Маленький незнакомец - Уотерс Сара

— Говорят, куска щеки как не бывало, — между приступами кашля поведал работяга. — И нос почти откушен. Вот вам эти собаки. Я всегда говорил: любая собака может загрызть. Не важно, какой породы. Любая.

Вспомнив разговор с Бейкер-Хайдом, я спросил, следует ли избавиться от пса. Нет, без тени раздумий ответил работяга. Коль все собаки кусачи, чего ж наказывать тварь за то, что ей на роду написано?

А как считают другие? Да все по-разному.

— Одни говорят, пса надо высечь, другие — пристрелить. Оно конечно, и семью следует взять в расчет.

— В смысле, Айресов?

— Нет, этих, хлебопеков[10]. — Работяга зашелся булькающим смехом.

— Но ведь хозяевам будет тяжело расстаться с собакой.

— Ничего, у них случались потери тяжельше. — Вновь закашлявшись, он сплюнул в холодный камин.

Его слова меня растревожили. И без того я весь день думал, какое настроение царит в Хандредс-Холле, а теперь, оказавшись поблизости, решил туда заглянуть.

Первый раз я явился без приглашения; опять лил сильный дождь, машину мою никто не слышал. Я дернул звонок и, не дожидаясь ответа, вошел в дом; меня встретил сам бедолага Плут: стуча когтями по мраморному полу, он вышел в вестибюль и вяло гавкнул. Наверное, пес чувствовал нависшую над ним беду: притихший и подавленный, он был совсем не похож на себя. Плут напомнил мне одну давнюю больную — пожилую учительшу, которая впала в маразм и разгуливала по улицам в тапочках и ночной сорочке. На секунду возникла мысль: может, и он оскудел рассудком? В конце концов, что я о нем знаю? Но когда я присел на корточки и потрепал его за уши, он стал прежним: дружелюбно разинул пасть, высунув меж желтоватых зубов чистый розовый язык.

— Натворил ты дел, псина, — тихо сказал я. — Где ж были твои мозги, парень? А?

— Кто здесь? — раздался из глубины дома голос миссис Айрес.

В сумраке коридора замаячил ее силуэт: она была в своем обычном темном платье и черной кашемировой шали с узором пейсли.

— Доктор Фарадей? — удивилась она, запахнув шаль. Ее сердцевидное лицо напряглось. — Что-то случилось?

— Я волновался за вас, — выпрямляясь, просто сказал я.

— Правда? — Лицо ее разгладилось. — Как мило с вашей стороны. Идемте, вам надо согреться. Нынче зябко, да?

По правде, было не так уж холодно, однако на пути в малую гостиную у меня создалось впечатление, что в доме, как и в погоде, что-то слегка, но определенно изменилось. Высокий коридор, где в летнюю жару веяло живительной прохладой и так легко дышалось, всего за два дождливых дня стал каким-то промозглым. В гостиной оконные шторы были задернуты, возле камина, в котором потрескивали хворост и еловые шишки, стояли кресла и диван, но они казались всего лишь островком света и тепла на неуютной шири потертого ковра в озерах тени. Видимо, одно кресло занимала миссис Айрес, в другом сидел Родерик, одетый в мешковатый летный свитер. Мы не встречались всего неделю, однако его нынешний вид меня обеспокоил. Он тоже недавно подстригся, и на фоне подголовника его лицо казалось ужасно худым. Увидев меня, он будто нахмурился и, помешкав, ухватился за подлокотники, собираясь встать и уступить мне место. Я махнул рукой, дескать, не надо, и прошел к дивану, где сидела Каролина. Плут улегся у моих ног, издав тот выразительный собачий вздох, что так удивительно похож на человечий.

Все молчали, никто даже не поздоровался. Каролина была скованна и угрюма; подобрав под себя ноги, она теребила шов на носке шерстяного чулка. Родерик нервно скручивал сигарету. Миссис Айрес поправила на плечах шаль и, опустившись в кресло, сказала:

— Надеюсь, доктор Фарадей, вы понимаете, что мы напрочь выбиты из колеи. Вы были в Стэндише? Умоляю, как там девочка?

— Насколько я знаю, ей лучше, — ответил я и, заметив непонимающий взгляд, добавил: — Я ее не видел. Теперь ее врач Джим Сили. Утром он был там.

— Сили? — переспросила миссис Айрес. Ее презрительный тон меня удивил, но потом я вспомнил, что отец Сили был врачом маленькой Сьюзен, ее умершей дочери. — С тем же успехом можно было позвать цирюльника Крауча. Что он говорит?

— Ничего особенного. Состояние девочки стабильное. Родители хотят отвезти ее в Лондон, как только она окрепнет.

— Бедный, бедный ребенок. Весь день я о ней думаю. Знаете, я им звонила. Трижды, но к телефону подходит лишь горничная. Я хотела им что-нибудь послать — цветы или, может, подарок. Ведь таким людям деньги не предложишь… Помню, как-то очень давно пострадал один мальчик… Дэниел Хиббит… помнишь, Каролина? В наших угодьях его лягнула лошадь, и с ним случилось что-то вроде паралича. Кажется, тогда мы все уладили. А вот сейчас прямо не знаешь…

Голос миссис Айрес угас. Рядом со мной заерзала Каролина, не оставлявшая в покое шов на чулке.

— Я не меньше других переживаю за девочку, — сказала она. — Но я бы точно так же переживала, если б она сунула руку под бельевой каток или обожглась о раскаленную плиту. Ведь это просто невезенье, да? Цветами и деньгами не поможешь. Ну что тут поделаешь?

Она уткнулась подбородком в грудь, голос ее звучал глухо.

— Боюсь, Бейкер-Хайды ждут каких-нибудь действий, — помолчав, заговорил я, но Каролина меня перебила:

— Таким людям ничего не докажешь. Знаете, что сказал этот шурин? Они не только содрали почти все панели, но хотят целиком снести стену южного крыла, чтобы устроить для друзей что-то вроде кинотеатра! Оставят портик, и все! Будет «дешевая киношка», как он выразился.

— Что ж, перемены неизбежны, — уклончиво ответила миссис Айрес. — Когда мы с твоим отцом поженились, мы многое поменяли в этом доме. Очень жаль, что в Стэндише не сохранились гобелены. Вы их видели, доктор Фарадей? Агнес Рэндалл этого не пережила бы.

Я не ответил, и они с Каролиной еще минут пять мусолили эту тему; у меня возникло подозрение, что они, умышленно или безотчетно, уклоняются от более важного предмета. Наконец я сказал:

— Знаете, сейчас Бейкер-Хайды меньше всего думают о переделке дома, им хватает забот с Джиллиан.

Миссис Айрес страдальчески сморщилась:

— Боже мой, боже мой, если б они не привели с собой ребенка! Зачем они это сделали? Наверняка у них есть няня или гувернантка. Им это вполне по средствам.

— Видимо, гувернантка способствует развитию комплексов, — шевельнулась Каролина и, помолчав, раздраженно буркнула: — Теперь-то комплекс определенно будет.

Я был ошарашен.

— Каролина! — в ужасе воскликнула миссис Айрес.

К чести Каролины, она сама испугалась своих слов. Рот ее искривила нервная усмешка, она как-то дико на меня взглянула, но в глазах читалась мука. Каролина отвернулась. Я заметил, что на лице ее ни следа косметики, — напротив, кожа казалась высохшей, а губы слегка припухли, словно их грубо оттерли фланелью.

Затягиваясь сигаретой, Родерик посмотрел на сестру. От каминного жара его лицо раскраснелось, и гладкие розовые следы ожогов казались дьявольскими отпечатками. Странно, он опять ничего не сказал. Видимо, никто из них не понимает, насколько серьезно настроены Бейкер-Хайды, подумал я. Похоже, семейство сомкнуло ряды и повернулось к проблеме спиной… Как в первый визит, во мне снова шевельнулась неприязнь к ним. Когда улеглось волнение, вызванное репликой Каролины, я прямо выложил все, что утром слышал от Питера Бейкер-Хайда.

Миссис Айрес молча выслушала и прижала ко лбу сомкнутые кулаки. В глазах Каролины прыгал ужас.

— Убить Плута?

— Мне очень жаль, Каролина. Разве можно их в этом винить? Наверное, вы ждали чего-то подобного.

По ее взгляду я понял, что так оно и было, но Каролина вспыхнула:

— Вовсе нет!

Уловив в ее голосе взбудораженность, Плут встал. Он не сводил с нее встревоженных вопрошающих глаз, словно ждал слова или жеста, которые его успокоят. Каролина притянула его к себе.

— Чего они этим добьются? — сказала она. — Если б это чудодейственно отменило вчерашний вечер, я бы его отдала не задумываясь. Лучше бы он меня укусил, чтобы не переживать подобного! Но ведь они просто хотят его наказать… и нас тоже. Не верю, что это всерьез.