старательно рассказывала об успехах Германии в деле пополнения еврейского поголовья. Это была ее любимая шутка. Она казалась удачной и как будто уводила Тамару Владимировну в сторону от так и не осознанного и не принятого еврейства. Вести с родины ее радовали: голод сменился выстрелами прямо в центре уже чужой столицы, пахло сначала гражданской, а потом уже и не только пахло – чеченской, пахло национализмом и еврейскими погромами, американскими валенками тоже и даже «наколотыми апельсинами».

Тамара Владимировна чувствовала себя спасенной.

Галечку – жалела. Почти не трогала. Хотя пару раз порывалась показать ее врачу. Галечка молчала, редко выходила из дому, но вдруг купила себе компьютер. Тамара Владимировна дала Галечке пощечинку:

– В моем доме воришек не было и не будет!

Галечка кивнула и ушла в комнату. Оттуда – домой. На родину. Прямо из комнаты купила билеты и все такое.

– Не вернешься – я умру, – сказала Тамара Владимировна.

Галечка вернулась. Сдала сессию на одни пятерки и вернулась.

Муж Тамары Владимировны спросил, не торгует ли Галечка наркотиками. Пошутил. Но и поинтересовался – мол, откуда деньги.

Галечка, оказалось, взялась переводить книжки. На русский и на украинский. Для разных издательств и даже журналов с продолжением. Деньги за нее получал Дмитрий. Клал на счет в банке. А Галечка в Трире снимала. Или не снимала.