Блатные псы - Владимир Колычев

– Прямо сейчас?

– Да, прямо сейчас!

– И меня назовут трусом!

– А мне все равно!

– А мне вот не все равно!

– Гриша, подумай обо мне! Подумай об отце! Он уже по ночам не спит! Все думает, как там! А у него давление! Сколько раз в тебя уже стреляли? Сколько это может продолжаться?.. Я вся на нервах! Вся на каплях! Скоро сама буду желтая, как валерьянка!

– Ну, хорошо, я подумаю… – сжалился он.

– Сколько ты уже думаешь? Все думаешь, думаешь, а воз и ныне там…

Дверь открылась, и в палату вошел отец. Гриша с облегчением вздохнул. Отец не хотел, чтобы он служил в полиции, но сам в душу не лез, для этого у него была мама.

– С палатой я договорился, условия там человеческие…

– Да и здесь нормально.

В палате, где находился Гриша, недавно сделали ремонт, здесь больше пахло краской, чем лекарствами. Возможно, не тот здесь уровень комфорта, как в платной палате, но его это не смущает, он человек не привередливый…

– Я уже договорился, – пристально посмотрел на него отец.

Высокий он мужчина, статный, с благородной проседью в густых волосах. Мягкие черты лица выдавали его незлобивый характер.

– Ну как скажешь, – пожал плечами Гриша. С отцом легче согласиться, чем спорить.

– Папа хочет сказать, что тебе пора увольняться! – вставила мама.

– Хорошо, уволюсь. Но не сейчас… Поставлю точку, тогда видно будет… Могу даже слово дать…

Гриша шел наперекор отцовской воле, но при этом прекрасно понимал, что дослужить ему не дадут. Взрослеет он, душа черствеет, сжимается, и все меньше места в ней для романтики. Он всего лишь взрослеет, а отец стареет и все больше нуждается в преемнике. Ему помощник нужен, а чтобы им стать, Гриша должен был освоить отцовский бизнес. А это прежде всего время… Уйдет он со службы. Рано или поздно уйдет. И он это понимает…

Но без дембельского аккорда уходить со службы как минимум неприлично. А у него как раз есть возможность отличиться – вытащить майора Одинцова из дерьма, в котором тот оказался. Это и будет красивой точкой в его полицейской карьере. А может, и крестом на его могиле. Ясно же, что Никиткин разошелся не на шутку, от него всего сейчас можно ожидать. Опасно с ним воевать, но именно поэтому Гриша не имел права отступить…

Он дал слово, успокоил родителей и с облегчением вздохнул, когда они ушли.

В палату тут же вошел Ожогин – усталый, нахмуренный, но не унылый. Ему Кустарев обрадовался.

– Ну что там? – взбудораженно спросил он.

– Что там? – удивленно повел бровью Юра. – Ты скажи лучше, что у тебя?

– Да вроде живой.

– Живой. Крови в тебя сколько влили, я думал, ты до сих пор отходишь.

– Ну, мне тут помогли… – усмехнулся Гриша, вспомнив о маме.

– Да уж, ситуация…

– Подкараулили они меня. Видно, услышали.

– Да нет, шел ты тихо. Ну, в смысле, не громче дождя. Учуяли они тебя… Повезло тебе, брат, если бы ты не выстрелил, мы бы вас и не услышали. А мог бы и не выстрелить… Да уж, фартовый ты парень. И от пули ушел, и преступника подстрелил… Гударев его фамилия, здесь он лежит, под охраной…

– Да слышал, говорили. Как он там?

– Дышит. И зубами скрипит. Говорить может, но не хочет.

– Под охраной?

– Понятное дело.

– Один?

– Один. А что?

– Охрану бы усилить надо. Меня к этому делу подключить можно.

– Он тебя ночью задушит.

– Не задушит.

– Сговорились вы, что ли? – усмехнулся Ожогин.

– В смысле? – не понял Кустарев.

– Одинцов сегодня в камеру к Макову подсел, по стенке его там размазал. Если бы не Саньков, убил бы…

– Узнал что-нибудь?

– Да не знает Маков, кто Татаринова «заказал». Сколков, говорит, знает, через него все шло. И Гударев может знать… Да и Маков может знать, а говорить не хочет…

– И Гударев не скажет. Что у него там, легкое задето?

– И легкое задето, и пулю вытаскивали.

– От наркоза отошел?

– Ну, говорить может, – кивнул Юра.

– Может, но не хочет… А если обезболивающее сделать? Наркозу если добавить? Пусть себе бормочет, а я слушать буду. И вопросы задавать можно… Вдруг сболтнет что-то.

– Идея, конечно, интересная. И задушить он тебя не сможет, если под наркозом будет. Давай так, сначала его… э‑э, обезболят, а потом ты подъедешь…

Ожогин ушел, а за Кустаревым пришли санитары. Они перевезли его в платную палату, где его ждал сюрприз. Гарнитурная стенка там стояла, дорогая кровать с ортопедическим матрасом, на стене висел плазменный телевизор, в углу ютился двухкамерный холодильник. А к технике и мебели бесплатно прилагалась Юля. Выглядела она эффектно, только вот уют не создавала. Смешно это или нет, но она собиралась остаться с ним на ночь – ухаживать за ним, подавать «утку».

– Какая «утка»? Я ходить могу… И уйду, – усмехнулся Гриша.

– Куда?

– На боевое задание.

– Издеваешься, – в утвердительной форме сказала она.

– В том-то и дело, что нет…

Он в нескольких словах обрисовал ей ситуацию, на что она кратко ответила:

– Ты псих!

– У меня даже персональные санитары есть, – усмехнулся он. – Сейчас они за мной придут.

– Хорошо, я с тобой. Или ты думаешь, что меня пугает общая палата?

– Ну, палата не совсем общая, трехместная. Но пугать она тебя должна. Преступник там, убийца.

– И что? Он же под наркозом.

– За ним прийти могут и убить.

– Кто?

– Киллеры, – совершенно серьезно сказал Гриша.

Он очень хотел застращать Юлю, вдруг она испугается и бросит его.

– Шутишь? – насторожилась она.

– А разве тот, кто в меня стрелял, шутил? Меня убить хотели.

– Ну, не знаю…

– Так ты со мной?

Судя по выражению ее лица, Юля хотела сказать «нет», но все-таки заставила себя кивнуть головой.

– Может, не будем рисковать? Я же ненадолго. Узнаю, что нужно, и вернусь.

– Ну, если ненадолго, – расслабленно улыбнулась она.

Гудареву сделали укол, он уснул, вернее, забылся в тяжелом наркотическом сне и никак не отреагировал на появление Кустарева – не видел его, не слышал.

Шло время, а он все спал.

За окном уже стемнело, а в палате горело дежурное освещение. Кустарев сам поднялся с постели, осторожно подошел к выключателю, щелкнул тумблером. Если гора не идет к Магомеду, ее нужно расшевелить…

Он тронул раненого за плечо раз, другой, но тот продолжал спать. Даже не заметался во сне, хоть бы слово в бреду вымолвил.

Гриша уже засыпал, когда Гударев заговорил.

– Любка, твою мать, ты куда? – пробормотал он.

– Слышь, мужик, нет здесь никакой Любки! – громко прошептал Гриша.

Гударев открыл глаза, невменяемо глянул на него и снова ушел в себя.

В десятом часу вечера появилась медсестра, включила свет, сделала Грише укол, пожелала ему спокойной ночи и ушла.

Кустарева потянуло в сон. Он понимал, что засыпать нельзя, заставлял себя держать глаза открытыми и все-таки заснул.

Проснулся он посреди ночи. От звенящей тишины. Дежурная лампочка слабо светила над дверью, в воздухе пахло лекарством и порохом… Порохом?!

Гриша дернулся, распахнул глаза, повернул голову к Гудареву.

Преступник лежал на спине с закрытыми глазами. Лицо спокойное, умиротворенное, только почему-то эти эмоции какие-то застывшие, и обращены они как будто в вечность. Гриша приподнялся на локте и увидел кровь на отвороте простыни, которая закрывала верхний срез одеяла. И на темном одеяле можно было разглядеть свежие бурые пятна. И несколько пулевых дырок в нем…

– Охрана! – заорал Кустарев.

Не получив никакого отклика, кое-как поднялся, открыл дверь и выглянул в коридор. Сержант лежал на одной кушетке, прапорщик на другой. В первый миг Гриша решил, что полицейских сразили киллерские пули, но булькающий храп развеял эту благородную мысль об уважительной причине…

– Ну, вы и уроды! – не смог сдержаться он.

Первым вскочил молодой сержант, за ним неторопливо поднялся прапорщик в возрасте. Далеко за тридцать мужику, в этих годах настоящий полицейский должен становиться матерым волкодавом, а на Гришу смотрел зажравшийся боров.

– Поздравляю, граждане! Вы спасли себе жизнь! – съязвил Кустарев, приглашая, пожалуй, бывших уже полицейских взглянуть на результат своего бездействия.

Дверь он распахивал, чувствуя, как холодеет кровь, а на лбу выступает испарина. Киллер убил Гударева, но при этом он мог застрелить и его самого. Ему ничего не стоило это сделать…

И еще из его груди чуть не вырвался нервный смешок. Он ведь шутил, когда говорил Юле, что в палате может появиться киллер, и сам до конца в это не верил. А зря…

Глава 14

Коньяк не может пахнуть клопами. Этот миф придумал тот, кто клопов и в глаза не видел… Но все-таки коньяк вонял именно клопами. А от рагу из белого мяса и потрохов несло грязными портянками. Французский сырный суп, казалось, сварен был из тараканов, отравленных дихлофосом. Бывает настроение, когда все не так…