Нежные объятия - Джулия Грайс

– Вам необходимо отдохнуть, – едва слышно сказал Риордан.

Его голос оказался таким тихим и мягким, что Элизе вдруг показалось, будто она слышит его сквозь сон – в яви нет места таким нежным звукам. С тех пор как умер папа, Элиза не испытывала такой заботы по отношению к себе. Ее веки отяжелели и приоткрылись лишь в тот момент, когда она почувствовала, что проваливается в пуховое облако перины.

– Ну вот, – сказал Риордан, накрывая ее пледом. – Все хорошо. Не волнуйтесь, вы в безопасности. Я обещал вас спасти и спас. – В его тоне промелькнула легкая насмешка, или Элизе это просто показалось? – Ваше платье порвано и испачкано. Я позову горничную, она поможет вам что-нибудь подобрать. О Фифине не беспокойтесь, о ней тоже позаботятся.

– Нет, – пробормотала Элиза, пытаясь сопротивляться вдруг навалившейся на нее непреодолимой сонливости. – Мне не нужна горничная, я сама разденусь.

Ее рука потянулась к вороту платья, оттопыренному драгоценностями, и, едва коснувшись пуговиц, бессильно упала на постель.

– И все-таки я позову горничную, – повторил Риордан.

Он вышел за дверь, и Элиза мгновенно провалилась в глубокий сон, сквозь забытье чувствуя на себе умелые руки, освобождающие ее от одежды.

Когда же Элиза приоткрыла глаза, чтобы поблагодарить горничную, то увидела рядом вовсе не служанку, а самого Риордана. Он спокойно и медленно раздел ее, потом смочил в теплой воде мягкое полотенце и стал омывать ей лицо, руки, грудь.

– Не волнуйтесь, Элиза. До вас я видел женщин, так что вы меня не смущаете. Я хотел позвать горничную, но все слуги до предела изнурены и спят. Они всю ночь дежурили на крыше с ведрами, поливая ее водой, ради спасения моего дома. Было бы безобразием разбудить их сейчас. Однако, согласитесь, совершенно недопустимо оставить вас спать в таком виде. Мало того, что вы вся в саже и копоти, на ваших руках и ногах не осталось живого места от ожогов.

Элиза застонала и попыталась прикрыться пледом, но безуспешно, Риордан продолжал омывать ее.

– Вы великолепны, Элиза. Ваше тело прекрасно. Вряд ли ожоги оставят на нем следы: платье все же защитило вашу кожу от искр.

Во всем этом было что-то неправильное, безумное. Элизу словно околдовали, заставив забыть о стыде и добропорядочности. Прикосновения Риордана оказались нежны и целебны, как бальзам, снимающий усталость и облегчающий душу.

В какой-то момент, словно против своей воли, Риордан, глухо застонав и сбросив с себя одежду, опустился рядом с ней на перину, и Элиза безотчетно прижалась к его обнаженному телу, внезапно ощутив всю силу неведомого ей желания.

Его руки медленно наслаждались бархатной нежностью ее кожи; его долгие страстные поцелуи сводили Элизу с ума. Когда же губы Риордана стали настойчиво ласкать девичью грудь, Элиза затрепетала, как натянутая струна. Пылающее томление, требующее самой последней близости, вспыхнуло в ней с неимоверной силой.

– О Господи… Элиза…

Риордан с силой прижал ее к себе, держа обеими руками за бедра. Элиза тонула в океане его страсти, возбуждаясь все сильнее и сильнее. Ее слабость исчезла без следа, уступив место приливу необузданной страсти.

Их голоса слились в единый восторженный стон. Его поцелуи, каскадом обрушившись на ее тело, довели Элизу до исступления. Не выдержав сладостной муки, она закричала и медленно развела колени…

У Элизы никогда раньше не было возлюбленного. Она впервые испытала сильное, настойчивое давление разгоряченной мужской плоти. Когда Риордан проник в нее, Элиза в первый момент испугалась. Но страх исчез так же внезапно, как и возник: осталось лишь ликующее наслаждение. Она двигалась в такт ему, отвечая на его пыл покорностью и нежностью ласк.

Его могучее тело накрыло ее собой, но Элиза не чувствовала тяжести, предавшись восторгу единения – полному обладанию и бесконечному забвению себя. И эта радость все увеличивалась, разрасталась, становясь неподвластной ей.

Она услышала дикий, глухой стон Риордана, его тело била крупная дрожь неистового, животного наслаждения, и, словно растворяясь в нем, Элиза целиком отдалась захлестнувшему ее экстазу, не в силах больше сдерживать своего собственного исступленно-восторженного крика.

Они спали; час или дольше, Элиза не помнила. Она покоилась в его нежных объятиях, тесно прижавшись к нему всем телом, и безмятежно дремала, пока какой-то резкий звук не разбудил ее.

Показалось, что за дверью в коридоре послышался голос Фифины. Элиза села на кровати, и жестокая реальность вступила в свои права, принося с собою страшное осознание: Элиза Эмсел была вместе с Риорданом Дэниелсом! Элиза Эмсел лежит в его объятиях, в его постели, в его доме!

Она предала своего отца! И самым подлым образом – осквернила его память, отдавшись телесному наслаждению с его убийцей.

Элиза резко отшатнулась от сильного, красивого мужского тела, как от ядовитой гремучей змеи. Что она наделала? Ведь это тот самый человек, который довел Авена до отчаяния и смерти, который отобрал у нее все состояние, принадлежащее ей от рождения. Элиза была в ужасе от содеянного.

Риордан проснулся и коснулся ее руки:

– Элиза, что встревожило тебя? Я…

– Не трогайте меня! – Она оттолкнула его руку и, вскочив с постели, судорожно принялась натягивать на себя обгоревшие лохмотья, в которые превратилось ее платье.

– Весь город в огне. Куда вы намерены идти? – Риордан тоже поднялся и стоял перед Элизой совершенно обнаженный. В его тоне звучало недоумение.

– Ах, оставьте! – Элиза резко развернулась и выбежала в коридор.

Фифина ждала ее возле лестницы: некогда красивое дорогое платье модистки было изорвано и изменилось до неузнаваемости; в руках она по-прежнему держала ту самую шляпку, которую вынесла из огня.

– Элиза! Где вы были? Я заснула… потом проснулась… – Француженка все еще не могла оправиться от потрясения.

– Пошли, Фифина, мы не можем здесь дольше оставаться. Нам надо идти. – Элиза говорила отрывисто, резко, почти грубо.

– Но…

– Нам надо идти! – Элиза схватила свою компаньонку за руку и потащила вниз по лестнице.

Куда им идти? Что делать? Оставив позади фешенебельный район, где жил Риордан Дэниелс, они попали в лабиринт грязных, узеньких улочек, промышленно-торговых кварталов, застроенных фабриками, скотными дворами и бедными лачугами. Отчаянная злость на себя уступила в душе Элизы место смятению.

Вокруг них теснились толпы таких же несчастных бездомных людей, как они сами. Голодные, уставшие дети плакали на руках беспомощных матерей. Дряхлые старики валились на землю от изнеможения.

Судя по числу беженцев, пожар уничтожил по меньшей мере пол-Чикаго.