Таблоид - Илья Стогoв

В ста случаях из ста это все.

Прочтите материал, который я вам предлагаю. Обещаю: после этого вы перестанете быть среднестатистическим простофилей.

1

Тюрьмы могут быть такими же достопримечательностями городов, как картинные галереи или королевские дворцы.

В Сан-Франциско тюрьму «Алькатрас», в которой когда-то сидел Аль Капоне, а недавно был снят блокбастер «Скала» с Ником Кейджем в главной роли, за год посещает в два раза больше экскурсантов, чем музей «Метропоiлитен» в Нью-Йорке.

Еще больше народу желает потаращиться на лондонский Тауэр.

Во время реконструкции этой самой известной тюрьмы планеты в 1963 году строители вскрыли пол в тюремной часовне святого Петра. Под каменными плитами обнаружилось аж 27 безголовых скелетов в камзолах XVI века.

У нас в стране главной достопримечательностью такого рода всегда была петербургская Петропавловская крепость. Между прочим, за последние 200 лет сбежать отсюда удалось лишь одному заключенному — князю Петру Кропоткину.

Для сравнения: из американской тюрьмы Синг-Синг, имеющей высший индекс надежности, только за полвека убежали аж семеро зэков.

Сегодня Северная Столица не тянет на звание столицы колымского края. Однако если вам выпадет жребий сесть, то будьте уверены — место для вас найдут. Правда, в таком случае приготовиться следует не только к тесноте, но, пожалуй, и к обиде.

Путь за решетку начинается, как известно, с задержания и помещения в следственный изолятор (СИЗО). В Петербурге таких изоляторов шесть.

Один женский, один для несовершеннолетних. Один для кассационников — уже осужденных людей, ждущих пересмотра своего дела. И три мужских, самый знаменитый из которых СИЗО № 1. В просторечии — «Кресты». Самый большой СИЗО России и Европы.

При строительстве «Кресты» были рассчитаны на три тысячи посадочных мест. Сегодня одних только «лишних» подследственных в нем содержится девять тысяч человек.

После того как приговор вынесен, человек переезжает из изолятора в колонию. Что такое колония? Колония — это огороженная территория, внутри которой имеется все, что понадобится заключенному в течение ближайших лет заключения.

В Петербурге и пригородах колоний имеется семь. Четыре общего режима, одна строгого и по одной для женщин и малолетних.

Для тех, кто твердо встал на путь исправления, имеется свободное поселение. Здесь ходят в гражданской одежде и иногда даже живут вместе с семьями.

2

Я был уверен, что зону узнаю издалека. Хотя бы по вышкам с пулеметами и часовыми.

Оказалось, нет, не узнал.

Да и как ее узнаешь? Выходите из метро «Ладожская». Огибаете павильончики с холодным пивом. Переходите железную дорогу. Упираетесь в бетонный забор. Все.

Снаружи зона напоминает не слишком активно функционирующую фабрику. Однако перед вами самая настоящая зона. Под номером семь.

Еще десять лет назад «семерка» считалась зоной воровской и беспредельной. Сидеть здесь боялись.

Меня и фотографа в подведомственное учреждение на «Волге» подбросил офицер ГУИН — Главного управления исполнения наказаний. Он рассказывал:

— Ползоны было воров. Остальные — бомжи, которые специально садились, чтобы хоть как-то перезимовать. Вонь! Беспорядок! Контингент — пальцы веером! Потом мы за «семерку» крепко взялись. Сейчас здесь можно жить и заключенным, и всем окружающим.

Я не стал уточнять, что подразумевается под «крепко взялись». Офицер позвонил в звонок рядом с воротами.

Мы прошли в выложенный кафелем предбанничек КПП. За ограждением надрывались овчарки. Офицер пояснил:

— Человека почуяли!

— Поднимите голову! Выше! Выше, я не вижу!

Дама-контролер долго сверяла мое лицо с фотографией в паспорте. На лице дамы расползался симпатичный малиновый шрам. Разобравшись со мной, она взялась за фотографа:

— Вас предупреждали, что ни в коем случае нельзя фотографировать охранные сооружения?

Я спросил у офицера сопровождения, правда ли, что зэки спят и видят, как бы сбежать из зоны?

— Понятия не имею, о чем мечтают зэки во сне. А побеги у нас — события экстраординарные. Да и те, что случаются, совсем не так романтичны, как в кино про Железную Маску.

Бродит легенда про то, как несколько заключенных, помогавших на работе в автомастерской колонии, закатали приятеля внутрь автомобильной покрышки. И что, мол, за ворота он выехал уже смолотым в фарш.

Мне многие рассказывали эту байку. Может, что-то такое и было. На самом деле бегут обычно неподконвойные. То есть те, кому за примерное поведение разрешено свободно передвигаться по территории.

А так… Пришло зэку письмо из дому, что его женщина к другому ушла, он и рванул через ограждение.

— На вашей памяти не было вообще ни одного удавшегося побега?

— Был. Правда, не в этой колонии. Несколько лет назад трое деятелей разломали стену и проникли в старую замурованную теплосеть. Правда, совсем убегать они не стали. Бегали в соседний поселок. Потом их накрыли…

Дама-контролер сказала: «Ладно. Проходите». Мы прошли.

При первом взгляде зона напоминала больницу в деревне. Или провинциальный военный городок.

Чисто выметенная территория. Много молодых, одинаково одетых мужчин. Выцветший, скукоженный металлический плакат на кирпичной стене.

На плакате уродливый субъект в черной куртке интересовался: «А ты вступил в самодеятельное общественное объединение?»

Еще зона была разбита на сектора, разделенные густыми решетками в три человеческих роста. На ночь, или в случае беспорядков, решетки запирались на громадные амбарные замки.

Заключенные сидели на лавочках и молча курили. Некоторые — в униформенных робах. Некоторые — в модных слаксах. У большинства на ногах были банные тапочки.

При приближении офицеров они вставали и прятали сигарету в ладонь.

— До 1993-го зэк обязан был снимать головной убор. Сейчас это вроде как не обязательно. Демократия…

Им даже усы и бороду носить разрешили. Раньше нельзя было. Но своих мы все равно держим строго: если на учетной карточке без усов, то будь добр, брейся два раза в неделю. Бороду только мусульманам разрешаем и тем, у кого траур.

Мы поднялись по обшарпанной, усыпанной строительным мусором лестнице. Офицер показал нам «качалку». На допотопном тренажере мускулистый заключенный мучил мышцы собственной спины.

Потом мы прошли в жилые помещения. Дежурный четко, по-военному гаркнул:

— Отряд, внимание!

Зэки оторвались от телевизора и сымитировали исполнение команды «смирно».

Чистенько. Железные койки в два яруса. На некоторых лежали люди в семейных трусах и майках. Люди читали книжки в потрепанных обложках. Прямо посреди комнаты на полу развалился жирный рыжий кот. К койке над его головой была привинчена табличка «Склонен к побегу».

— Работы в зоне нет. Этот отряд вообще не работает. Мы вот им видик купили. Стараемся организовать досуг. Для зэков есть ансамбль, проводятся спартакиады. Есть, кстати, две церкви.

— Две?

— Православная и эта… как сказать?.. называется Церковь Христа.

— Знаю такую. Протестанты. Не боитесь религиозной вражды?

— Бросьте. Им же здесь скучно. Когда миссионеры приезжают, на собрания не только христиане, но и иудеи с мусульманами ходят. Аплодируют.

— Слышал, что в каждой зоне есть особые камеры пыток для особо непримиримых борцов с режимом…

— Ага. Есть у нас такая камера. Пойдемте, покажу.

Офицер острил. Он провел меня в пахнущий лекарствами стоматологический кабинет. Внутри жужжала бормашина. Перед дверью, подпирая рукой флюс, сидел молоденький заключенный.

Мой фотограф щелкал камерой во все стороны. И дощелкался. Один из офицеров устроил ему скандал.

Он орал, чтобы фотограф при нем засветил пленку, потому что кому охота, чтобы по фото в газете подельники заключенных его, офицера, выловили на воле и зарезали? Нет, ну кому охота, а? Вам вот охота?

Пока фотограф спасал пленку, я подошел к сидевшему в стороне заключенному. Вообще-то меня предупреждали, что зэки должны давать письменное разрешение на публикацию интервью. Я не стал об этом вспоминать.

Мужчина был сед и грузен.

— Добрый день. Я журналист. Ответите на вопрос?

— Отвечу.

— Правда ли, что стоит попасть в зону молодому и ненакачанному мужчине, как его сразу изнасилуют?

— Пф! Глупости! В зоне все всегда на виду. Минуты спокойно не просидишь, начальство дернет. Если кого-нибудь опустят, а он еще и нажалуется, то шуму будет — себе дороже.

Вот в СИЗО… где в трехместной камере сидит двадцать человек, — там да. Бывает. А на зоне редко.

И потом что ж ты, журналист, всех нас в извращенцы записываешь? Все мы зэки, но ведь не звери. У нас на воле семьи есть. Жены, дети. У кого нет, тем девушки пишут.

Мы, между прочим, в Бога верим. А ты говоришь, мужика оттрахать!

.

Всю обратную дорогу фотограф возмущенно пыхтел: