Алюминиевое лицо. Замковый камень (сборник) - Александр Проханов

– Но столько у старца пророчеств. Кто их запомнил? Кто их до наших дней сохранил?

– Прадедушка Ивана Лукича Степова, того, кто нас познакомил, был келейником старца Тимофея. Он записывал за ним пророчества. Старец пророчествовал днем и ночью, даже во сне, и келейник все его предсказания записывал в тетрадь. Когда старец погиб мученической смертью, келейник чудом спасся и унес с собой вещую тетрадь. Сберег ее в страшные годы пятилеток и войны. Завещал ее сыну, а тот – своему, пока наконец тетрадка не попала в руки нашего друга – Ивана Лукича. Он эту тетрадку держит у себя в имении в специальной бронированной комнате, которая под током и сигнализацией. Кто без кода попробует войти в комнату, тот подвергнется таким психическим воздействиям, что сойдет с ума и жизнь ему покажется бредом. Иногда Иван Лукич заходит в комнату и списывает одно-другое пророчество и дает на разгадывание обеим Алевтинам. Но главное разгадывание начнется, когда в обители соберутся вещие девственницы и начнется в полном смысле созидание истории. К тому времени я уже стану царем.

Голосевич умолк, и лицо его казалось серебряной монетой с отчеканенным царским ликом.

Яхта плыла по озеру, под туманными звездами, и Зеркальцеву казалось, что это уже было когда-то, все это он уже пережил, будучи эмбрионом, вызревая в темной материнской утробе, питаясь соками и невнятными видениями бесчисленных прежних жизней.

Впереди тьма сгустилась, и эта сгустившаяся тьма была берегом, к которому приближалась яхта. Капитан, покинув рубку, приблизился и доложил:

– Прибыли, Кирилл Федотович, точно по расчетному времени. Деревня Блюды по курсу. Прикажете причалить либо бросим якорь поодаль?

– Бросим якорь поодаль, – приказал Голосевич. – Разбойникам предстоит преображение, а пока они чистой воды пираты.

Яхта замедлила ход, двигатель стих, загремела якорная цепь, и настала тишина, среди которой струились черно-синие воды, переливались влажные звезды, и хрустальный фонарь на мачте казался лучистым небесным светилом.

Дюжий охранник наклонился к Голосевичу:

– Прикажете начинать, Кирилл Федотович?

– Начинайте. И да сбудется пророчество старца. Вот ты и встретил меня, лещ с тарелкой.

Стол, за которым они сидели, был удален с палубы. Кресла отодвинуты в сторону, так что освободилось пространство, на котором матросы устанавливали какие-то устройства и приспособления.

И вдруг в тишине, в мерцающей тьме раздался колокольный звон. Он несся из невидимого репродуктора, словно над яхтой была воздвигнута огромная звонница, и в ней гремели, звенели, сладко пели, грозно ухали, чисто переливались бесчисленные колокола. Гулкие и дробные удары, обгоняя друг друга, летели в ночь, ударяли о воды, отражались от неба, катились к берегу. Казалось, заколыхался весь ночной окрестный мир, расступалась озерная глубина, и стал подниматься сокровенный град, возвещавший о чуде. Мир вокруг волновался, кругами ходили огромные вспыхивающие рыбы. Летели из небес крылатые дива. Выходили из лесов на берег лесные звери. Пробуждались в домах сонные люди. И все тянулись на звоны, предвещавшие чье-то чудное явление, величественное воцарение. Зеркальцев восхищался и ужасался этим ночным русским звонам, от грозных ударов у него сладко замирало сердце, а от бесчисленных переливов из глаз бежали счастливые слезы.

Он услышал легкий свист, в нескольких местах палубы зажглись раскаленные гнезда, и из них вверх прянули золотые ручьи, волнистые ленты, жаркие струи. Ударялись о небо, и в черноте над озером расцветали желтые лилии, алые пионы, малиновые георгины, серебряные орхидеи. Казалось, ангелы небесные держат в руках тонкие стебли, передают друг другу цветы, лепестки опадают, гаснут на черной воде.

На палубе зашипели алые жаровни, и в небо взметнулись рубиновые брызги, словно бесчисленные огненные семена засевали небо, и оно расцветало пышными клумбами, красными, изумрудными, голубыми. Словно цвел сад небесный. Радужные шары отражались в озере, высвечивали воду до дна, и в разноцветной воде ходили кругами рыбы, золотилась их чешуя, метались золотые хвосты, круглились рубиновые глаза.

На тонких золотых паутинках взлетали ракеты, превращались в стеклянные шары, облака светящейся пыльцы, стремительные спирали, которые носились в небе, выписывая затейливые иероглифы, и казалось, множество комет гонялись одна за другой, распушив перламутровые хвосты.

Было светло как днем. Виднелся берег с разноцветной водой и черными лодками. Прибрежная деревня с тесными избами, огородами и деревьями. Из домов, разбуженный колоколами и фейерверком, валил народ. Заспанные мужики в рубахах навыпуск. Простоволосые женщины, иные босиком. Ребятишки, ликующие, воздевающие руки к небесным букетам. Народ скапливался у воды, глазел на яхту. Ребятишки забредали в воду, ловили разноцветные отражения, хватали ускользавших золотых и серебряных рыбин.

Слезы счастья, которые катились из глаз Зеркальцева, были красными, зелеными, синими, и ему хотелось устремиться вслед за ракетами в небо, туда, где «Млечный Путь расцвел нежданно садом ослепительных планет», предвещая преображение мира, рождения в нем благодатного слова, появления чудесного небожителя.

И словно сбывалось его предчувствие – от палубы взмыл крутящийся серебристый клубок. Ударился в небесах о невидимую преграду. Будто разбился стеклянный сосуд, и из него во все стороны полетела серебристая дымка, вспыхивающая блестящая пыльца. В небе над озером возникло серебристое облако, и на нем проступило, из теней и света, лицо Голосевича, царя с серебряным лицом. Некоторое время мерцало, колебалось, а потом растворилось среди звезд и туманов.

На мачте зажегся яркий, как белая плазма, прожектор, превратив палубу в голубой чистый лед. На флагштоке, рядом с Андреевским стягом, взвился черно-золотой имперский стяг и шитый серебром штандарт с крестом и царской короной. В громкоговорителе грянул бравурный марш одного из императорских гвардейских полков. Зеркальцев не мог вспомнить, какого именно. И ему открылась природа женских голосов и смеха, которые иногда раздавались из нижних кают. На палубу бодро, улыбаясь и сияя свежими прекрасными лицами, выскочили четыре девушки, все стройные, легкие, в коротких юбках и сафьяновых сапожках, в гусарских ментиках, блестя киверами, вспыхивая обнаженными наголо саблями. Под звуки марша они стали маршировать, выделывая сложное, замысловатое дефиле, похожее на грациозный танец. То выбрасывали вперед свои прекрасные молодые ноги. То поднимали до подбородка розовые колени. То разом наклонялись, так что из-под коротких юбок становились видны их прелестные ягодицы. То садились на шпагат. То делали мостики, открывая свои батистовые полупрозрачные трусики. Вдруг начинали рубиться саблями, осыпая с клинков огни. То сбрасывали ментики, оставаясь в одних коротких топиках, блестя лучистыми бриллиантиками в пупках. Одна из девушек с васильковыми глазами и темными выгнутыми бровями, пролетая мимо Зеркальцева, послала ему воздушный поцелуй. И он среди озерной свежести ощутил теплый порыв душистого ветра, поднятого ее пролетающим телом, увидел, как блеснули перламутровые ноготки на ее серебристых руках.

Марш затих, и девушки, подобрав с палубы ментики, упорхнули в нижние каюты.

– Теперь мой выход, – торжественно произнес Голосевич.

На палубе в аметистовом круге света появилось кресло, резное, с позолотой, напоминавшее трон. Голосевич, величественно и мягко ступая, приблизился и встал, опершись о трон, словно позировал придворному портретисту XIX века. На нем вместо пиджака ладно сидел военный мундир и на плечах блестели эполеты. Охранник поднес и набросил ему на плечи горностаевую мантию, и белый мех с черными хвостиками стеклянно заволновался, растекаясь по палубе. Второй охранник поднес ему мегафон, и Голосевич направил его туда, где в сумерках, под погасшим небом столпились жители деревни Блюды.

– Мои верные подданные, – певуче и задушевно начал Голосевич, выдувая из мегафона идущие от сердца слова. – Да сбудется предсказание святого старца Тимофея, и вы, «лещ с тарелкой», встретили своего государя, «царя с серебряным лицом». Это я, ваш царь, приплыл к вам «по черной воде лбом вперед»…

Зеркальцев различал толпу на берегу, белые рубахи мужиков, голые ноги баб, поднятых колоколами из постелей. Ребятишки сновали у воды, черпая ее, словно надеялись ухватить погасшие цветные отражения.

– Вам послан судьбой дар первыми встретить своего государя и оказать ему верноподданные почести. За что вы будете отмечены особыми наградами и знаками империи. И первое, что я сделаю, заняв столь долгие годы пустующий трон, – подпишу указ о полном вашем прощении и прекращении всех уголовных дел, заведенных на вас за ваши разбои и пиратские нападения…

Толпа молча слушала, ловила прилетавшие через пространство воды округлые рокочущие звуки. Зеркальцев понимал, что является свидетелем неповторимого действа, которое позже войдет во все хрестоматии, описывающие воцарение нового русского монарха. Порывался достать телефон, чтобы связаться с родной радиостанцией и вести прямой репортаж о торжественном церемониале.