Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии - Руслан Григорьевич Скрынников

поэт испросил благословение на смертном одре, была Екатерина Карамзина. Сразу после смерти Пушкина она делилась с сыном: «…пишу тебе с глазами, наполненными слёз, а сердце и душа тоскою и горестью»213.

NN не была вечной, потаённой, романтической любовью. Она была «всего лишь» первой любовью Пушкина.

Полагают, что в первый перечень увлечений поэт включил имена женщин, которые внушили ему наиболее серьёзные чувства, тогда как во второй попали героини более лёгких и поверхностных увлечений214. Насколько справедливо такое предположение?

Ответ на этот вопрос даёт история кишинёвских увлечений поэта. Когда Пушкин покинул Кишинёв, его приятель Н. Алексеев стал периодически сообщать ему новости о кишинёвских дамах, некогда круживших ему голову. В 1826 г. он сообщил поэту, что Сандулаки вышла замуж, Соловкина умерла, Пульхерия состарилась и в бедности, Калипсо в чахотке; одна Еврейка осталась на своём месте. Отвечая Алексееву, поэт вовсе не откликнулся на сообщение о миловидной Сандулаки и на печальные новости о Пульхерии Варфоломей, но зато вспомнил трёх кишинёвских прелестниц: «Еврейку, Соловкину и Калипсо»215.

По словам Данзаса, Пушкин часто вспоминал о Еврейке, которая была дочерью содержательницы трактира в Кишинёве. «Она была не дурна, но коса»216. Соловкина, урождённая Бем, была женой батальонного командира. Ею, по замечанию друзей, Пушкин бредил. Она рано умерла.

В главный перечень «Дон-Жуанского списка» были внесены лишь гречанка Калипсо и Пульхерия Варфоломей. Калипсо Полихрони была дочерью знатного грека-чиновника из Константинополя и бежала в Россию от турок. Она болела чахоткой и вскоре умерла. Роман с Калипсо не относился к числу серьёзных увлечений поэта. Но про Калипсо говорили, что в бытность Байрона в Греции он сделал её своей любовницей217. Это обстоятельство и побудило поэта вписать её хорошо узнаваемое имя в Альбом.

Пульхерия была дочерью генерального откупщика Бессарабии Иордаки Кириака-Варфоломея. Пушкин часто бывал в его доме, где собирались члены масонской ложи «Овидий» и вино лились рекой. Один из завсегдатаев этого дома вспоминал, что Пушкин особенно ценил простодушную красоту Пульхерии и её «безответное сердце, не ведавшее никогда ни желаний, ни зависти»218. Поэту не удалось смутить покой девушки, которую он ласково называл «голубица». В письме к Вигелю (1823 г.) Александр Сергеевич писал: «Пульхерии Варфоломей объявите за тайну, что я влюблён в неё без памяти и буду на днях экзекутор и камер-юнкер…»219 Как видно, Пушкин ухаживал за дочерью откупщика шутя. Слова о том, что завтра он станет экзекутором (совсем ничтожный чин) и камер-юнкером (немалый придворный чин) показывают, что он не прочь был посмеяться над простодушной девой, пренебрегшей им. Пульхерия заняла почётное место в «Дон-Жуанском списке», но не потому, что она сыграла какую-то роль в жизни Пушкина, а потому что это соответствовало правилам игры.

В салоне девиц Ушаковых невозможно было назвать имен Елены Соловкиной или Еврейки.

Итак, первый перечень женских имён, строго говоря, не был перечнем самых серьёзных увлечений Пушкина.

На вечере у барышень Ушаковых поэт вспомнил 16, а потом ещё 21 женское имя. Его припоминаниям недоставало полноты. Сразу после помолвки с Натальей Гончаровой Пушкин писал Вере Вяземской: «Моя женитьба на Натали (это, замечу в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена». Своё признание Пушкин сопроводил словами о том, что чувствительна лишь первая любовь, тогда как все последующие – дело чувственности220. Пояснения такого рода должны были, по замыслу поэта, опровергнуть подозрения приятельницы насчёт того, что его сто тринадцатая любовь (к Гончаровой) может быть любовью романтической, чувствительной. В том же письме он приглашал Вяземскую на свадьбу посажённой матерью. Княгиня Вера пользовалась дружбой поэта, и ни с кем он не был столь откровенным, как с ней.

Пушкин шутливо утверждал, что увлечений у него было сто и ещё тринадцать, иначе говоря, очень много.

Мария Волконская писала о Пушкине: «Как поэт, он считал своим долгом быть влюблённым во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался…»221

В некоторых изданиях Пушкину приписаны следующие слова: «В большей или меньшей степени я был влюблён во всех хорошеньких женщин, которых знал, все они изрядно насмехались надо мной и, за исключением одной, со мной кокетничали»222. Происхождение этой цитаты не вполне ясно, так как в этих изданиях она приведена без ссылки на источник.

Стихи и слава обеспечили поэту всеобщее внимание, искушавшее его ежечасно. Светские дамы наперебой кокетничали с ним. Но многие ли принимали всерьёз его чувства?

Пушкин шутливо обобщил свой любовный опыт в письме к своему преданному другу Элизе Хитрово: «Я больше всего на свете боюсь порядочных женщин и возвышенных чувств»223. К тому времени Пушкин утратил многие из былых иллюзий. Поучая шестнадцатилетнего Павла Вяземского, он говорил, что для мужчины важно уметь приковать к себе внимание женщины «и в этом деле не следует останавливаться на первом шагу, а идти вперёд, нагло, без оглядки, чтобы заставить женщину уважать вас»224. Что выражали эти поучения: минутное настроение поэта или опыт стократных обид? Печальным аккордом звучали стихи:

Когда на память мне невольно

Придёт внушённый ими стих,

Я так и вздрогну, сердцу больно,

Мне стыдно идолов моих.

Елизавета Михайловна Хитрово (1783–1839; в первом браке – графиня Тизенгаузен, урождённая Голенищева-Кутузова) – дочь Михаила Илларионовича Кутузова, друг А. С. Пушкина. Хозяйка известного петербургского салона.

Ушаковский перечень женских имён получил не соответствующее его содержанию наименование «Дон-Жуанский». Он ни в коем случае не был перечнем побед распутного ловеласа, перечнем женщин Пушкина. Он включал увлечения поэта по большей части платонические.

Брачные проекты

Впервые свет стал обсуждать возможность перемен в жизни Пушкина в период его ссылки в Михайловское. Опальный поэт сам дал пищу для таких толков. В 1824 г. он зачастил в Тригорское. Его увлечение дочерью Осиповой Евпраксией Вульф перестало быть секретом. Осенью он, шаля, мерялся поясами с Зизи-Евпраксией. «…Талии наши, – писал тогда поэт брату, – нашлись одинаковы. Следственно, одно из двух: или я имею талию 15-летней девушки, или она – талию 25-летнего мужчины. Евпраксия дуется и очень мила…» Вскоре же в «Евгении Онегине» появились строфы о строе «рюмок узких, длинных, подобных талии твоей, Зизи, Кристал души моей…» В этих строках свет увидел доказательство того, что Пушкин питает серьёзные намерения в отношении к Евпраксии. Но подозрения были ошибочны.

Покинув Михайловское, Пушкин оказался в Москве, восторженно приветствовавшей знаменитого поэта. Принятый в лучших московских домах, он забыл о тригорских феях и предался новым увлечениям. В мае 1826 г.