Записки цирюльника - Джованни Джерманетто

— Представьте себе, меня все же забрали… Вот никогда бы не подумал: сорок восемь лет, двое сыновей взяты: один на фронте, другой ранен, а у меня самого грыжа…

— Сделают операцию и отправят сражаться, — сказал горбун с живыми, умными глазами.

— Понимаешь ли, — испуганно сообщил ему отец двух солдат, — я нарочно не делал операции, чтобы меня не забрали… и вот…

Горбун рассмеялся.

— Не так уж плохо на фронте, — вмешался человек на костылях. — Я читал «Военный дневник» Муссолини…

— Ну и отправляйся туда!.. — прервали его несколько голосов.

— Ты говоришь это потому, что тебя-то не отправят! — сказал кто-то сердито.

— Я бы всех тех, кто хочет войны и кто считает, что на войне неплохо, обязательно отправил бы на фронт. Всех! И таких вот на костылях — тоже! — разгорячился субъект в огромнейших очках из невероятно толстого стекла.

— О, тогда, небось, быстро кончили бы воевать! — вскричал горбун.

— Вы все пораженцы! — старался перекричать всех человек на костылях. — Я, если бы мог, пошел бы. Мы все впадем в первобытное варварство, если не победим! Вы читали, что австрияки стреляют по палаткам Красного Креста?

— А ты знаешь, что наше командование пересылало снаряды при помощи Красного Креста? — спросил его крестьянин с огромным зобом.

— Враки! Это пораженцы распускают такие слухи… Счастье твое, что здесь нет карабинеров!

— А ты донес бы? Шпион! Попробуй только — отправишься домой с разбитой рожей!

Крестьянин старался пробраться к человеку на костылях. Тот струсил:

— Да нет же, я не о тебе говорю, тебя обманывают…

— Ах, ты, сукин сын! У тебя, вероятно, есть какое-нибудь предприятие, которое процветает при войне, а? — не унимался крестьянин.

— Нет! — оскорбился человек на костылях.

— Тогда ты просто дурак, — заключил крестьянин при общем смехе.

Сержант приступил к раздаче свидетельств.

— Сколько возьмешь за эту бумажку? — спросил отец двух солдат, больной грыжей и признанный годным для военной службы, у маленького человечка с мальчиком, получившего белый билет, указывая на документ.

Тот улыбнулся и, приподнявшись на цыпочках, произнес шепотом:

— Это не продается, сам понимаешь, но если у тебя найдется несколько сотенок, — он оглянулся и зашептал еще тише, — или, еще лучше, тысчонок, тогда… я объясню тебе способ, как уберечь шкуру…

— Ты это серьезно?

— Честное слово! Но… молчок! Ты откуда? Я уезжаю в восемь с четвертью. Еду в Альба.

— Я тоже еду с этим поездом в Каваллермаджоре. Значит, часть дороги вместе, успеем переговорить. — Крестьянин с довольным видом потер руки.

Человечек кивнул и принялся вытирать нос своему мальчику.

— Папа, когда ты оденешься солдатом? — полюбопытствовал ребенок.

— Я не пойду в солдаты, — ответил отец, — не мешай мне разговаривать.

Мальчонка задумался, потом понял:

— А… тебя возьмут в солдаты, когда ты подрастешь.

Это заключение ребенка рассмешило больных и увечных, большинство которых отечество признало уже достаточно выросшими.

Я отправился побродить по городу и на одной из площадей наткнулся на кучу народа, собравшегося вокруг «продавца счастья». Он торговал брошюрками, объясняющими таинство «банко-лото».

— Покупайте, о синьоры, самое дешевое счастье в мире! Не теряйте случая, потому что я сегодня вечером уезжаю. Только у меня имеется разрешение на продажу этого произведения, плода долгих и усердных занятий. Эта книга объясняет все сны, даже самые таинственные, и указывает номера лото, приносящие выигрыш! Подходите, синьоры, подходите!

Я узнал в ораторе одного из проходивших освидетельствование. В окружавшей толпе я заметил других; все они были более или менее выпивши: одни — от радости, что освобождены, другие — с горя, что взяты на военную службу. В Пьемонте вообще пьют охотно: пьют на свадьбе, на похоронах, на крестинах, при всяком удобном случае, пьемонтские вина недурны.

Торговец счастьем охрип и смолк. Слушатели запели:

Красивые парни станут солдатами,Поганые макаки останутся дома…

Эту задорную песню тянули несколько слабых голосов; какой иронией звучали ее слова в устах этих жалких калек! Я побрел на вокзал. На платформе толпились солдаты в новых мундирах, вокруг них суетились дамы из Комитета гражданской мобилизации.

Они угощали отъезжавших солдат папиросами и конфетами.

Один из солдат взял предложенную ему пачку папирос, осмотрел и вернул ее:

— «Народные»… Даже, когда нас гонят на убой, не могут разориться на лучший сорт! Купили бы «Македонские»… — И он презрительно сплюнул.

Когда поезд, нагруженный солдатами, отходил, уезжавшие затянули насмешливую песенку:

Нашим офицерам — вино и бифштексы.А бедным солдатам — сухие каштаны!Пим, пам, пум!

Подошел наш поезд. В вагоне, слабо освещенном, холодном, полупустом, я увидел маленького человечка с ребенком и больного грыжей отца двух солдат. Оба были навеселе. Мальчишка спал, закутанный в отцовский плащ.

Увидев меня, они позвали:

— Садись к нам! Все мы идем на фронт. Вот тебя освободили… — И отец двух солдат вздохнул. — Ты социалист? Ты против войны, не правда ли?

— Да, я против войны, я социалист, — ответил я.

— В Монфорте, — сказал маленький человечек, — есть один, — говорят, он социалист, — который очень хорошо говорит. Он знает гораздо больше попа! Пишет в газетах и может говорить три часа подряд! Ты его знаешь?

— Да, знаю.

Поезд двинулся. Контролер и карабинеры осмотрели наши документы. Отец двух солдат обратился к человечку и, многозначительно подмигивая, сказал, что им надо поговорить. Я поднялся, намереваясь уйти.

— Почему ты уходишь? — удивились мои собеседники.

— Вам ведь надо разговаривать.

— Нет, нет, оставайся. Ты ведь из наших. Тут надо помочь вот этому приятелю, — сказал маленький человечек и обратился к своему собеседнику:

— Итак, ты хочешь быть освобожденным от военной службы. Можешь заплатить? Нет, мне не нужно ни одного сольдо. Приезжай во вторник в Кунео на базар, и я тебя познакомлю с человеком, который тебе все дело устроит. Если сможешь, выложи две тысчонки, получишь белый билет. Работа настоящая, как следует. И подпись полковника — лучше не надо! Он сам бы признал ее за свою. Если не сможешь заплатить столько, то за пятьсот лир тебе дадут отсрочку на два месяца по уважительной причине: по болезни, по причине полевых работ… И этот документ сделан тоже превосходно. Конечно, первый лучше, а то по истечении двух месяцев надо начинать сызнова.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});